- Но ведь опоры не оседают. Я же тебе говорил...
- Они запели.
- Разве ты не знал, что камни поют?
- Никогда! Здесь для нас все внове. Вот и приходится
гадать и строить дальше.
Он запрокинул голову на мощной шее и посмотрел в небо.
- А еще этот шпиль, сто пятьдесят футов. Отец мой... я не
могу больше.
В голове Джослина уверенно заговорила воля. Он услышал ее
голос.
- Я понимаю тебя, сын мой. Ты по-прежнему не
осмеливаешься дерзать. Объяснить тебе, в чем смысл нашей жизни?
Подумай о мотыльке, который живет один только день. А вот тот
ворон кое-что знает о вчерашнем и позавчерашнем дне. Ворон
знает, что такое восход солнца. Быть может, он знает, что
завтра солнце взойдет снова. А мотылек не знает. Ни один
мотылек не знает, что такое восход! Вот так и мы с тобой! Нет,
Роджер, я не собираюсь читать тебе проповедь о том, сколь
кратка наша земная жизнь. Мы знаем, что она непереносимо
длинна, и тем не менее ее надо перенести. Но в нашей жизни есть
смысл, потому что мы оба - избранники. Мы как мотыльки. Мы не
знаем, что нас ждет, когда поднимаемся вверх, фут за футом. Но
мы должны прожить свой день с утра до вечера, прожить каждую
его минуту, открывая что-то новое.
Роджер смотрел на него в упор, облизывая губы.
- Нет. Я не понимаю, о чем вы тут толкуете. Но я знаю,
каков будет вес шпиля, а какова будет его прочность - не знаю.
Поглядите вниз, отец мой, вдоль окон и зубцов, вниз, до самой
верхушки кедра, что растет во дворе.
- Я гляжу.
- Пускай взгляд ваш ползет вниз, как насекомое, фут за
футом. Вы думаете, что стены прочны, потому что они каменные,
но я-то знаю... Это всего лишь кожа из стекла и камня,
распяленная на четырех каменных ребрах, по одному в каждом
углу. Понимаете? Камень меж устоями не прочнее стекла, потому
что на каждом дюйме я должен выгадывать прочность за счет веса
или вес за счет прочности, ломать себе голову, прикидывать,
отмеривать, взвешивать, и при одной мысли об этом у меня
заходится сердце. Смотрите вниз, отец мой. Не на меня - вниз!
Видите, как скреплены устои? Я скрепил камни, но не в моих
силах сделать их прочней, чем они есть. Камень ломается,
трескается, крошится. Но хотя опоры поют, есть надежда, что,
если на этом остановиться, они выдержат. Я могу настлать крышу
и, пожалуй, поставить флюгер, который будет виден за много
миль.
Джослин замер, насторожился.
- Говори, сын мой.
- А построить шпиль попросту невозможно! Отец мой, верьте
мне, уразуметь это можно только здесь, на такой высоте. Ведь
это будет каменная кожа на каменных костях. А внутри сруб из
таких вот восьмиугольных венцов, каждый верхний поменьше
нижнего. Но не забудьте про ветер, отец мой! Мне нужно скрепить
венцы и подвесить их на каменном яблоке, чтобы они своей
тяжестью натягивали кожу. Тяжесть, тяжесть и тяжесть! Она все
растет, все сильней давит на устои, на тонкую кожу стен, на
поющие опоры...
Он коснулся рукава Джослина.
- Но и это еще не все. Как бы я ни старался, шпиль не
будет давить отвесно. Он будет давить на эти четыре устоя и
распирать их. Чтобы их укрепить, я мог бы, должен был бы
поставить над каждым устоем башенки, но их нельзя поднять до
нужной высоты, потому что это - лишняя тяжесть. Где та черта,
которую мне нельзя переступить, не пожертвовав одним ради
другого? Да, можно установить первый венец, и второй, и даже
третий... - Он судорожно сжал руку Джослина. - Но рано или
поздно мы услышим новый звук. Отец мой, смотрите вниз! Рано или
поздно мы услышим удар, грохот, рев. Эти четыре устоя
раздвинутся, как лепестки цветка, и все, что здесь есть:
камень, дерево, железо, стекло, люди, - все рухнет сверху прямо
в собор, как горная лавина.
