Тарас глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.
- А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и
солнце не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь обещался.
Только пусть им не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за
корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каж-
дому, а левентарю...
- Хорошо. Веди меня к нему! - произнес Тарас решительно, и вся твер-
дость возвратилась в его душу.
Он согласился на предложение Янкеля переодеться иностранным графом,
приехавшим из немецкой земли, для чего платье уже успел припасти дально-
видный жид. Была уже ночь. Хозяин дома, известный рыжий жид с веснушка-
ми, вытащил тощий тюфяк, накрытый какою-то рогожею, и разостлал его на
лавке для Бульбы. Янкель лег на полу на таком же тюфяке. Рыжий жид выпил
небольшую чарочку какой-то настойки, скинул полукафтанье и, сделавшись в
своих чулках и башмаках несколько похожим на цыпленка, отправился с сво-
ею жидовкой во что-то похожее на шкаф. Двое жиденков, как две домашние
собачки, легли на полу возле шкафа. Но Тарас не спал; он сидел неподви-
жен и слегка барабанил пальцами по столу; он держал во рту люльку и пус-
кал дым, от которого жид спросонья чихал и заворачивал в одеяло свой
нос. Едва небо успело тронуться бледным предвестием зари, он уже толкнул
ногою Янкеля.
- Вставай, жид, и давай твою графскую одежду.
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую тем-
ную шапочку, - и никто бы из самых близких к нему козаков не мог узнать
его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянец
играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное.
Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
Улицы еще спали. Ни одно меркантильное существо еще не показывалось в
городе с коробкою в руках. Бульба и Янкель пришли к строению, имевшему
вид сидящей цапли. Оно было низкое, широкое, огромное, почерневшее, и с
одной стороны его выкидывалась, как шея аиста, длинная узкая башня, на
верху которой торчал кусок крыши. Это строение отправляло множество раз-
ных должностей: тут были и казармы, и тюрьмы, и даже уголовный суд. Наши
путники вошли в ворота и очутились среди пространной залы, или крытого
двора. Около тысячи человек спали вместе. Прямо шла низенькая дверь, пе-
ред которой сидевшие двое часовых играли в какую-то игру, состоявшую в
том, что один другого бил двумя пальцами по ладони. Они мало обратили
внимания на пришедших и поворотили головы только тогда, когда Янкель
сказал:
- Это мы; слышите, паны? это мы.
- Ступайте! - говорил один из них, отворяя одною рукою дверь, а дру-
гую подставляя своему товарищу для принятия от него ударов.
Они вступили в коридор, узкий и темный, который опять привел их в та-
кую же залу с маленькими окошками вверху.
- Кто идет? - закричало несколько голосов; и Тарас увидел порядочное
количество гайдуков в полном вооружении. - Нам никого не велено пускать.
- Это мы! - кричал Янкель. - Ей-богу, мы, ясные паны.
Но никто не хотел слушать. К счастию, в это время подошел какой-то
толстяк, который по всем приметам казался начальником, потому что ругал-
ся сильнее всех.
- Пан, это ж мы, вы уже знаете нас, и пан граф еще будет благодарить.
- Пропустите, сто дьяблов чертовой матке! И больше никого не пускай-
те! Да саблей чтобы никто не скидал и не собачился на полу...
Продолжения красноречивого приказа уже не слышали наши путники.
- Это мы... это я... это свои! - говорил Янкель, встречаясь со вся-
ким.
- А что, можно теперь? - спросил он одного из стражей, когда они на-
конец подошли к тому месту, где коридор уже оканчивался.
- Можно; только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму. Теперь уже
нет Яна: вместо его стоит другой, - отвечал часовой.
- Ай, ай! - произнес тихо жид. - Это скверно, любезный пан!
- Веди! - произнес упрямо Тарас.
Жид повиновался.
У дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоял гайдук с
усами в три яруса. Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед,
третий вниз, что делало его очень похожим на кота.
Жид съежился в три погибели и почти боком подошел к нему:
- Ваша ясновельможность! Ясновельможный пан!
- Ты, жид, это мне говоришь?
- Вам, ясновельможный пан!
- Гм... А я просто гайдук! - сказал трехъярусный усач с повеселевшими
глазами.
- А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. - при этом
жид покрутил головою и расставил пальцы. - Ай, какой важный вид! Ей-бо-
гу, полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить,
то и полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как
муха, да и пусть муштрует полки!
Гайдук поправил нижний ярус усов своих, причем глаза его совершенно
развеселились.
- Что за народ военный! - продолжал жид. - Ох, вей мир, что за народ
хороший! Шнурочки, бляшечки... Так от них блестит, как от солнца; а цур-
ки, где только увидят военных... ай, ай!..
Жид опять покрутил головою.
Гайдук завил рукою верхние усы и пропустил сквозь зубы звук, нес-
колько похожий на лошадиное ржание.
- Прошу пана оказать услугу! - произнес жид, - вот князь приехал из
чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, что это
за народ козаки.
Появление иностранных графов и баронов было в Польше довольно обыкно-
венно: они часто были завлекаемы единственно любопытством посмотреть
этот почти полуазиатский угол Европы: Московию и Украйну они почитали
уже находящимися в Азии. И потому гайдук, поклонившись довольно низко,
почел приличным прибавить несколько слов от себя.
- Я не знаю, ваша ясновельможность, - говорил он, - зачем вам хочется
смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не
уважает.
- Врешь ты, чертов сын! - сказал Бульба. - Сам ты собака! Как ты сме-
ешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру не
уважают!
