увидел руки, лица, ноги, волосы, блузы, кожаные робы - все это
промелькнуло перед ним, не задевая сознания. Зеркало с грохотом
упало. Джослина отшвырнули к опоре, и кто-то - но кто? -
взвизгнул совсем рядом:
- Земля оползает!
Он закрыл лицо руками и тут услышал голос мастера:
- Ни с места!
И словно чудом шум замер, осталось лишь пронзительное,
безумное, звенящее напряжение. Тогда мастер крикнул снова:
- Ни с места! Слышите? Тащите камень, какой попадет под
руку... заваливайте яму!
И снова шум, но теперь он звучал протяжным хором:
- Заваливайте яму! Яму! Яму!
Джослин прижался к опоре, а толпа бурлила, откатывалась.
"Теперь я знаю, что мне делать, - подумал он. - Вот для чего я
здесь!" Толпа уже возвращалась, чьи-то руки несли каменную
голову настоятеля Джослина и швырнули ее в яму, а он тем
временем скользнул за опору, в галерею. Он бросился не в
капеллу Пресвятой девы, а в хор и упал на колени перед
пюпитром, у самого престола. Камни пели, этот звук пронзал его,
но он отбивался, стиснув зубы и кулаки. Его воля вспыхнула
яростным пламенем, и он вогнал ее в четыре опоры, втиснул в
камень вместе с болью в затылке, в висках, в спине,
возрадовался в помрачении чувств огненным кругам и вспышкам -
пускай бьют прямо в открытые глаза, сильней, еще сильней!
Стиснутые кулаки тяжело лежали перед ним на пюпитре, но он не
замечал их. Смятенный, но упрямый, он чувствовал: это тоже
молитва! И он стоял на коленях, недвижный, скорбный,
терпеливый; и пение камней неумолчно звучало в его голове. Под
конец он вообще перестал что-либо понимать и знал лишь одно:
что держит на своих плечах весь собор. Он замер, время словно
остановилось, и вокруг была пустота. Только когда он с
недоумением увидел перед собой два бугра, пришло ощущение, что
он вернулся издалека, неведомо откуда; вглядываясь в эти бугры
сквозь огненные вспышки - они теперь были не такие яркие и не
метались, а как бы плыли, - он понял, что это его кулаки, все
так же вдавленные в пюпитр. Вдруг он спохватился, почувствовал,
что ему чего-то не хватает, и чуть не вскрикнул от ужаса, но
тут же понял, что просто камни перестали петь; наверное, они
уже делали свое дело у него в голове. Он глянул поверх своих
кулаков и увидел Роджера Каменщика, который стоял перед ним и
чуть заметно улыбался.
- Преподобный отец...
Джослин сразу опомнился, хотя все еще был оглушен. Слишком
многое переменилось, предстало в ином виде. Он облизал губы и
заставил себя разжать кулаки, но над тем, что сжималось у него
внутри, он не был властен.
- Что скажешь, Роджер, сын мой?
Роджер Каменщик улыбнулся - теперь уже открыто.
- Я смотрел на вас и ждал.
("А видишь ли ты, как накалена моя воля, упрямец? Я
боролся с ним, и он не одолел меня".)
- Я всегда рад тебе помочь, когда у тебя есть нужда во
мне.
- Вы?..
Мастер сцепил руки на затылке и качнул головой, словно
стряхивал что-то. "Вот оно что, - подумал Джослин. - Он
почувствовал себя свободным. Он думает, что теперь свободен. Он
не понимает. Не знает. У него сейчас легко на сердце". Мастер
опустил руки и задумчиво кивнул, как бы соглашаясь.
- Ваша правда, отец. Я не спорю, вы всегда принимали нашу
работу близко к сердцу. Конечно, вы не могли предвидеть... Но
ведь все решилось само собой, верно? И отчасти я рад. Или нет.
Я рад от души. Теперь все ясно.
- Что же именно?
Роджер Каменщик рассмеялся безмятежным смехом в полумраке
хора.
- Да ведь тут и говорить не о чем. Строить дальше нельзя.
Губы Джослина скривились в улыбке. Роджер маячил где-то
далеко, совсем крошечный. "Вот сейчас, - подумал он. - Сейчас
посмотрим".
