мои; лучшие, дорогие блюда и сладкие вина были мне снедью. И на что все
это было? к чему оно все было? К тому ли, чтобы наконец умереть лютою
смертью, какой не умирает последний нищий в королевстве? И мало того,
что осуждена я на такую страшную участь; мало того, что перед концом
своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать,
для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою; мало
всего этого: нужно, чтобы перед концом своим мне довелось увидать и ус-
лышать слова и любовь, какой не видала я. Нужно, чтобы он речами своими
разодрал на части мое сердце, чтобы горькая моя участь была еще горше,
чтобы еще жалче было мне моей молодой жизни, чтобы еще страшнее казалась
мне смерть моя и чтобы еще больше, умирая, попрекала я тебя, свирепая
судьба моя, и тебя - прости мое прегрешение, - святая божья матерь!
И когда затихла она, безнадежное, безнадежное чувство отразилось в
лице ее; ноющею грустью заговорила всякая черта его, и все, от печально
поникшего лба и опустившихся очей до слез, застывших и засохнувших по
тихо пламеневшим щекам ее, - все, казалось, говорило: "Нет счастья на
лице сем!"
- Не слыхано на свете, не можно, не быть тому, - говорил Андрий, -
чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла такую горькую часть, когда она
рождена на то, чтобы пред ней, как пред святыней, преклонилось все, что
ни есть лучшего на свете. Нет, ты не умрешь! Не тебе умирать! Клянусь
моим рождением и всем, что мне мило на свете, ты не умрешь! Если же вый-
дет уже так и ничем - ни силой, ни молитвой, ни мужеством - нельзя будет
отклонить горькой судьбы, то мы умрем вместе; и прежде я умру, умру пе-
ред тобой, у твоих прекрасных коленей, и разве уже мертвого меня разлу-
чат с тобою.
- Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, - говорила она, качая тихо
прекрасной головой своей, - знаю и, к великому моему горю, знаю слишком
хорошо, что тебе нельзя любить меня; и знаю я, какой долг и завет твой:
тебя зовут отец, товарищи, отчизна, а мы - враги тебе.
- А что мне отец, товарищи и отчизна! - сказал Андрий, встряхнув
быстро головою и выпрямив весь прямой, как надречная осокорь, стан свой.
- Так если ж так, так вот что: нет у меня никого! Никого, никого! -
пввторил он тем же голосом и сопроводив его тем движеньем руки, с каким
упругий, несокрушимый козак выражает решимость на дело, неслыханное и
невозможное для другого. - Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал
мне ее в отчизны? Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для
нее всего. Отчизна моя - ты! Вот моя отчизна! И понесу я отчизну сию в
сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть
кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! И все, что ни есть, продам, от-
дам, погублю за такую отчизну!
На миг остолбенев, как прекрасная статуя, смотрела она ему в очи и
вдруг зарыдала, и с чудною женскою стремительностью, на какую бывает
только способна одна безрасчетно великодушная женщина, созданная на
прекрасное сердечное движение, кинулась она к нему на шею, обхватив его
снегоподобными, чудными руками, и зарыдала. В это время раздались на
улице неясные крики, сопровожденные трубным и литаврным звуком. Но он не
слышал их. Он слышал только, как чудные уста обдавали его благовонной
теплотой своего дыханья, как слезы ее текли ручьями к нему на лицо и
спустившиеся все с головы пахучие ее волосы опутали его всего своим тем-
ным и блистающим шелком.
В это время вбежала к ним с радостным криком татарка.
- Спасены, спасены! - кричала она, не помня себя. - Наши вошли в го-
род, привезли хлеба, пшена, муки и связанных запорожцев.
Но не слышал никто из них, какие "наши" вошли в город, что привезли с
собою и каких связали запорожцев. Полный не на земле вкушаемых чувств,
Андрий поцеловал в сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и небе-
зответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднос-
лиянном поцелуе ощутилось то, что один только раз в жизни дается
чувствовать человеку.
И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему
больше ни Запорожья, ни отцовских хуторов своих, ни церкви божьей! Ук-
райне не видать тоже храбрейшего из своих детей, взявшихся защищать ее.
Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чуприны и проклянет и день
и час, в который породил на позор себе такого сына.
VII
Шум и движение происходили в запорожском таборе. Сначала никто не мог
дать верного отчета, как случилось, что войска прошли в город. Потом уже
оказалось, что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми
городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего,
что половина была перебита, а другая перевязана прежде, чем все могли
узнать, в чем дело. Покамест ближние курени, разбуженные шумом, успели
схватиться за оружие, войско уже уходило в ворота, и последние ряды
отстреливались от устремившихся на них в беспорядке сонных и полупрот-
резвившихся запорожцев. Кошевой дал приказ собраться всем, и когда все
стали в круг и затихли, снявши шапки, он сказал:
- Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь. Вот до чего до-
вел хмель! Вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже
такое заведение: коли позволишь удвоить порцию, так вы готовы так натя-
нуться, что враг Христова воинства не только снимет с вас шаровары, но в
самое лицо вам начихает, так вы того не услышите.
Козаки все стояли понурив головы, зная вину; один только незамайковс-
кий куренной атаман Кукубенко отозвался.
- Постой, батько! - сказал он. - Хоть оно и не в законе, чтобы ска-
зать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска,
да дело не так было, так нужно сказать. Ты не совсем справедливо попрек-
нул все христианское войско. Козаки были бы повинны и достойны смерти,
если бы напились в походе, на войне, на трудной, тяжкой работе. Но мы
сидели без дела, маячились попусту перед городом. Ни поста, ни другого
христианского воздержанья не было: как же может статься, чтобы на без-
делье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что
такое нападать на безвинных людей. Прежде били добре, а уж теперь побьем
так, что и пят не унесут домой.
Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем
было понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, промол-
вивши: "Добре сказал Кукубенко!" А Тарас Бульба, стоявший недалеко от
кошевого, сказал:
- А что, кошевой, видно Кукубенко правду сказал? Что ты скажешь на
это?
- А что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший такого сына! Еще не
большая мудрость сказать укорительное слово, но бо'льшая мудрость ска-
зать такое слово, которое бы, не поругавшись над бедою человека, ободри-
ло бы его, придало бы духу ему, как шпоры придают духу коню, освеженному
водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово, да Кукубенко
догадался прежде.
"Добре сказал и кошевой!" - отозвалось в рядах запорожцев. "Доброе
слово!" - повторили другие. И самые седые, стоявшие, как сизые голуби, и
те кивнули головою и, моргнувши седым усом, тихо сказали: "Добре сказан-
ное слово!"
- Слушайте же, панове! - продолжал кошевой. - Брать крепость, караб-
каться и подкапываться, как делают чужеземные, немецкие мастера, - пусть
ей враг прикинется! - и неприлично, и не козацкое дело. А судя по тому,
что есть, неприятель вошел в город не с большим запасом; телег что-то
было с ним немного. Народ в городе голодный; стало быть, все съест ду-
хом, да и коням тоже сена... уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы
какой-нибудь их святой... только про это еще бог знает; а ксендзы-то их
горазды на одни слова. За тем или за другим, а уж они выйдут из города.
Разделяйся же на три кучи и становись на три дороги перед тремя ворота-
ми. Перед главными воротами пять куреней, перед другими по три куреня.
Дядькивский и Корсунский курень на засаду! Полковник Тарас с полком на
засаду! Тытаревский и Тымошевский курень на запас, с правого бока обоза!
Щербиновский и Стебликивский верхний - с левого боку! Да выбирайтесь из
ряду, молодцы, которые позубастее на слово, задирать неприятеля! У ляха
пустоголовая натура: брани не вытерпит; и, может быть, сегодня же все
они выйдут из ворот. Куренные атаманы, перегляди всякий курень свой: у
кого недочет, пополни его останками Переяславского. Перегляди вс° снова!
Дать на опохмел всем по чарке и по хлебу на козака! Только, верно, вся-
кий еще вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались все так, что
дивлюсь, как ночью никто не лопнул. Да вот еще один наказ: если кто-ни-
будь, шинкарь, жид, продаст козаку хоть один кухоль сивухи, то я прибью
ему на самый лоб свиное ухо, собаке, и повешу ногами вверх! За работу
же, братцы! За работу!
Так распоряжал кошевой, и все поклонились ему в пояс и, не надевая
шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко
отошли, тогда только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали
сабли и палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и
становили возы и выбирали коней.
Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался
Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного? Только нет,
не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже
не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком, не слыша,
что его давно называл кто-то по имени.
- Кому нужно меня? - сказал он, наконец очнувшись.
Перед ним стоял жид Янкель.
- Пан полковник, пан полковник! - говорил жид поспешным и прерывистым
голосом, как будто бы хотел объявить дело не совсем пустое. - Я был в
городе, пан полковник!
Тарас посмотрел на жида и подивился тому, что он уже успел побывать в
городе.
- Какой же враг тебя занес туда?
- Я сейчас расскажу, - сказал Янкель. - Как только услышал я на заре
шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и, не надевая его, побежал
туда бегом; дорогою уже надел его в рукава, потому что хотел поскорей
узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять. Я взял и
прибежал к самым городским воротам, в то время, когда последнее войско
входило в город. Гляжу - впереди отряда пан хорунжий Галяндович. Он че-
ловек мне знакомый: еще с третьего года задолжал сто червонных. Я за
ним, будто бы затем, чтобы выправить с него долг, и вошел вместе с ними
в город.
- Как же ты: вошел в город, да еще и долг хотел выправить? - сказал
Бульба. - И не велел он тебя тут же повесить, как собаку?
- А ей-богу, хотел повесить, - отвечал жид, - уже было его слуги сов-
сем схватили меня и закинули веревку на шею, но взмолился пану, сказал,
что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как
только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего
- я все скажу пану - нет и одного червонного в кармане. Хоть у него есть
и хутора, и усадьбы, и четыре замка, и степовой земли до самого Шклова,
а грошей у него так, как у козака, - ничего нет. И теперь, если бы не
вооружили его бреславские жиды, не в чем было бы ему и на войну выехать.
Он и на сейме оттого не был.
- Что ж ты делал в городе? Видел наших?
- Как же! Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло, Хайвалох, ев-
рей-арендатор...
- Пропади они, собаки! - вскрикнул, рассердившись, Тарас. - Что ты
мне тычешь свое жидовское племя! Я тебя спрашиваю про наших запорожцев.
- Наших запорожцев не видал. А видал одного пана Андрия.
- Андрия видел? - вскрикнул Бульба. - Что ж ты, где видел его? в под-
вале? в яме? обесчещен? связан?
- Кто же бы смел связать пана Андрия? Теперь он такой важный рыцар
ь... Далибуг, я не узнал! И наплечники в золоте, и нарукавники в золоте,
и зерцало в золоте, и шапка в золоте, и по поясу золото, и везде золото,
