и все золото. Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая
пташка пищит и поет и травка пахнет, так и он весь сияет в золоте. И ко-
ня дал ему воевода самого лучшего под верх; два ста червонных стоит один
конь.
Бульба остолбенел.
- Зачем же он надел чужое одеянье?
- Потому что лучше, потому и надел... И сам разъезжает, и другие
разъезжают; и он учит, и его учат. Как наибогатейший польский пан!
- Кто ж его принудил?
- Я ж не говорю, чтобы его кто принудил. Разве пан не знает, что он
по своей воле перешел к ним?
- Кто перешел?
- А пан Андрий.
- Куда перешел?
- Перешел на их сторону, он уж теперь совсем ихний.
- Врешь, свиное ухо!
- Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На свою бы
голову я врал? Разве я не знаю, что жида повесят, как собаку, колк он
соврет перед паном?
- Так это выходит, он, по-твоему, продал отчизну и веру?
- Я же не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал только, то он
перешел к ним.
- Врешь, чертов жид! Такого дела не было на христианской земле! Ты
путаешь, собака!
- Пусть трава прорастет на пороге моего дома, если я путаю! Пусть
всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, и отца отца моего, и от-
ца матери моей, если я путаю. Если пан хочет, я даже скажу, и отчего он
перешел к ним.
- Отчего?
- У воеводы есть дочка-красавица. Святой боже, какая красавица!
Здесь жид постарался, как только мог, выразить в лице своем красоту,
расставив руки, прищурив глаз и покрививши набок рот, как будто чего-ни-
будь отведавши.
- Ну, так что же из того?
- Он для нее и сделал все и перешел. Коли человек влюбится, то он все
равно что подошва, которую, коли размочишь в воде, возьми согни - она и
согнется.
Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что велика власть слабой женщи-
ны, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны при-
рода Андрия; и стоял он долго как вкопанный на одном и том же месте.
- Слушай, пан, я все расскажу пану, - говорил жид. - Как только услы-
шал я шум и увидел, что проходят в городские ворота, я схватил на всякий
случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть красавицы и дво-
рянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и
есть нечего, а жемчуг все-таки купят. И как только хорунжего слуги пус-
тили меня, я побежал на воеводин двор продавать жемчуг и расспросил все
у служанки-татарки. "Будет свадьба сейчас, как только прогонят запорож-
цев. Пан Андрий обещал прогнать запорожцев".
- И ты не убил тут же на месте его, чертова сына? - вскрикнул Бульба.
- За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват?
Там ему лучше, туда и перешел.
- И ты видел его в самое лицо?
- Ей-богу, в самое лицо! Такой славный вояка! Всех взрачней. Дай бог
ему здоровья, меня тотчас узнал; и когда я подошел к нему, тотчас ска-
зал...
- Что ж он сказал?
- Он сказал... прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: "Янкель!" А
я: "Пан Андрий!" - говорю. "Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи коза-
кам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец - теперь не отец мне, брат -
не брат, товарищ - не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со
всеми буду биться!"
- Врешь, чертов Иуда! - закричал, вышед из себя, Тарас. - Врешь, со-
бака! Ты и Христа распял, проклятый богом человек! Я тебя убью, сатана!
Утекай отсюда, не то - тут же тебе и смерть! - И, сказавши это, Тарас
выхватил свою саблю.
Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как только могли
вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между ко-
зацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе не
гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом
подвернувшемся.
Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по
табору с какой-то женщиною, и поник седою головою, а все еще не хотел
верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный
сын его продал веру и душу.
Наконец повел он свой полк в засаду и скрылся с ним за лесом, который
один был не выжжен еще козаками. А запорожцы, и пешие и конные, выступа-
ли на три дороги к трем воротам. Один за другим валили курени: Уманский,
Поповичевский, Каневский, Стебликивский, Незамайковский, Гургузив, Тыта-
ревский, Тымошевский. Одного только Переяславского не было. Крепко кур-
нули козаки его и прокурили свою долю. Кто проснулся связанный во
вражьих руках, кто, и совсем не просыпаясь, сонный перешел в сырую зем-
лю, и сам атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, очутился в
ляшском стану.
