Николай Васильевич Гоголь
ТАРАС БУЛЬБА
Редакция 1842 г.
I
- А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за по-
повские подрясники? И эдак все ходят в академии? - Такими словами встре-
тил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и прие-
хавших домой к отцу.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца,
еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие,
здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не каса-
лась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли непод-
вижно, потупив глаза в землю.
- Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, - продолжал
он, поворачивая их, - какие же длинные на вас свитки1! Экие свитки! Та-
ких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я
посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися в полы.
- Не смейся, не смейся, батьку! - сказал наконец старший из них.
- Смотри ты, какой пышный! А отчего ж бы не смеяться?
- Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу,
поколочу!
- Ах ты, сякой-такой сын! Как, батька?.. - сказал Тарас Бульба, отс-
тупивши с удивлением несколько шагов назад.
- Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого.
- Как же хочешь ты со мною биться? разве на кулаки?
- Да уж на чем бы то ни было.
- Ну, давай на кулаки! - говорил Тарас Бульба, засучив рукава, - пос-
мотрю я, что за человек ты в кулаке!
И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали наса-
живать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая
и оглядываясь, то вновь наступая.
- Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! - гово-
рила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успев-
шая еще обнять ненаглядных детей своих. - Дети приехали домой, больше
году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
- Да он славно бьется! - говорил Бульба, остановившись. - Ей-богу,
хорошо! - продолжал он, немного оправляясь, - так, хоть бы даже и не
пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! - И
отец с сыном стали целоваться. - Добре, сынку! Вот так колоти всякого,
как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство:
что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? - го-
ворил он, обращаясь к младшему, - что ж ты, собачий сын, не колотишь ме-
ня?
- Вот еще что выдумал! - говорила мать, обнимавшая между тем младше-
го. - И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто
и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это
дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь
нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
- Э, да ты мазунчик, как я вижу! - говорил Бульба. -Не слушай, сынку,
матери: она-баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба -
чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? вот
ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все
те книжки, буквари, и философия - все это ка зна що, я плевать на все
это! - Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не упот-
ребляется в печати. - А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на
Запорожье. Вот где наука так наука! Там вам школа; там только наберетесь
разуму.
- И всего только одну неделю быть им дома? - говорила жалостно, со
слезами на глазах, худощавая старуха мать. - И погулять им, бедным, не
удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться
на них!
- Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с баба-
ми. Ты бы спрятала их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на
куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что
есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи
нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не
с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пен-
ной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная.
Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две
красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты.
Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому,
или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и бро-
ситься опрометью, увидевши мужчину, и потому долго закрываться от
сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, о
котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже
не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровожде-
нии тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того
бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы
на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах -
сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для
пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в
светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются
ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было гля-
деть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные
отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и
синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой рабо-
ты: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всяки-
ми путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в
те удалые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол
под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выс-
тупами, покрытая цветными пестрыми изразцами, - все это было очень зна-
комо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное
время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не
в обычае было позволять школярам ездить верхом. У них были только длин-
ные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие.
Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых же-
ребцов.
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь
полковой чин, кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул
Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей,
говоря: "Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю". Гости
поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают
и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
- Ну ж, паны-браты, садись всякий, где кому лучше, за стол. Ну, сын-
ки! прежде всего выпьем горелки! - так говорил Бульба. - Боже, благосло-
ви! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же боже, чтоб
вы на войне всегда были удачливы! Чтобы бусурменов били, и турков бы би-
ли, и татарву били бы; когда и ляхи начнут что против веры нашей чинить,
то и ляхов бы били! Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А
как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали,
есть ли на свете горелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши пи-
сал? Я грамоте разумею не сильно, а потому и не знаю: Гораций, что ли?
"Вишь, какой батько! - подумал про себя старший сын, Остап, - все
старый, собака, знает, а еще и прикидывается".
- Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, - продолжал
Тарас. - А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим
вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы
сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай,
не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
- Нечего, батько, вспоминать, что было, - отвечал хладнокровно Остап,
- что было, то прошло!
- Пусть теперь попробует!- сказал Андрий. - Пускай только теперь
кто-нибудь зацепит. Вот пусть только подвернется теперь какая-нибудь та-
тарва, будет знать она, что за вещь козацкая сабля!
- Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и я с вами
еду! ей-богу, еду! Какого дьявола мне здесь ждать? Чтоб я стал гречкосе-
ем, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой? Да
пропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с
вами на Запорожье, погулять. Ей-богу, поеду! - И старый Бульба мало-по-
малу горячился, горячился, наконец рассердился совсем, встал из-за стола
и, приосанившись, топнул ногою. - Затра же едем! Зачем откладывать! Ка-
кого врага мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам все
это? На что эти горшки? - Сказавши это, он начал колотить и швырять
горшки и фляжки.
Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, пе-
чально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но услыша о
таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взгля-
нула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, - и
никто бы не мог описать всей безмолвной силы ее горести, которая, каза-
лось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах.
Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые
могли возникнуть только в тяжелый ХV век на полукочующем углу Европы,
когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была
опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников;
когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на по-
жарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привы-
кал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая бо-
язнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский
дух и завелось козачество - широкая, разгульная замашка русской природы,
- и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усе-
ялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их бы-
ли вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: "Кто их знает!
у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак" (что маленький
пригорок, там уж и козак). Это было, точно, необыкновенное явленье русс-
кой силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо прежних уде-
лов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и
торгующих городами мелких князей возникли грозные селения, курени и око-
лицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищ-
ников. Уже известно всем из истории, как их вечная борьба и беспокойная
жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Ко-
роли польские, очутившиеся, наместо удельных князей, властителями сих
пространных земель, хотя отдаленными и слабыми, поняли значенье козаков
и выгоды таковой бранной сторожевой жизни. Они поощряли их и льстили се-
му расположению. Под их отдаленною властью гетьманы, избранные из среды
самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные
округи. Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал;
но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий яв-
лялся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец
платы от короля, - и в две недели набиралось такое войско, какого бы не
в силах были набрать никакие рекрутские наборы. Кончился поход - воин
уходил в луга и пашни, на днепровские перевозы, ловил рыбу, торговал,
варил пиво и был вольный козак. Современные иноземцы дивились тогда
справедливо необыкновенным способностям его. Не было ремесла, которого
бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху,
справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напро-
палую, пить и бражничать, как только может один русский, - все это было
ему по плечу. Кроме рейстровых козаков, считавших обязанностью являться
