лился, накрывшись своим довольно запачканным саваном, и оборотился, что-
бы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его
встретили стоявшего напади Бульбу. Так и бросились жиду прежде всего в
глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он
постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золо-
те, которая, как червь, обвивает душу жида.
- Слушай, Янкель! - сказал Тарас жиду, который начал перед ним кла-
няться и запер осторожно дверь, чтобы их не видели. - Я спас твою жизнь,
- тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы; теперь твоя очередь, теперь
сделай мне услугу!
Лицо жида несколько поморщилось.
- Какую услугу? Если такая услуга, что можно сделать, то для чего не
сделать?
- Не говори ничего. Вези меня в Варшаву.
- В Варшаву? Как в Варшаву? - сказал Янкель. Брови и плечи его подня-
лись вверх от изумления.
- Не говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Что бы ни было, а я хочу
еще раз увидеть его, сказать ему хоть одно слово.
- Кому сказать слово?
- Ему, Остапу, сыну моему.
- Разве пан не слышал, что уже...
- Знаю, знаю все: за мою голову дают две тысячи червонных. Знают же,
они, дурни, цену ей! Я тебе пять тысяч дам. Вот тебе две тысячи сейчас,
- Бульба высыпал из кожаного гамана две тысячи червонных, - а остальные
- как ворочусь.
Жид тотчас схватил полотенце и накрыл им червонцы.
- Ай, славная монета! Ай, добрая монета! - говорил он, вертя один
червонец в руках и пробуя на зубах. - Я думаю, тот человек, у которого
пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете, пошел тот
же час в реку, да и утонул там после таких славных червонцев.
- Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву;
но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не го-
разд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведе-
те; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я
бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
- А пан думает, что так прямо взял кобылу, запряг, да и "эй, ну по-
шел, сивка!". Думает пан, что можно так, как есть, не спрятавши, везти
пана?
- Ну, так прятай, прятай как знаешь; в порожнюю бочку, что ли?
- Ай, ай! А пан думает, разве можно спрятать его в бочку? Пан разве
не знает, что всякий подумает, что в бочке горелка?
- Ну, так и пусть думает, что горелка.
- Как пусть думает, что горелка? - сказал жид и схватил себя обеими
руками за пейсики и потом поднял кверху обе руки.
- Ну, что же ты так оторопел?
- А пан разве не знает, что бог на то создал горелку, чтобы ее всякий
пробовал! Там вс° лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за
бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и ска-
жет: "Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схва-
тить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму
жида!" Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; пото-
му что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и не чело-
век, коли жид.
- Ну, так положи меня в воз с рыбою!
- Не можно, пан; ей-богу, не можно. По всей Польше люди голодны те-
перь, как собаки: и рыбу раскрадут, и пана нащупают.
- Так вези меня хоть на черте, только вези!
- Слушай, слушай, пан! - сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих
и подходя к нему с растопыренными руками. - Вот что мы сделаем. Теперь
строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инжене-
ры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на
дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и
потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дыроч-
ку, чтобы кормить пана.
- Делай как хочешь, только вези!
И через час воз с кирпичом выехал из Умани, запряженный в две клячи.
На одной из них сидел высокий Янкель, и длинные курчавые пейсики его
развевались из-под жидовского яломка по мере того, как он подпрыгивал на
лошади, длинный, как верста, поставленная на дороге.
XI
В то время, когда происходило описываемое событие, на пограничных
местах не было еще никаких таможенных чиновников и объездчиков, этой
страшной грозы предприимчивых людей, и потому всякий мог везти, что ему
вздумалось. Если же кто и производил обыск и ревизовку, то делал это
большею частию для своего собственного удовольствия, особливо если на
возу находились заманчивые для глаз предметы и если его собственная рука
имела порядочный вес и тяжесть. Но кирпич не находил охотников и въехал
беспрепятственно в главные городские ворота. Бульба в своей тесной клет-
ке мог только слышать шум, крики возниц и больше ничего. Янкель, подпры-
гивая на своем коротком, запачканном пылью рысаке, поворотил, сделавши
несколько кругов, в темную узенькую улицу, носившую название Грязной и
вместе Жидовской, потому что здесь действительно находились жиды почти
со всей Варшавы. Эта улица чрезвычайно походила на вывороченную внутрен-
ность заднего двора. Солнце, казалось, не заходило сюда вовсе. Совершен-
но почерневшие деревянные домы, со множеством протянутых из окон жердей,
увеличивали еще более мрак. Изредка краснела между ними кирпичная стена,
но и та уже во многих местах превращалась совершенно в черную. Иногда
только вверху ощекатуренный кусок стены, обхваченный солнцем, блистал
нестерпимою для глаз белизною. Тут все состояло из сильных резкостей:
трубы, тряпки, шелуха, выброшенные разбитые чаны. Всякий, что только бы-
ло у него негодного, швырял на улицу, доставляя прохожим возможные
удобства питать все чувства свои этою дрянью. Сидящий на коне всадник
чуть-чуть не доставал рукою жердей, протянутых через улицу из одного до-
ма в другой, на которых висели жидовские чулки, коротенькие панталонцы и
копченый гусь. Иногда довольно смазливенькое личико еврейки, убранное
потемневшими бусами, выглядывало из ветхого окошка. Куча жиденков, за-
пачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи.