В городе услышали козацкое движенье. Все высыпали на вал, и предстала
пред козаков живая картина: польские витязи, один другого красивей, сто-
яли на валу. Медные шапки сияли, как солнца, оперенные белыми, как ле-
бедь, перьями. На других были легкие шапочки, розовые и голубые с перег-
нутыми набекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые и золотом
и просто выложенные шнурками; у тех сабли и ружья в дорогих оправах, за
которые дорого приплачивались паны, - и много было всяких других уб-
ранств. Напереди стоял спесиво, в красной шапке, убранной золотом, буд-
жаковский полковник. Грузен был полковник, всех выше и толще, и широкий
дорогой кафтан в силу облекал его. На другой стороне, почти к боковым
воротам, стоял другой полковник, небольшой человек, весь высохший; но
малые зоркие очи глядели живо из-под густо наросших бровей, и оборачи-
вался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею,
раздавая приказанья; видно было, что, несмотря на малое тело свое, знал
он хорошо ратную науку. Недалеко от него стоял хорунжий, длинный-длин-
ный, с густыми усами, и, казалось, не было у него недостатка в краске на
лице: любил пан крепкие меды и добрую пирушку. И много было видно за ни-
ми всякой шляхты, вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую
казну, кто на жидовские деньги, заложив все, что ни нашлось в дедовских
замках. Немало было и всяких сенаторских нахлебников, которых брали с
собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола и из буфетов
серебряные кубки и после сегодняшнего почета на другой день садились на
козлы править конями у какого-нибудь пана. Много всяких было там. Иной
раз и выпить было не на что, а на войну все принарядились.
Казацкие ряды стояли тихо перед стенами. Не было на них ни на ком зо-
лота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружей-
ных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были
на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонно-
верхие бараньи их шапки.
Два козака выехало вперед из запорожских рядов. Один еще совсем моло-
дой, другой постарее, оба зубастые на слова, на деле тоже не плохие ко-
заки: Охрим Наш и Мыкыта Голокопытенко. Следом за ними выехал и Демид
Попович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под Адри-
анополем и много натерпевшийся на веку своем: горел в огне и прибежал на
Сечь с обсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими усами. Но раздоб-
рел вновь Попович, пустил за ухо оселедец, вырастил усы, густые и черные
как смоль. И крепок был на едкое слово Попович.
- А, красные жупаны на всем войске, да хотел бы я знать, красная ли
сила у войска?
- Вот я вас! - кричал сверху дюжий полковник, - всех перевяжу! Отда-
вайте, холопы, ружья и коней. Видели, как перевязал я ваших? Выведите им
на вал запорожцев!
И вывели на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их был ку-
ренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, - так, как схвати-
ли его хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей
перед своими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. В
одну ночь поседела крепкая голова его.
- Не печалься, Хлиб! Выручим! - кричали ему снизу козаки.
- Не печалься, друзьяка! - отозвался куренной атаман Бородатый. - В
том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть со всяким
человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор, не прикрывши при-
лично наготы твоей.
- Вы, видно, на сонных людей храброе войско! - говорил, поглядывая на
вал, Голокопытенко.
- Вот, погодите, обрежем мы вам чубы! - кричали им сверху.
- А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! - говорил Попо-
вич, поворотившись перед ними на коне. Потом, поглядевши на своих, ска-
зал: - А что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Колк выведет их вон
тот пузатый, им всем будет добрая защита.
- Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита? - сказали козаки,
зная, что Попович, верно, уже готовился что-нибудь отпустить.
- А оттого, что позади его упрячется все войско, и уж черта с два
из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьем!
Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою,
говоря: "Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну..."
Да уж и не сказали козаки, что такое "ну".
- Отступайте, отступайте скорей от стен! - закричал кошевой. Ибо ля-
хи, казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой.
Едва только посторонились козаки, как грянули с валу картечью. На ва-
лу засуетились, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились,
и выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитые гусары.
За ними кольчужники, потом латники с копьями, потом все в медных шапках,
потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не хоте-
ли гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не было ко-
манды, тот ехал один с своими слугами. Потом опять ряды, и за ними вые-
хал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник; а позади все-
го уже войска выехал последним низенький полковник.
- Не давать им, не давать им строиться и становиться в ряды! - кричал
кошевой. - Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота!
Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с друго-
го! Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните
их!
И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смеша-
лись. Не дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на
копья. Все сбились в кучу, и каждому привел случай показать себя. Демид
Попович трех заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, гово-
ря: "Вот добрые кони! Таких коней я давно хотел достать!" И выгнал коней
далеко в поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился
в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому
накинул аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю,
снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый чере-
нок с червонцами. Кобита, добрый козак и молодой еще, схватился тоже с
одним из храбрейших в польском войске, и долго бились они. Сошлись уже в
рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким
ножом в грудь, но не уберегся сам. Тут же в висок хлопнула его горячая
пуля. Свалил его знатнее из панов, красивейший и древнего княжеского ро-
ду рыцарь. Как стройный тополь, носился он на булатом коне своем. И мно-
го уже показал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил над-
вое; Федора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил
по коню и козака достал из-за коня копьем; многим отнес головы и руки и
повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок.
- Вот с кем бы я хотел попробовать силы! - закричал незамайковский
куренной атаман Кукубенко. Припустив коня, налетел прямо ему в тыл и
сильно вскрикнул, так что вздрогнули все близ стоявшие от нечеловеческо-
го крика. Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в ли-
цо; но не послушался конь: испуганный страшным крюком, метнулся на сто-