Он снова умолк. Потом послышался его шепот:
- Говорю вам... все прочее в моем ремесле сомнительно, но
это несомненно. Я знаю. Я уже видел, как рухнуло здание.
Джослин стоял, закрыв глаза. В голове у него все выше и
выше громоздились венцы из дубовых бревен и каждое бревно было
толщиной в фут. Он стиснул зубы, и на миг ему показалось, что
камни под ним шевелятся, шатаются из стороны в сторону. Колпак
высотой в полтораста футов затрещал, стал с грохотом
расползаться и рушиться, среди пыли и дыма, все быстрей и
быстрей, взметая пламя и искры, падал, сокрушая неф, и каменные
плиты пола прыгали как щепки, пока развалины не погребли их под
собой. Он ощутил все это так ясно, словно сам рухнул вместе с
устоем, который навис над аркадой, согнувшись коленом, и разнес
книгохранилище, словно гигантский цеп. Он открыл глаза - от
стремительного падения его мутило. Он цеплялся за стену, а
аркада внизу ходила ходуном.
- Что же нам делать?
- Остановиться.
Этот ответ был неизбежен, и, прежде чем прошла тошнота и
аркада утвердилась на месте, Джослин своим настороженным нутром
понял, как ловко мастер подвел его к такому ответу.
- Нет, нет, нет, нет.
Он бормотал это, качая головой, и постепенно понял все. Он
понял, что приговор вынесен бесповоротно, что последнее
средство, разговор на языке строителей, эта загвоздка, о
которой ему ничего не сказали на земле, заставив с коварным
умыслом подняться сюда, на башню, - это последнее средство
наконец пущено в ход, словно рычаг повернулся на оси и привел в
действие колесо головокружения; все было задумано так, чтобы в
один миг сломить его волю.
- Нет!
Теперь голос его наконец прозвучал уверенно. Это был ответ
клинком на клинок, бряцание стали.
- Роджер, говорю тебе: это можно исполнить!
Мастер в ярости отпрянул и остановился в углу башни,
спиной к Джослину. Он смотрел сквозь дождь невидящим взглядом.
- Слушай. Роджер.
"Что сказать? Каких-нибудь десять минут назад я что-то
говорил о мотыльках, но уже ничего не помню. Пусть же с ним
говорит моя воля".
- Ты хотел запугать меня, как пугают ребенка
привидениями. И все старательно рассчитал, ведь так? Но ты сам
знаешь, что тебе не уйти. Не уйти. Не убежать. Твой сильный,
пытливый ум все время искал пути, чтобы преодолеть невозможное.
И ты нашел путь, потому что в этом твое назначение. Ты не
знаешь, правильно ли это решение, и не находишь другого. И
боишься. Все лучшее в тебе готово дерзать, а худшее хнычет и
скулит.
Он подошел к Роджеру вплотную, остановился за его широкой
спиной и сказал в дождь, в пустоту:
- Я открою тебе то, чего никому не дано знать. Наверное,
люди считают меня сумасшедшим. Что ж, пускай. Они узнают это
потом, когда я... Но ты услышишь сейчас, я скажу тебе это с
глазу на глаз, здесь, на недостроенной башне, где мы одни, без
соглядатаев и свидетелей. Сын мой. Наш собор - это чертеж
молитвы. А шпиль - чертеж той из молитв, которая вознесется
превыше всех прочих. Господь открыл это мне. Он явил видение
недостойному служителю своему. Он избрал меня. И тебя Он тоже
избрал, дабы ты претворил чертеж в стекло, железо и камень,
потому что сынам человеческим нужно видеть это воочию. И ты еще
надеешься уйти? Ты не в моих сетях - поверь, Роджер, я понимаю,
как это тяжко, мучительно невыносимо, но ты не в моих сетях.
Это Его сети. Ни я, ни ты не можем отринуть великое дело. Но и
это еще не все. Теперь я вижу, нам не дано понять все до конца,
потому что каждый новый фут открывает новую сущность, новую
цель. На твой взгляд, шпиль - это нелепость. Он пугает и лишен
смысла. Но с каких пор избранники божий взыскуют смысла? Шпиль
называют Джослиновым безумством, верно?
