но, приподнялась в ближнем курене и, поведя очами, скоро опустилась
опять на землю. Переждав минуты две, он наконец отправился с своею но-
шею. Татарка лежала, едва дыша.
- Вставай, идем! Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих
хлебов, если мне будет несподручно захватить все?
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо од-
ного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те хлеба, которые
хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью,
шел отважно между рядами спавших запорожцев.
- Андрий! - сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимо
его.
Сердце его замерло. Он остановился и, весь дрожа, тихо произнес:
- А что?
- С тобою баба! Ей, отдеру тебя, вставши, на все бока! Не доведут те-
бя бабы к добру! - Сказавши это, он оперся головою на локоть и стал
пристально рассматривать закутанную в покрывало татарку.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И
потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый
Бульба спал, положив голову на ладонь.
Он перекрестился. Вдруг отхлынул от сердца испуг еще скорее, чем
прихлынул. Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она сто-
яла пред ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в покрыва-
ло, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только одни ее очи,
помутившиеся, как у мертвеца. Он дернул за рукав ее, и оба пошли вместе,
беспрестанно оглядываясь назад, и наконец опустились отлогостью в низ-
менную лощину - почти яр, называемый в некоторых местах балками, - по
дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усеянный кочка-
ми. Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля,
занятого запорожским табором. По крайней мере, когда Андрий оглянулся,
то увидел, что позади его крутою стеной, более чем в рост человека, воз-
неслась покатость. На вершине ее покачивалось несколько стебельков поле-
вого былья, и над ними поднималась в небе луна в виде косвенно обращен-
ного серпа из яркого червонного золота. Сорвавшийся со степи ветерок да-
вал знать, что уже немного оставалось времени до рассвета. Но нигде не
слышно было отдаленного петушьего крика: ни в городе, ни в разоренных
окрестностях не оставалось давно ни одного петуха. По небольшому бревну
перебрались они через проток, за которым возносился противоположный бе-
рег, казавшийся выше бывшего у них назади и выступавший совершенным об-
рывом. Казалось, в этом месте был крепкий и надежный сам собою пункт го-
родской крепости; по крайней мере, земляной вал был тут ниже и не выгля-
дывал из-за него гарнизон. Но зато подальше подымалась толстая монас-
тырская стена. Обрывистый берег весь оброс бурьяном, и по небольшой ло-
щине между им и протоком рос высокий тростник; почти в вышину человека.
На вершине обрыва видны были остатки плетня, отличавшие когда-то бывший
огород. Перед ним - широкие листы лопуха; из-за него торчала лебеда, ди-
кий колючий бодяк и подсолнечник, подымавший выше всех их свою голову.
Здесь татарка скинула с себя черевики и пошла босиком, подобрав осторож-
но свое платье, потому что место было топко и наполнено водою. Пробира-
ясь меж тростником, остановились они перед наваленным хворостом и фашин-
ником. Отклонив хворост, нашли они род земляного свода - отверстие, мало
чем большее отверстия, бывающего в хлебной печи. Татарка, наклонив голо-
ву, вошла первая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже,
чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба в
совершенной темноте.
VI
Андрий едва двигался в темном и узком земляном коридоре, следуя за
татаркой и таща на себе мешки хлеба.
- Скоро нам будет видно, - сказала проводница, - мы подходим к месту,
где поставила я светильник.
И точно, темные земляные стены начали понемногу озаряться. Они дос-
тигли небольшой площадки, где, казалось, была часовня; по крайней мере,
к стене был приставлен узенький столик в виде алтарного престола, и над
ним виден был почти совершенно изгладившийся, полинявший образ католи-
ческой мадонны. Небольшая серебряная лампадка, перед ним висевшая,
чуть-чуть озаряла его. Татарка наклонилась и подняла с земли оставленный
медный светильник на тонкой высокой ножке, с висевшими вокруг ее на це-
почках щипцами, шпилькой для поправления огня и гасильником. Взявши его,
она зажгла его огнем от лампады. Свет усилился, и они, идя вместе, то
освещаясь сильно огнем, то набрасываясь темною, как уголь, тенью, напо-
минали собою картины Жерардо della notte. Свежее, кипящее здоровьем и
юностью, прекрасное лицо рыцаря представляло сильную противоположность с
изнуренным и бледным лицом его спутницы. Проход стал несколько шире, так
что Андрию можно было пораспрямиться. Он с любопытством рассматривал сии
земляные стены, напомнившие ему киевские пещеры. Так же как и в пещерах
киевских, тут видны были углубления в стенах и стояли кое-где гробы;
местами даже попадались просто человеческие кости, от сырости сделавшие-
ся мягкими и рассыпавшиеся в муку. Видно, и здесь также были святые люди
и укрывались также от мирских бурь, горя и обольщений. Сырость местами
была очень сильна: под ногами их иногда была совершенная вода. Андрий
должен был часто останавливаться, чтобы дать отдохнуть своей спутнице,
которой усталость возобновлялась беспрестанно. Небольшой кусок хлеба,
проглоченный ею, произвел только боль в желудке, отвыкшем от пищи, и она
оставалась часто без движения по нескольку минут на одном месте.
