речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился - и засну-
ла вся Сечь.
IV
А на другой день Тарас Бульба уже совещался с новым кошевым, как под-
нять запорожцев на какое-нибудь дело. Кошевой был умный и хитрый козак,
знал вдоль и поперек запорожцев и сначала сказал: "Не можно клятвы прес-
тупить, никак не можно". А потом, помолчавши, прибавил: "Ничего, можно;
клятвы мы не преступим, а так кое-что придумаем. Пусть только соберется
народ, да не то чтобы по моему приказу, а просто своею охотою. Вы уж
знаете, как это сделать. А мы с старшинами тотчас и прибежим на площадь,
будто бы ничего не знаем".
Не прошло часу после их разговора, как уже грянули в литавры. Нашлись
вдруг и хмельные и неразумные козаки. Миллион козацких шапок высыпал
вдруг на площадь. Поднялся говор: "Кто?.. Зачем?.. Из-за какого дела
пробили сбор?" Никто не отвечал. Наконец в том и в другом углу стало
раздаваться: "Вот пропадает даром козацкая сила: нет войны!.. Вот стар-
шины забайбачились наповал, позаплыли жиром очи!.. Нет, видно, правды на
свете!" Другие козаки слушали сначала, а потом и сами стали говорить: "А
и вправду нет никакой правды на свете!" Старшины казались изумленными от
таких речей. Наконец кошевой вышел вперед и сказал:
- Позвольте, панове запорожцы, речь держать!
- Держи!
- Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, - да
вы, может быть, и сами лучше это знаете, - что многие запорожцы позадол-
жались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и
веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много
таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда
как молодому человеку, - и сами знаете, панове, - без войны не можно
пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурме-
на?
"Он хорошо говорит", - подумал Бульба.
- Не думайте, панове, чтобы я, впрочем, говорил это для того, чтобы
нарушить мир: сохрани бог! Я только так это говорю. Притом же у нас храм
божий - грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости
божией, стоит Сечь, а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но да-
же образа без всякого убранства. Хотя бы серебряную ризу кто догадался
им выковать! Они только то и получили, что отказали в духовной иные ко-
заки. Да и даяние их было бедное, потому что почти вс° пропили еще при
жизни своей. Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бу-
сурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что
мы клялись по закону нашему.
- Что ж он путает такое? - сказал про себя Бульба.
- Да, так видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь
не велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами
одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. Как думаете, па-
нове?
- Веди, веди всех! - закричала со всех сторон толпа. - За веру мы го-
товы положить головы!
Кошевой испугался; он ничуть не хотел подымать всего Запорожья: ра-
зорвать мир ему казалось в этом случае делом неправым.
- Позвольте, панове, еще одну речь держать!
- Довольно! - кричали запорожцы, - лучше не скажешь!
- Когда так, то пусть будет так. Я слуга вашей воли. Уж дело извест-
ное, и по Писанью известно, что глас народа - глас божий. Уж умнее того
нельзя выдумать, что весь народ выдумал. Только вот что: вам известно,
панове, что султан не оставит безнаказанно то удовольствие, которым по-
тешатся молодцы. А мы тем временем были бы наготове, и силы у нас были
бы свежие, и никого б не побоялись. А во время отлучки и татарва может
напасть: они, турецкие собаки, в глаза не кинутся и к хозяину на дом не
посмеют прийти, а сзади укусят за пяты, да и больно укусят. Да если уж
пошло на то, чтобы говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе,
да и пороху не намолото в таком количестве, чтобы можно было всем отпра-
виться. А я, пожалуй, я рад: я слуга вашей воли.
Хитрый атаман замолчал. Кучи начали переговариваться, куренные атама-
ны совещаться; пьяных, к счастью, было немного, и потому решились послу-
шаться благоразумного совета.
В тот же час отправились несколько человек на противуположный берег
Днепра, в войсковую скарбницу, где, в неприступных тайниках, под водою и
в камышах, скрывалась войсковая казна и часть добытых у неприятеля ору-
жий. Другие все бросились к челнам, осматривать их и снаряжать в дорогу.
