и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись сре-
ди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в
котором варили себе кулиш; пар отделялся и косвенно дымился на воздухе.
Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней сво-
их, Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звезды.
Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших тра-
ву, весь их треск, свист, стрекотанье, - все это звучно раздавалось сре-
ди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же
кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась
степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо
в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и ре-
кам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север,
вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные
платки летали по темному небу.
Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им
деревья, все та же бесконечная, вольная, прекрасная степь. По временам
только в стороне синели верхушки отдаленного леса, тянувшегося по бере-
гам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, чернев-
шую в дальней траве точку, сказавши: "Смотрите, детки, вон скачет тата-
рин!" Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие
глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала,
увидевши, что козаков было тринадцать человек. "А ну, дети, попробуйте
догнать татарина!.. И не пробуйте - вовеки не поймаете: у него конь
быстрее моего Черта". Однако ж Бульба взял предосторожность, опасаясь
где-нибудь скрывшейся засады. Они прискакали к небольшой речке, называв-
шейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и
долго плыли по ней. чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на
берег, они продолжали далее путь.
Чрез три дни после этого они были уже недалеко от места бывшего пред-
метом их поездки. В воздухе вдруг захолодело; они почувствовали близость
Днепра. Вот он сверкает вдали и темною полосою отделился от горизонта.
Он веял холодными волнами и расстилался ближе, ближе и, наконец, обхва-
тил половину всей поверхности земли. Это было то место Днепра, где он,
дотоле спертый порогами, брал наконец свое и шумел, как море, разлившись
по воле; где брошенные в средину его острова вытесняли его еще далее из
берегов и волны его стлались широко по земле, не встречая ни утесов, ни
возвышений. Козаки сошли с коней своих, взошли на паром и чрез три часа
плавания были уже у берегов острова Хортицы, где была тогда Сечь, так
часто переменявшая свое жилище.
Куча народу бранилась на берегу с перевозчиками. Козаки оправили ко-
ней. Тарас приосанился, стянул на себе покрепче пояс и гордо провел ру-
кою по усам. Молодые сыны его тоже осмотрели себя с ног до головы с ка-
ким-то страхом и неопределенным удовольствием, - и все вместе въехали в
предместье, находившееся за полверсты от Сечи. При въезде их оглушили
пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах, покры-
тых дерном и вырытых в земле. Сильные кожевники сидели под навесом кры-
лец на улице и мяли своими дюжими руками бычачьи кожи. Крамари под ятка-
ми сидели с кучами кремней, огнивами и порохом. Армянин развесил дорогие
платки. Татарин ворочал на рожнах бараньи катки с тестом. Жид, выставив
вперед свою голову, цедил из бочки горелку. Но первый, кто попался им
навстречу, это был запорожец, спавший на самой средине дороги, раскинув
руки и ноги. Тарас Бульба не мог не остановиться и не полюбоваться на
него.
- Эх, как важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура! - говорил
он, остановивши коня.
В самом деле, это была картина довольно смелая: запорожец как лев
растянулся на дороге. Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина
земли. Шаровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания
полного к ним презрения. Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тес-
ной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими
ремесло свое, и людьми всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, ко-
торое было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую
только гулять да палить из ружей.
Наконец они миновали предместие и увидели несколько разбросанных ку-
реней, покрытых дерном или, по-татарски, войлоком. Иные уставлены были
пушками. Нигде не видно было забора или тех низеньких домиков с навесами
на низеньких деревянных столбиках, какие были в предместье. Небольшой
вал и засека, не хранимые решительно никем, показывали страшную беспеч-
ность. Несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой
дороге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись с места.
Тарас осторожно проехал с сыновьями между них, сказавши: "Здравствуйте,
панове!" - "Здравствуйте и вы!" - отвечали запорожцы. Везде, по всему
полю, живописными кучами пестрел народ. По смуглым лицам видно было, что
все они были закалены в битвах, испробовали всяких невзгод. Так вот она,
Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы!
Вот откуда разливается воля и козачество на всю Украйну!
Путники выехали на обширную площадь, где обыкновенно собиралась рада.