- Объясни мне.
Мастер пристально осмотрел свои ладони, отряхнул с них
пыль.
- Вы сами все знаете не хуже меня, преподобный отец. Выше
нам не подняться.
Он усмехнулся.
- Как-никак первый ярус готов. Можно поставить башенки по
углам, и над каждым окном будет по голове настоятеля Джослина -
кстати, их придется ваять заново. Мы наведем крышу, и
посередине можно установить флюгер. Если сделать больше, земля
снова начнет оползать. Да, вы были правы. Это невероятно даже
для тех времен, но у собора нет фундамента. Вообще никакого.
Под ним просто земля.
Выдерживая страшную тяжесть собора и ожидая, что ангел
вот-вот вернется, Джослин выпрямился и сложил руки на коленях.
- Что нужно, Роджер, чтобы тебя успокоить? Я хочу знать,
как сделать шпиль надежным по всем правилам твоего искусства и
мастерства?
- Это невозможно. Или скажем так: мы тут не можем ничего
поделать. Будь у нас сколько угодно времени и денег, я уж не
говорю о мастерстве... Ну, тогда мы могли бы разобрать весь
собор по камешку. Мы вырыли бы котлован сто на сто ярдов и,
скажем, футов на сорок в глубину. А потом заполнили бы его
камнем. Но, конечно, сперва его залило бы водой. Подсчитайте,
сколько потребуется людей с ведрами? И представьте себе, что
неф все это время стоит на краю трясины! Вы меня понимаете,
отец мой?
Джослин повернулся и сквозь пламя, пылавшее у него в
голове, взглянул на престол. "Вот как это бывает, - подумал он,
- вот как бывает, когда приносишь себя в жертву и жертва угодна
Богу".
- Ты боишься дерзнуть.
- Я дерзал до последнего.
- Какое там. Где же твоя вера?
- Думайте что угодно, отец мой, но теперь - конец! И
говорить больше не о чем.
"Вот что чувствуешь, когда твоя воля слита с великой,
беспредельной Волей".
- Видно, Роджер, ты нашел наконец другую работу. Где же
это - в Малмсбери?
Мастер равнодушно посмотрел на него.
- Пусть так, если хотите.
- Да я не хочу, я знаю, и ты тоже знаешь. Там ты думаешь
перезимовать и получить работу для своей армии.
- Надо же людям жить.
У опор всколыхнулся шум, который пробудил в Джослине
досаду. Он закрыл глаза и сказал сердито:
- Кто это там?
- Мои люди. Они ждут.
- Ждут нашего решения.
- Земля решила за нас!
Тяжелое дыхание мастера раздавалось совсем близко, у самых
зажмуренных глаз Джослина.
- Отец, надо остановиться, пока не поздно.
- Пока есть другая работа для твоей армии!
Теперь и в голосе мастера зазвучала злоба.
- Ну что ж. Я спорить не стану.
Джослин почувствовал, что дыхание удаляется, и быстро
простер руку.
- Подожди. Подожди минутку!
Он сложил руки на пюпитре и осторожно опустил на них
голову. Он подумал: "Сейчас все тело мое вспыхнет огнем, и
сердце будет корчиться в пламени. Нот это мое предназначение".
- Роджер, ты здесь?
- Ну?
- Выслушай меня. Что на свете ближе, чем брат брату, дитя
- матери? Ближе, чем рот и рука, мозг и мысль? Видение, Роджер.
Я знаю, этого ты понять не можешь...
- Нет, могу!
Джослин поднял голову и вдруг улыбнулся.
- Можешь, да?
- Но есть предел, за которым видение не более чем детская
сказка.
- А! - Он медленно, осторожно покачал головой, и огни
поплыли перед глазами. - Значит, ты ничего не понимаешь.
Ничего.
Роджер снова подошел к нему по гладким плитам пола и
остановился, глядя на него сверху вниз.
- Преподобный отец. Я... я восхищаюсь вами. Но против нас
сама земля.
- Ближе, чем земля к ступне...
Роджер упер руки в бока, отбросив последние сомнения.
Голос его зазвучал громче:
- Слушайте. Можете говорить что угодно. Я все решил.
- Ты, но не я.
