Суизин. Помогли они ему? Полюбуйтесь, он стал еще толще - настоящая ту-
ша. Помогли они ему сбавить вес? Посмотрите на него!
Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой по-
ходкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь во всем
великолепии ярких жилетов.
- Э-э... здравствуйте, - проговорил он тоном денди, - здравствуйте!
Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту,
что те постараются преуменьшить его недомогания.
- Мы только что говорили про тебя, - сказал Джемс, - ты совсем не ху-
деешь.
Суизин напряженно прислушивался к его словам, вытаращив бесцветные
круглые глаза.
- Не худею? У меня прекрасный вес, - сказал он, наклоняясь немного
вперед, - не то что вы - щепки!
Но, вспомнив, что в таком положении его грудь кажется не столь широ-
кой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо ничто так не
ценилось им, как внушительная внешность.
Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Взгляд
ее был и снисходителен и строг. В свою очередь и братья смотрели на Энн.
Она сильно сдала за последнее время. Поразительная женщина! Восемьдесят
седьмой год пошел, и еще проживет, пожалуй, лет десять, а ведь никогда
не отличались крепким здоровьем. Близнецам Суизину и Джемсу - всего-нав-
сего по семьдесят пять. Николае - просто младенец - семьдесят или около
того. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались самые утешительные.
Из всех видов собственности здоровье, конечно, интересовало их больше
всего.
- Я чувствую себя неплохо, - продолжал Джемс, - только нервы никуда
не годятся. Малейший пустяк выводит меня из равновесия. Придется съез-
дить в Бат.
- Бат! - сказал Николае. - Я испробовал Хэрроугейт. Ничего хорошего.
Мне необходим морской воздух. Лучше всего Ярмут. Там я по крайней мере
сплю.
- У меня печень пошаливает, - не спеша прервал его Суизин. - Ужасные
боли вот тут, - и он положил руку на правый бок.
- Надо побольше двигаться, - пробормотал Джемс, не отрывая глаз от
фарфоровой вазы. И поспешно добавил: - У меня там тоже побаливает.
Суизин покраснел и стал похож на индюка.
- Больше двигаться! - сказал он. - Я и так много двигаюсь: никогда не
пользуюсь лифтом в клубе.
- Ну, я не знаю, - заторопился Джемс. - Я вообще ничего не знаю: мне
никогда ничего не рассказывают.
Суизин посмотрел на него в упор и спросил:
- А что ты принимаешь против этих болей?
Джемс оживился.
- Я, - начал он, - принимаю такую микстуру...
- Как поживаете, дедушка?
И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно гля-
дя на него снизу вверх.
Оживление моментально исчезло с лица Джемса.
- Ну, а ты как? - сказал он, хмуро уставившись на нее. - Уезжаешь
завтра в Уэлс, хочешь навестить теток своего жениха? Там сейчас дожди.
Это не настоящий Вустер, - он постучал пальцем по вазе. - А вот сервиз,
который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий.
Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к те-
те Энн. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцелова-
ла девушку в щеку с трепетной нежностью.
- Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая!
Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед ее стройной маленькой
фигурке. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже завола-
кивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся
с суетливой толпой, - гости уже собирались уходить; а кончики ее пальцев
сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться силы воли перед
неизбежным уходом из этого мира.
"Да, - думала тетя Энн, - все так ласковы с ней; так много народу
пришло ее поздравить. Она должна быть очень счастлива".
В толпе у двери - хорошо одетой толпе, состоявшей из семей докторов и
адвокатов, биржевых дельцов и представителей всех бесчисленных профес-
сий, достойных крупной буржуазии, - Форсайтов было не больше двадцати
процентов, но тете Энн все казались Форсайтами - да и разница между теми
и другими была невелика - она всюду видела свою собственную плоть и
кровь. Эта семья была ее миром, а другого мира она не знала; никогда,
вероятно, не знала. Их маленькие тайны, их болезни, помолвки и свадьбы,
то, как у них шли дела, как они наживали деньги, - все было ее собствен-
ностью, ее усладой, ее жизнью; вне этой жизни простиралась неясная,
смутная мгла фактов и лиц, не заслуживающих особого внимания. Все это
придется покинуть, когда настанет ее черед умирать, - все, что давало ей
сознание собственной значимости, сокровенное чувство собственной значи-
мости, без которого никто из нас не может жить, - и за все это она цеп-
лялась с тоской, с жадностью, растущей день ото дня. Пусть жизнь ус-
кользает от нее, это она сохранит до самого конца.
Тетя Энн вспомнила отца Джун, молодого Джолиона, который ушел к той
иностранке. Ах, какой это был удар для его отца, для них всех! Мальчик
подавал такие надежды! Какой удар! Хотя, к счастью, все обошлось без
особенной огласки, потому что жена Джо не потребовала развода. Давно это
было! А когда шесть лет назад мать Джун умерла, молодой Джолион женился
на той женщине, и теперь у них, говорят, двое детей. И все-таки он утра-
тил право присутствовать здесь, он украл у нее, у тети Энн, полноту
чувства гордости за семью, отнял принадлежавшую ей когда-то радость ви-
деть и целовать племянника, которым она так гордилась, который подавал
такие надежды! Память об этой обиде, нанесенной столько лет назад, отоз-
валась горечью в ее упрямом старом сердце. Глаза тети Энн увлажнились.