Рыжий жид, с веснушками по всему лицу, делавшими его похожим на во-
робьиное яйцо, выглянул из окна, тотчас заговорил с Янкелем на своем та-
рабарском наречии, и Янкель тотчас въехал в один двор. По улице шел дру-
гой жид, остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба выкараб-
кался наконец из-под кирпича, он увидел трех жидов, говоривших с большим
жаром.
Янкель обратился к нему и сказал, что все будет сделано, что его Ос-
тап сидит в городской темнице, и хотя трудно уговорить стражей, но, од-
нако ж, он надеется доставить ему свидание.
Бульба вошел с тремя жидами в комнату.
Жиды начали опять говорить между собою на своем непонятном языке. Та-
рас поглядывал на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потрясло его:
на грубом и равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя
надежды - надежды той, которая посещает иногда человека в последнем гра-
дусе отчаяния; старое сердце его начало сильно биться, как будто у юно-
ши.
- Слушайте, жиды! - сказал он, и в словах его было что-то восторжен-
ное. - Вы вс° на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и
пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только
захочет украсть. Освободите мне моего Остапа! Дайте случай убежать ему
от дьявольских рук. Вот я этому человеку обещал двенадцать тысяч червон-
ных, - я прибавляю еще двенадцать. Все, какие у меня есть, дорогие кубки
и закопанное в земле золото, хату и последнюю одежду продам и заключу с
вами контракт на всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, де-
лить с вами пополам.
- О, не можно любезный пан, не можно! - сказал со вздохом Янкель.
- Нет, не можно! - сказал другой жид.
Все три жида взглянули один на другого.
- А попробовать? - сказал третий, боязливо поглядывая на двух других,
- может быть, бог даст.
Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострял свой
слух, ничего не мог отгадать; он слышал только часто произносимое слово
"Мардохай", и больше ничего.
- Слушай, пан! - сказал Янкель, - нужно посоветоваться с таким чело-
веком, какого еще никогда не было на свете. У-у! то такой мудрый, как
Соломон; и когда он ничего не сделает, то уж никто на свете не сделает.
Сиди тут; вот ключ, и не впускай никого!
Жиды вышли на улицу.
Тарас запер дверь и смотрел в маленькое окошечко на этот грязный жи-
довский проспект. Три жида остановились посредине улицы и стали говорить
довольно азартно; к ним присоединился скоро четвертый, наконец, и пятый.
Он слышал опять повторяемое: "Мардохай, Мардохай". Жиды беспрестанно
посматривали в одну сторону улицы; наконец в конце ее из-за одного дрян-
ного дома показалась нога в жидовском башмаке и замелькали фалды полу-
кафтанья. "А, Мардохай, Мардохай!" - закричали все жиды в один голос.
Тощий жид, несколько короче Янкеля, но гораздо более покрытый морщинами,
с преогромною верхнею губою, приблизился к нетерпеливой толпе, и все жи-
ды наперерыв спешили рассказать ему, причем Мардохай несколько раз пог-
лядывал на маленькое окошечко, и Тарас догадывался, что речь шла о нем.
Мардохай размахивал руками, слушал, перебивал речь, часто плевал на сто-
рону и, подымая фалды полукафтанья, засовывал в карман руку и вынимал
какие-то побрякушки, причем показывал прескверные свои панталоны. Нако-
нец все жиды подняли такой крик, что жид, стоявший на стороже, должен
был дать знак к молчанию, и Тарас уже начал опасаться за свою безопас-
ность, но, вспомнивши, что жиды не могут иначе рассуждать, как на улице,
и что их языка сам демон не поймет, он успокоился.
Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохай прибли-
зился к Тарасу, потрепал его по плечу и сказал: "Когда мы да бог захочем
сделать, то уже будет так, как нужно".
Тарас поглядел на этого Соломона, какого еще не было на свете, и по-
лучил некоторую надежду. Действительно, вид его мог внушить некоторое
доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, без
сомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона
было только пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На лице у Соло-
мона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без
сомнения, давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Мардохай ушел вместе с товарищами, исполненными удивления к его муд-
рости. Бульба остался один. Он был в странном, небывалом положении: он
чувствовал в первый раз в жизни беспокойство. Душа его была в лихорадоч-
ном состоянии. Он не был тот прежний, непреклонный, неколебимый, крепкий
как дуб; он был малодушен; он был теперь слаб. Он вздрагивал при каждом
шорохе, при каждой новой жидовской фигуре, показывавшейся в конце улицы.
В таком состоянии пробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и глаза
его не отрывались ни на час от небольшого окошка на улицу. Наконец уже
ввечеру поздно показался Мардохай и Янкель. Сердце Тараса замерло.
- Что? удачно? - спросил он их с нетерпением дикого коня.
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил,
что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно не-
опрятно, но все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что
он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не
понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку во рту, как будто бы
страдал простудою.
- О, любезный пан! - сказал Янкель, - теперь совсем не можно! Ей-бо-
гу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову напле-
вать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал
ни один человек на свете; но бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи
войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