Вмиг толпою народа наполнился берег. Несколько плотников явились с топо-
рами в руках. Старые, загорелые, широкоплечие, дюженогие запорожцы, с
проседью в усах и черноусые, засучив шаровары, стояли по колени в воде и
стягивали челны с берега крепким канатом. Другие таскали готовые сухие
бревна и всякие деревья. Там обшивали досками челн; там, переворотивши
его вверх дном, конопатили и смолили; там увязывали к бокам других чел-
нов, по козацкому обычаю, связки длинных камышей, чтобы не затопило чел-
нов морскою волною; там, дальше по всему прибрежью, разложили костры и
кипятили в медных казанах смолу на заливанье судов. Бывалые и старые по-
учали молодых. Стук и рабочий крик подымался по всей окружности; весь
колебался и двигался живой берег.
В это время большой паром начал причаливать к берегу. Стоявшая на нем
толпа людей еще издали махала руками. Это были козаки в оборванных свит-
ках. Беспорядочный наряд - у многих ничего не было, кроме рубашки и ко-
ротенькой трубки в зубах, - показывал, что они или только что избегнули
какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни
было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечис-
тый козак, человек лет пятидесяти. Он кричал и махал рукою сильнее всех,
но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов.
- А с чем приехали? - спросил кошевой, когда паром приворотил к бере-
гу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели
в ожидании.
- С бедою! - кричал с парома приземистый козак.
- С какою?
- Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
- Говори!
- Или хотите, может быть, собрать раду?
- Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
- А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
- А что? - произнес один из куренных атаманов.
- Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не
слыхали.
- Говори же, что там делается?
- А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
- Да говори нам, что делается, собачий сын! - закричал один из толпы,
как видно, потеряв терпение.
- Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
- Как не наши?
- Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и
обедни нельзя править.
- Что ты толкуешь?
- И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на
святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
- Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал
значок на святой пасхе!
- Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Ук-
райне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что зап-
рягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то
расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот ка-
кие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гу-
ляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни
глаз, ни ушей - ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
- Стой, стой! - прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в
землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались
первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу
негодования. - Стой! и я скажу слово. А что ж вы - так бы и этак поколо-
тил черт вашего батька! - что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не
было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
- Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда
пятьдесят тысяч было одних ляхов! да и - нечего греха таить - были тоже
собаки и между нашими, уж приняли их веру.
- А гетьман ваш, а полковники что делали?
- Наделали полковники таких дел, что не приведи бог и нам никому.
- Как?
- А так, что уж теперь гетьман, заваренный в медном быке, лежит в
Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему
народу. Вот что наделали полковники!
Всколебалась вся толпа. Сначала пронеслось по всему берегу молчание,
подобное тому, как бывает перед свирепою бурею, а потом вдруг поднялись
речи, и весь заговорил берег.
- Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксенд-
зы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие
мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступа-
ли с полковниками и гетьманом! Да не будет же сего, не будет!
Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли
свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались
вс° характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, нака-
лившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
- Перевешать всю жидову! - раздалось из толпы. - Пусть же не шьют из
поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых
пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!
Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем
головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жи-
дов.
Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того
мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже за-
ползывали под юбки своих жидовок; но козаки везде их находили.
- Ясновельможные паны! - кричал один, высокий и длинный, как палка,
жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную
страхом. - Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно
слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное,
что не можно сказать, какое важное!
- Ну, пусть скажут, - сказал Бульба, который всегда любил выслушать
обвиняемого.
- Ясные паны! - произнес жид. - Таких панов еще никогда не видывано.
Ей-богу, никогда! Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете
!.. - Голос его замирал и дрожал от страха. - Как можно, чтобы мы думали
про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что аренда-
торствуют на Украйне! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает
что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они
скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
- Ей-богу, правда! - отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных
яломках, оба белые, как глина.
- Мы никогда еще, - продолжал длинный жид, - не снюхивались с неприя-
телями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с
запорожцами, как братья родные...
- Как? чтобы запорожцы были с вами братья? - произнес один из толпы.
- Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, по-
ганцев!
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в
волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы
только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались
на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из
кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле,
схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил:
- Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покой-
ного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот це-
хинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
- Ты знал брата? - спросил Тарас.
- Ей-богу, знал! Великодушный был пан.
- А как тебя зовут?
- Янкель.
- Хорошо, - сказал Тарас и потом, подумав, обратился к козакам и про-