Она украдкой вытерла их тончайшим батистовым платком.
- Ну, что скажете, тетя Энн? - послышался чей-то голос позади нее.
Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким
лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление
чего-то закругленного и замкнутого, смотрел на тетю Энн искоса, как бы
стараясь разглядеть ее сквозь препятствие в виде собственного носа.
- Как вы относитесь к этой помолвке? - спросил он.
Глаза тети Энн покоились на нем с гордостью: этот племянник, самый
старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо, стал те-
перь ее любимцем; тетя Энн видела в нем надежного хранителя духа семьи -
духа, который ей уже недолго осталось охранять.
- Очень удачный шаг для молодого человека, - сказала она. - Внешность
у него хорошая. Только я не знаю, такой ли жених нужен нашей дорогой
Джун.
Сомс потрогал край позолоченного канделябра.
- Она его приручит, - сказал он и, лизнув украдкой палец, потер узло-
ватые выпуклости канделябра. - Настоящий старинный лак; теперь такого не
делают. У Джонсона за него дали бы хорошую цену. - Сомс смаковал свои
слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его старой тетке. Он
редко бывал так разговорчив. - Я бы сам не отказался от такой вещи, -
добавил он, - старинный лак всегда в цене.
- Ты так хорошо разбираешься во всем этом, - сказала тетя Энн. - А
как себя чувствует Ирэн? Аукционный зал.
Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла.
- Ничего, - сказал он. - Жалуется на бессонницу, а сама спит куда
лучше меня, - и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Боснии.
Тетя Энн вздохнула.
- Может быть, - сказала она, - ей не следует так часта встречаться с
Джун. У нашей Джун такой решительный характер!
Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у него со
щек на переносицу и оставался там как клеймо, выдававшее его душевное
смятение.
- Не знаю, что она находит в этой трещотке, - вспылил Сомс, но, заме-
тив, что они уже не одни, отвернулся и опять стал разглядывать канде-
лябр.
- Говорят, Джолион купил еще один дом, - услышал он рядом с собой го-
лос отца. - У него, должно быть, уйма денег - не знает, куда их девать!
На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! А мне ничего не сказали - Ирэн
мне Никогда ничего не рассказывает!
- Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, - послышался голос
Суизина, - а я доезжаю до клуба в восемь минут.
Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной важности,
и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял собой самую
сущность их жизненных успехов.
Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира в начале столетия.
"Гордый Досеет Форсайт", как его называли близкие, был по профессии
каменщиком, а впоследствии поднялся до положения подрядчика по строи-
тельным работам. На склоне лет он перебрался в Лондон, где работал на
постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. Пос-
ле кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч фун-
тов стерлингов. Старый Джолион, вспоминая о нем, что случалось довольно
редко, говорил так: "Упорный был человек, кремень; и не очень отесан-
ный". Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель, пожа-
луй, не делает им особой чести. Единственная аристократическая черточка,
которую они могли уловить в характере "Гордого Доссета", было его прист-
растие к мадере.
Тетя Эстер - знаток семейной истории - описывала отца так:
- Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней мере в мое
время. Он... э-э... у него были свои дома, милый. Цвет волос приблизи-
тельно как у дяди Суизина; довольно плотного сложения. Высокий ли?
Н-нет, не очень. ("Гордый Досеет" был пяти футов пяти дюймов роста, лицо
в багровых пятнах.) Румяный. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спро-
си лучше тетю Энн. Кем был его отец? Он... э-э... у него были какие-то
дела с землей в Дорсетшире, на побережье.
Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными гла-
зами на то место, откуда все они были родом. Он нашел там две старые
фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розо-
ватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом
совсем маленькую и совсем замшелую часовню Речка, приводившая в движение
мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль ее устья бро-
дили свиньи. Легкая дымка застилала все вокруг. Должно быть, первобытные
Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви
по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море.
Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там что-нибудь
достопримечательное - неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный и
с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неуда-
чу.
- Ничего особенного там нет, - сказал он, - настоящий деревенский
уголок, старый, как мир.
Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех успокоительно.
Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная честность, отзы-
вался о своих предках так: "Иомены - мелкота, должно быть". И все же он
повторял слово "иомены", как будто находил в нем утешение.
Форсайты так хорошо повели свои дела, что стали, как говорится,
"людьми с положением". Они вкладывали капиталы во всевозможные бумаги,
за исключением консолей - не в пример Тимоти, - потому что больше всего
на свете их пугали три процента. Кроме того, они коллекционировали кар-
тины и состояли в тех благотворительных обществах, которые могли ока-
заться полезными для их заболевшей прислуги. От отца-строителя Форсайты
унаследовали таланты по части кирпича и известки. Предки их были, веро-
ятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, ра-
зумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили за тем, чтобы их
жены и дети аккуратно посещали самые фешенебельные храмы столицы. Малей-
шее сомнение в искренности их верований повергло бы Форсайтов в горест-
ное изумление. Некоторые из них платили за постоянные места в церкви,
весьма практически выражая этим свое сочувствие учению Христа.