- Конечно, я понимаю, что это для вас значит. Поэтому я и
хочу вам все объяснить. Видите ли, тут есть еще помеха. Меня
заманили.
- В шатер.
- В какой шатер?
- Нет, это неважно.
- Я чуть не попался, но теперь, когда строить дальше
нельзя, я могу уйти, уйду и все забуду, чего бы это ни стоило.
- Порвешь путы.
- Ведь, в конце концов, это лишь тоненькая паутинка. Кто
бы мог подумать!..
Осторожно, не спуская глаз с расставленной западни,
Джослин поманил зверя.
- Да, всего только паутинка.
- И еще одно. То же, что для священника святость его
сана. Вы должны понять, отец мой, что это такое. Честь мастера,
если угодно.
- И выгодная работа для твоей армии в Малмебери.
- Да поймите же вы!..
- Таким способом ты думаешь сберечь и честь, и свою
армию. Но все не так просто. Цена огромна, Роджер.
- Ну что ж. Тогда - прощения просим.
В голове у Джослина среди пламени закружились Гуди Пэнголл
и Рэчел. И лица всех каноников... "Мне было видение. Я защитил
бы ее, если бы мог, - защитил бы их всех. Но каждый сам в
ответе за свое спасение".
- Ты один можешь построить шпиль. Так говорят все. Ты,
знаменитый Роджер Каменщик.
- Его никому не построить!
У опор раздался яростный вопль, потом взрыв смеха.
- Как знать, Роджер. А вдруг найдется человек смелее
тебя.
Упрямое молчание.
- Ты просишь освободить тебя от подряда, скрепленного
печатью. Это не в моей власти.
Роджер пробормотал:
- Ну и пусть. Будь что будет - я решился.
Решился бежать от паутины, от страха, от самого себя,
которому не дано дерзать.
- Не торопись, сын мой.
У опор снова раздались крики, и шаги мастера стали
удаляться по каменным плитам. Джослин снова простер руку:
- Постой.
Он услышал, как мастер остановился и повернулся к нему.
"До чего я дошел? - подумал он растерянно. - Что я делаю? Но
иного пути нет!"
- Да, отец?
Джослин сказал с досадой, прикрыв глаза руками:
- Подожди. Подожди минуту!
Нет, ему не нужно было оттягивать время: решение уже
пришло само. Где-то позади глаз всплыла мучительная тревога, но
не потому, что шпилю грозила опасность, нет, именно потому, что
шпилю ничто не грозило - он будет построен, это предопределено
и теперь еще более неизбежно, чем прежде. И он знал, что
делать.
Он задрожал всем телом, как, наверное, дрожали камни,
когда начали петь. А потом эта дрожь утихла так же внезапно,
как пение камней, и он стал спокоен и холоден.
- Я написал в Малмсбери, Роджер. Аббату. Я знал о его
намерениях. И известил его, что вы еще долго будете заняты. Он
наймет других.
Он услышал быстрые приближающиеся шаги.
- Вы!.. Он поднял голову и осторожно открыл
глаза. В хоре теперь было почти темно, но скупые блики света
превратились в огненные вспышки и ореолы, озарившие все вокруг.
Они окружали мастера, который обеими руками стиснул край
пюпитра. Его руки так сжимали доску, словно он хотел ее
разломить. А Джослин, щурясь от сияния, заговорил тихо, потому
что слова эхом отдавались в голове, причиняя ему боль:
- Сын мой. Когда столь великое дело предопределено, оно
неизбежно должно быть вложено в душу... в душу человека. И это
ужасно. Только теперь я начинаю понимать, как это ужасно. Это
подобно горнилу. О цели человек, быть может, и знает кое-что,
но не знает, какой ценой... Да отчего они там не помолчат?
Отчего не подождут смирно? Нет, не знает. Мы с тобой избраны,
чтобы свершить это вместе. Свершить великое и славное дело.
Теперь я истинно знаю: оно погубит нас. Но в конце концов, кто
мы такие? И я заверяю тебя, Роджер, всей душой своей: шпиль
можно построить, и мы построим его, невзирая ни на какие козни
диавола. Его построишь ты, потому что никому другому это не под
силу. Я знаю, надо мной смеются. И над тобой, наверное, тоже