-Эге-ге! - сказал гайдук. - А я знаю, приятель, ты кто: ты сам из
тех, которые уже сидят у меня. Постой же, я позову сюда наших.
Тарас увидел свою неосторожность, но упрямство и досада помешали ему
подумать о том, как бы исправить ее. К счастию, Янкель в ту же минуту
успел подвернуться.
- Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф да был козак? А если
бы он был козак, то где бы он достал такое платье и такой вид графский!
- Рассказывай себе!.. - И гайдук уже растворил было широкий рот свой,
чтобы крикнуть.
- Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради бога! - закри-
чал Янкель. - Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никогда и
не видели: мы дадим вам два золотых червонца.
- Эге! Два червонца! Два червонца мне нипочем: я цирюльнику даю два
червонца за то, чтобы мне только половину бороды выбрил. Сто червонных
давай, жид! - Тут гайдук закрутил верхние усы. - А как не дашь ста чер-
вонных, сейчас закричу!
- И на что бы так много! - горестно сказал побледневший жид, развязы-
вая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не было
более и что гайдук далее ста не умел считать. - Пан, пан! уйдем скорее!
Видите, какой тут нехороший народ! - сказал Янкель, заметивши, что гай-
дук перебирал на руке деньги, как бы жалея о том, что не запросил более.
- Что ж ты, чертов гайдук, - сказал Бульба, деньги взял, а показать и
не думаешь? Нет, ты должен показать. Уж когда деньги получил, то ты не
вправе теперь отказать.
- Ступайте, ступайте к дьяволу! а не то я сию минуту дам знать, и вас
тут... Уносите ноги, говорю я вам, скорее!
- Пан! пан! пойдем! Ей-богу, пойдем! Цур им! Пусть им приснится та-
кое, что плевать нужно, - кричал бедный Янкель.
Бульба медленно, потупив голову, оборотился и шел назад, преследуемый
укорами Янкеля, которого ела грусть при мысли о даром потерянных червон-
цах.
- И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой на-
род, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог
людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и
пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а
никто не даст ста червонных. О, боже мой! боже милосердый!
Но неудача эта гораздо более имела влияния на Бульбу; она выражалась
пожирающим пламенем в его глазах.
- Пойдем! - сказал он вдруг, как бы встряхнувшись. - Пойдем на пло-
щадь. Я хочу посмотреть, как его будут мучить.
- Ой, пан! зачем ходить? Ведь нам этим не помочь уже.
- Пойдем! - упрямо сказал Бульба, и жид, как нянька, вздыхая, побрел
вслед за ним.
Площадь, на которой долженствовала производиться казнь, нетрудно было
отыскать: народ валил туда со всех сторон. В тогдашний грубый век это
составляло одно из занимательнейших зрелищ не только для черни, но и для
высших классов. Множество старух, самых набожных, множество молодых де-
вушек и женщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окро-
вавленные трупы, которые кричали спросонья так громко, как только может
крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытство-
вать. "Ах, какое мученье!" - кричали из них многие с истерическою лихо-
радкою, закрывая глаза и отворачиваясь; однако же простаивали иногда до-
вольное время. Иной, и рот разинув, и руки вытянув вперед, желал бы
вскочить всем на головы, чтобы оттуда посмотреть повиднее. Из толпы уз-
ких, небольших и обыкновенных голов высовывал свое толстое лицо мясник,
наблюдал весь процесс с видом знатока и разговаривал односложными слова-
ми с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что в празднич-
ный день напивался с ним в одном шинке. Иные рассуждали с жаром, другие
даже держали пари; но большая часть была таких, которые на весь мир и на
все, что ни случается в свете, смотрят, ковыряя пальцем в своем носу. На
переднем плане, возле самых усачей, составлявших городовую гвардию, сто-
ял молодой шляхтич или казавшийся шляхтичем, в военном костюме, который
надел на себя решительно все, что у него ни было, так что на его кварти-
ре оставалась только изодранная рубашка да старые сапоги. Две цепочки,
одна сверх другой, висели у него на шее с каким-то дукатом. Он стоял с
коханкою своею, Юзысею, и беспрестанно оглядывался, чтобы кто-нибудь не
замарал ее шелкового платья. Он ей растолковал совершенно все, так что
уже решительно не можно было ничего прибавить. "Вот это, душечка Юзыся,
- говорил он, - весь народ, что вы видите, пришел затем, чтобы посмот-
реть, как будут казнить преступников. А вот тот, душечка, что, вы види-
те, держит в руках секиру и другие инструменты, - то палач, и он будет
казнить. И как начнет колесовать и другие делать муки, то преступник еще
будет жив; а как отрубят голову, то он, душечка, тотчас и умрет. Прежде
будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему не
можно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка,
уже больше не будет головы". И Юзыся все это слушала со страхом и любо-
пытством. Крыши домов были усеяны народом. Из слуховых окон выглядывали
престранные рожи в усах и в чем-то похожем на чепчики. На балконах, под
балдахинами, сидело аристократство. Хорошенькая ручка смеющейся, блиста-
ющей, как белый сахар, панны держалась за перила. Ясновельможные паны,
довольно плотные, глядели с важным видом. Холоп, в блестящем убранстве,
с откидными назад рукавами, разносил тут же разные напитки и съестное.
Часто шалунья с черными глазами, схвативши светлою ручкою своею пирожное
и плоды, кидала в народ. Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват
свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из толпы своею
головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками,
хватал первый с помощию длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал
ее к сердцу и потом клал в рот. Сокол, висевший в золотой клетке под