На большой опрокинутой бочке сидел запорожец без рубашки: он держал в
руках ее и медленно зашивал на ней дыры. Им опять перегородила дорогу
целая толпа музыкантов, в средине которых отплясывал молодой запорожец,
заломивши шапку чертом и вскинувши руками. Он кричал только: "Живее иг-
райте, музыканты! Не жалей, Фома, горелки православным христианам!" И
Фома, с подбитым глазом, мерял без счету каждому пристававшему по огром-
нейшей кружке. Около молодого запорожца четверо старых выработывали до-
вольно мелко ногами, вскидывались, как вихорь, на сторону, почти на го-
лову музыкантам, и, вдруг опустившись, неслись вприсядку и били круто и
крепко своими серебряными подковами плотно убитую землю. Земля глухо гу-
дела на всю округу, и в воздухе далече отдавались гопаки и тропаки, вы-
биваемые звонкими подковами сапогов. Но один всех живее вскрикивал и ле-
тел вслед за другими в танце. Чуприна развевалась по ветру, вся открыта
была сильная грудь; теплый зимний кожух был надет в рукава, и пот градом
лил с него, как из ведра. "Да сними хоть кожух! - сказал наконец Тарас.
- Видишь, как парит!" - "Не можно!" - кричал запорожец. "Отчего?" - "Не
можно; у меня уж такой нрав: что скину, то пропью". А шапки уж давно не
было на молодце, ни пояса на кафтане, ни шитого платка; все пошло куда
следует. Толпа росла; к танцующим приставали другие, и нельзя было ви-
деть без внутреннего движенья, как все отдирало танец самый вольный, са-
мый бешеный, какой только видел когда-либо свет и который, по своим мощ-
ным изобретателям, назван козачком.
- Эх, если бы не конь! - вскрикнул Тарас, - пустился бы, право, пус-
тился бы сам в танец!
А между тем в народе стали попадаться и степенные, уваженные по зас-
лугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами. Тарас
скоро встретил множество знакомых лиц. Остап и Андрий слышали только
приветствия: "А, это ты, Печерица! Здравствуй, Козолуп!" - "Откуда бог
несет тебя, Тарас?" - "Ты как сюда зашел, Долото?" - "Здорово, Кирдяга!
Здорово, Густый! Думал ли я видеть тебя, Ремень?" И витязи, собравшиеся
со всего разгульного мира восточной России, целовались взаимно; и тут
понеслись вопросы: "А что Касьян? Что Бородавка? Что Колопер? Что Пидсы-
шок?" И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в То-
лопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирменом, что Пидсышкова го-
лова посолена в бочке и отправлена в самый Царьград. Понурил голову ста-
рый Бульба и раздумчиво говорил: "Добрые были козаки!"
III
Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап и
Андрий мало занимались военною школою. Сечь не любила затруднять себя
военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образо-
вывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были поч-
ти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением
какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель да изредка конной
скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось
гульбе - признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла
необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал,
начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремесла-
ми, иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до
вечера, если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло
еще в руки торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то
околдовывающее. Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но
было просто бешеное разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал
и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое
прошедшее и беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам,
гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба
и вечного пира души своей. Это производило ту бешеную веселость, которая
не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы и болтовня
среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были
смешны и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь всю
хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранять неподвижное выраже-
ние лица, не моргнув даже усом, - резкая черта, которою отличается доны-
не от других братьев своих южный россиянин. Веселость была пьяна, шумна,
но при всем том это не был черный кабак, где мрачно-искажающим весельем
забывается человек; это был тесный круг школьных товарищей. Разница была
только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они
производили набег на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч,
у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выка-
зывал быструю свою голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой
чалме своей. Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в
школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских
домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и ко-
торые вместо бледной смерти увидели жизнь - и жизнь во всем разгуле; что
здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кар-
мане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали
богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было
выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить. Здесь были все бур-
саки, не вытерпевшие академических лоз и не вынесшие из школы ни одной
буквы; но вместе с ними здесь были и те, которые знали, что такое Гора-
ций, Цицерон и Римская республика. Тут было много тех офицеров, которые
потом отличались в королевских войсках; тут было множество образовавших-
ся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить, что
все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично
благородному человеку быть без битвы. Много было и таких, которые пришли
на Сечь с тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи и уже закален-
ные рыцари. Но кого тут не было? Эта странная республика была именно
потребностию того века. Охотники до военной жизни, до золотых кубков,
богатых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь рабо-
ту. Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего, потому что
даже в предместье Сечи не смела показываться ни одна женщина.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же прихо-
дила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти лю-
ди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь
