балконом, был также зрителем: перегнувши набок нос и поднявши лапу, он с
своей стороны рассматривал также внимательно народ. Но толпа вдруг зашу-
мела, и со всех сторон раздались голоса: "Ведут... ведут!.. козаки!.."
Они шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды у них были
отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою гордели-
востию; их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхи-
ми лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел
Остап.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было
тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного
движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился.
Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих,
поднял руку вверх и произнес громко:
- Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали,
нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни
одного слова!
После этого он приблизился к эшафоту.
- Добре, сынку, добре! - сказал тихо Бульба и уставил в землю свою
седую голову.
Палач сдернул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки и ноги в на-
рочно сделанные станки, и... Не будем смущать читателей картиною адских
мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тог-
дашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь
одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества.
Напрасно некоторые, немногие, бывшие исключениями из века, являлись про-
тивниками сих ужасных мер. Напрасно король и многие рыцари, просветлен-
ные умом и душой, представляли, что подобная жестокость наказаний может
только разжечь мщение козацкой нации. Но власть короля и умных мнений
была ничто перед беспорядком и дерзкой волею государственных магнатов,
которые своею необдуманностью, непостижимым отсутствием всякой дально-
видности, детским самолюбием и ничтожною гордостью превратили сейм в са-
тиру на правление. Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни кри-
ка, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на
руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой
толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, - нич-
то, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его.
Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи,
и одобрительно только говорил: "Добре, сынку, добре!"
Но когда подвели его к последним смертным мукам, - казалось, как буд-
то стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, вс°
неведомые, вс° чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал
при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой мате-
ри или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые
груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным
словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в
душевной немощи:
- Батько! где ты! Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в
одно время вздрогнул.
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы наро-
да. Янкель побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от
него, он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Та-
раса уже возле него не было: его и след простыл.
XII
Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показа-
лось на границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или
отряд, выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся
нация, ибо переполнилось терпение народа, - поднялась отмстить за посме-
янье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры
предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужезем-
ных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на
христианской земле - за все, что копило и сугубило с давних времен суро-
вую ненависть козаков. Молодой, но сильный духом гетьман Остраница пред-
водил всею несметною козацкою силою. Возле был виден престарелый, опыт-
ный товарищ его и советник, Гуня. Восемь полковников вели двенадцатиты-
сячные полки. Два генеральные есаула и генеральный бунчужный ехали вслед
за гетьманом. Генеральный хорунжий предводил главное знамя; много других
хоругвей и знамен развевалось вдали; бунчуковые товарищи несли бунчуки.
Много также было других чинов полковых: обозных, войсковых товарищей,
полковых писарей и с ними пеших и конных отрядов; почти столько же,
сколько было рейстровых козаков, набралось охочекомонных и вольных. Отв-
сюду поднялись козаки: от Чигирина, от Переяслава, от Батурина, от Глу-
хова, от низовой стороны днепровской и от всех его верховий и островов.
Без счету кони и несметные таборы телег тянулись по полям. И между те-
ми-то козаками, между теми восьмью полками отборнее всех был один полк,
и полком тем предводил Тарас Бульба. Все давало ему перевес пред други-
ми: и преклонные лета, и опытность, и уменье двигать своим войском, и
сильнейшая всех ненависть к врагам. Даже самим козакам казалась чрезмер-
ною его беспощадная свирепость и жестокость. Только огонь да виселицу
определяла седая голова его, и совет его в войсковом совете дышал только
одним истреблением.
Нечего описывать всех битв, где показали себя козаки, ни всего посте-
пенного хода кампании: все это внесено в летописные страницы. Известно,
какова в Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры.
Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно
изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам
непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного кам-
ня. Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе
кораблю, который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти,
тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибаю-
щих оглашается пораженный воздух.