Наконец перед ними показалась маленькая железная дверь. "Ну, слава
богу, мы пришли", - сказала слабым голосом татарка, приподняла руку,
чтобы постучать, - и не имела сил. Андрий ударил вместо нее сильно в
дверь; раздался гул, показавший, что за дверью был большой простор. Гул
этот изменялся, встретив, как казалось, высокие своды. Через минуты две
загремели ключи, и кто-то, казалось, сходил по лестнице. Наконец дверь
отперлась; их встретил монах, стоявший на узенькой лестнице, с ключами и
свечой в руках. Андрий невольно остановился при виде католического мона-
ха, возбуждавшего такое ненавистное презрение в козаках, поступавших с
ними бесчеловечней, чем с жидами. Монах тоже несколько отступил назад,
увидев запорожского казака, но слово, невнятно произнесенное татаркою,
его успокоило. Он посветил им, запер за ними дверь, ввел их по лестнице
вверх, и они очутились под высокими темными сводами монастырской церкви.
У одного из алтарей, уставленного высокими подсвечниками и свечами, сто-
ял на коленях священник и тихо молился. Около него с обеих сторон стояли
также на коленях два молодые клирошанина в лиловых мантиях с белыми кру-
жевными шемизетками сверх их и с кадилами в руках. Он молился о ниспос-
лании чуда: о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспос-
лании терпения, об удалении искусителя, нашептывающего ропот и малодуш-
ный, робкий плач на земные несчастия. Несколько женщин, похожих на при-
видения, стояли на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные
головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок;
несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр, на которых возлегали
боковые своды, печально стояли тоже на коленях. Окно с цветными стекла-
ми, бывшее над алтарем, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него
на пол голубые, желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно
темную церковь. Весь алтарь в своем далеком углублении показался вдруг в
сиянии; кадильный дым остановился в воздухе радужно освещенным облаком.
Андрий не без изумления глядел из своего темного угла на чудо, произве-
денное светом. В это время величественный рев органа наполнил вдруг всю
церковь. Он становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые роко-
ты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, донесся высоко
под сводами своими поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса,
и потом опять обратился он в густой рев и гром и затих. И долго еще гро-
мовые рокоты носились, дрожа, под сводами, и дивился Андрий с полуоткры-
тым ртом величественной музыке.
В это время, почувствовал он, кто-то дернул его за полу кафтана. "По-
ра!" - сказала татарка. Они перешли через церковь, не замеченные никем,
и вышли потом на площадь, бывшую перед нею. Заря уже давно румянилась на
небе: все возвещало восхождение солнца. Площадь, имевшая квадратную фи-
гуру, была совершенно пуста; посредине ее оставались еще деревянные сто-
лики, показывавшие, что здесь был еще неделю, может быть, только назад
рынок съестных припасов. Улица, которых тогда не мостили, была просто
засохшая груда грязи. Площадь обступали кругом небольшие каменные и гли-
няные, в один этаж, домы с видными в стенах деревянными сваями и столба-
ми во всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями, как
вообще строили домы тогдашние обыватели, что можно видеть и поныне еще в
некоторых местах Литвы и Польши. Все они были покрыты непомерно высокими
крышами со множеством слуховых окон и отдушин. На одной стороне, почти
близ церкви, выше других возносилось совершенно отличное от прочих зда-
ние, вероятно, городовой магистрат или какое-нибудь правительственное
место. Оно было в два этажа, и над ним вверху надстроен был в две арки
бельведер, где стоял часовой; большой часовой циферблат вделан был в
крышу. Площадь казалась мертвою, но Андрию почудилось какое-то слабое
стенание. Рассматривая, он заметил на другой стороне ее группу из
двух-трех человек, лежавших почти без всякого движения на земле. Он впе-
рил глаза внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это были или
умершие, и в это время наткнулся на что-то лежавшее у ног его. Это было
мертвое тело женщины, по-видимому, жидовки. Казалось, она была еще моло-
да, хотя в искаженных, изможденных чертах ее нельзя было того видеть. На
голове ее был красный шелковый платок; жемчуги или бусы в два ряда укра-
шали ее наушники; две-три длинные, все в завитках, кудри выпадали из-под
них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал ребенок,
судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими
пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал и
не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его
можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только
готовился испустить последнее дыханье. Они поворотили в улицы и были ос-
тановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев у Андрия драгоцен-
ную ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: "Хлеба!" Но
сил не было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на
землю. Движимый состраданием, он швырнул ему один хлеб, на который тот
бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на ули-
це, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу.
Почти на каждом шагу поражали их страшные жертвы голода. Казалось, как
будто, не вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу: не
ниспошлется ли в воздухе чего-нибудь, питающего силы. У ворот одного до-
ма сидела старуха, и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто
позабылась: по крайней мере, она уже не слыхала и не видела ничего и,
опустив голову на грудь, сидела недвижимо на одном и том же месте. С
крыши другого дома висело вниз на веревочной петле вытянувшееся, иссох-
шее тело. Бедняк не мог вынести до конца страданий голода и захотел луч-
ше произвольным самоубийством ускорить конец свой.
При виде сих поражающих свидетельств голода Андрий не вытерпел не
спросить татарку:
- Неужели они, однако ж, совсем не нашли, чем пробавить жизнь? Если
человеку приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, он должен