- Да, так я слышал.
- Но сеть не моя, Роджер, и замысел, который считают
безумным, тоже не мой. Это Божий замысел. От века Бог не
подвигал людей на дела, согласные со смыслом. Это Он
предоставил им самим. Пускай покупают и продают, исцеляют и
владычествуют. Но вот из сокровеннейших глубин доносится глас,
который повелевает содеять нечто совершенно бессмысленное:
построить корабль на суше, воссесть на гноище, жениться на
блуднице, возложить сына на жертвенный алтарь. И тогда, если у
людей есть вера, рождается нечто новое.
Он замолчал, глядя в спину Роджеру под колючим дождем.
"Это был мой голос, - подумал он. - Или нет. Не мой. То был
голос всепоглощающей воли, моей владычицы".
- Роджер.
- Да?
- Ты достроишь шпиль. Ты думаешь, это дело твоих рук, но
ты заблуждаешься. Ты думаешь, что твой ум работает, упорно ищет
выхода, а потом втайне гордится успехом. Но и тут ты
заблуждаешься. И не от меня исходят слова, которые сейчас
произносят мои уста.
Вновь наступило молчание; и Джослин почувствовал, что они
уже не одни, что ангел стоит под холодным дождем у него за
спиной и согревает его.
Мастер сказал безучастно и покорно:
- Сталь. Может быть, сталь выдержит. Я не уверен.
Попробуем опоясать башню стальной лентой и связать камни. Но я
не знаю... В нашем деле никто еще не употреблял столько стали.
Нет, я ничего не знаю. И потом, это будет стоить денег, много
денег.
- О деньгах не беспокойся.
Джослин протянул руку и почти робко коснулся плеча
мастера.
- Роджер... Поверь, Он никогда не бывает бессмысленно
жесток. В случае нужды Он даже посылает слабым утешителя,
который стоит у них за спиной! Он согревает их под ветром и
дождем. А ты нужен. Подумай, как тяжко бывает резцу, который
много часов подряд вколачивают, вонзают в твердое дерево. Зато
потом его смажут, обернут тряпицей и положат на место. Хороший
мастер никогда не пустит в ход орудие, непригодное для дела. Он
бережет свой инструмент.
Он помолчал, задумавшись. "Кажется, это я не только о нем
говорю, но и о себе. Раньше была радость. Но как странно - ее
больше нет. Я жажду лишь покоя".
- И когда ты завершишь это, когда шпиль вознесется вот
здесь, у всех на виду, - тогда сеть, быть может, порвется.
Мастер пробормотал:
- Ничего не пойму...
- Но надо строить быстрей, как можно быстрей! Иначе над
тобой восторжествует зло, и сеть не порвется никогда...
Мастер повернулся к нему, еще ниже опустив голову.
- Оставьте свои проповеди при себе!
- ...а я не хочу этого, потому что каждый из вас стал
дорог моему сердцу... и ты, и другие... в вас теперь моя жизнь.
- О чем это вы?
"О чем я? - подумал он. - Кажется, о Гуди и о Рэчел - надо
поговорить с ней вот так, как я сейчас говорил с ним, или нет,
не я говорил с ним, а сама воля".
Он многозначительно кивнул мастеру.
- Мне пора, Роджер. Меня призывают дела.
Он начал спускаться вниз, и ангел не покидал его. Он
слышал, как Роджер прошептал:
- Дьявол, вот ты кто. Сам дьявол.
А потом голоса Роджера не стало слышно, и опоры снова
пели, и, спустившись в неф, он из-за этого пения забыл, что
собирался сделать.
Почти целый месяц башня не росла вверх, но зато вокруг нее
появилась целая рощица мелких башенок - всего их было
двенадцать, по три с каждого угла, одна высокая и две пониже.
Роджер Каменщик реже бывал наверху, поручив надзирать за
работой Джеану, который весело покрикивал на строителей и сыпал
шутками. Джослину пришлось заняться своими пастырскими
обязанностями, но все дела были запутаны, и наверстать
упущенное он не мог. А Роджер теперь почти все время проводил
внизу, толковал с кузнецами, и Рэчел тут же перетолковывала
каждое его слово. Из-за этого Джослин не мог к ним