В летописных страницах изображено подробно, как бежали польские гар-
низоны из освобождаемых городов; как были перевешаны бессовестные арен-
даторы-жиды; как слаб был коронный гетьман Николай Потоцкий с многочис-
ленною своею армиею против этой непреодолимой силы; как, разбитый, прес-
ледуемый, перетопил он в небольшой речке лучшую часть своего войска; как
облегли его в небольшом местечке Полонном грозные козацкие полки и как,
приведенный в крайность, польский гетьман клятвенно обещал полное удов-
летворение во всем со стороны короля и государственных чинов и возвраще-
ние всех прежних прав и преимуществ. Но не такие были козаки, чтобы под-
даться на то: знали они уже, что такое польская клятва. И Потоцкий не
красовался бы больше на шеститысячном своем аргамаке, привлекая взоры
знатных панн и зависть дворянства, не шумел бы на сеймах, задавая рос-
кошные пиры сенаторам, если бы не спасло его находившееся в местечке
русское духовенство. Когда вышли навстречу все попы в светлых золотых
ризах, неся иконы и кресты, и впереди сам архиерей с крестом в руке и в
пастырской митре, преклонили козаки все свои головы и сняли шапки. Нико-
го не уважили бы они на ту пору, ниже' самого короля, но против своей
церкви христианской не посмели и уважили свое духовенство. Согласился
гетьман вместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него клят-
венную присягу оставить на свободе все христианские церкви, забыть ста-
рую вражду и не наносить никакой обиды козацкому воинству. Один только
полковник не согласился на такой мир. Тот один был Тарас. Вырвал он клок
волос из головы своей и вскрикнул:
- Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не
верьте ляхам: продадут псяюхи!
Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою власт-
ную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первей-
шего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко в
разные стороны оба конца, сказав:
- Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не
составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом
свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос,
подымался выше, принял неведомую силу, - и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили
спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим па-
нованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною поло-
вою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны,
голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены,
если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!
- А вы, хлопцы! - продолжал он, оборотившись к своим, - кто из вас
хочет умирать своею смертью - не по запечьям и бабьим лежанкам, не
пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой
смертью - всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть,
хотите воротиться домой, да оборотиться в недоверков, да возить на своих
спинах польских ксендзов?
- За тобою, пане полковнику! За тобою! - вскрикнули все, которые были
в Тарасовом полку; и к ним перебежало немало других.
- А коли за мною, так за мною же! - сказал Тарас, надвинул глубже на
голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на
коне своем и крикнул своим: - Не попрекнет же никто нас обидной речью! А
ну, гайда, хлопцы, в гости к католикам!
И вслед за тем ударил он по коню, и потянулся за ним табор из ста те-
лег, и с ними много было козацких конников и пехоты, и, оборотясь, гро-
зил взором всем остававшимся, и гневен был взор его. Никто не посмел ос-
тановить их. В виду всего воинства уходил полк, и долго еще оборачивался
Тарас и все грозил.
Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго,
как будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас:
так все и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после веро-
ломного поступка под Каневом, вздернута была голова гетьмана на кол
вместе со многими из первейших сановников.
А что же Тарас? А Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег
восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова.
Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие замки;
распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно
сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна,
одежды и утвари, находимые в кладовых. "Ничего не жалейте!" - повторял
только Тарас. Не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светло-
ликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас
вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пла-
мени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась
бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не
внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их,
кидали к ним же в пламя. "Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!" -
приговаривал только Тарас. И такие поминки по Остапе отправлял он в каж-
дом селении, пока польское правительство не увидело, что поступки Тараса
были побольше, чем обыкновенное разбойничество, и тому же самому Потоц-
кому поручено было с пятью полками поймать непременно Тараса.
Шесть дней уходили козами проселочными дорогами от всех преследова-
ний; едва выносили кони необыкновенное бегство и спасали казаков. Но По-
тоцкий на сей раз был достоин возложенного поручения; неутомимо пресле-
довал он их и настиг на берегу Днестра, где Бульба занял для роздыха ос-
тавленную развалившуюся крепость.
Над самой кручей у Днестра-реки виднелась она своим оборванным валом
