тарю. Но секретарь пустил сквозь губы густой "гм" и показал на лице сво-
ем ту равнодушную и дьявольски двусмысленную мину, которую принимает
один только сатана, когда видит у ног своих прибегающую к нему жертву.
Одно средство оставалось: примирить двух приятелей. Но как приступить к
этому, когда все покушения были до того неуспешны? Однако ж еще решились
попытаться; но Иван Иванович напрямик объявил, что не хочет, и даже
весьма рассердился. Иван Никифорович вместо ответа оборотился спиною на-
зад и хоть бы слово сказал. Тогда процесс пошел с необыкновенною быстро-
тою, которою обыкновенно так славятся судилища. Бумагу пометили, записа-
ли, выставили нумер, вшили, расписались - вс° в один и тот же день, и
положили дело в шкаф, где оно лежало, лежало, лежало - год, другой, тре-
тий. Множество невест успело выйти замуж; в Миргороде пробили новую ули-
цу; у судьи выпал один коренной зуб и два боковых; у Ивана Ивановича бе-
гало по двору больше ребятишек, нежели прежде: откуда они взялись, бог
один знает! Иван Никифорович, в упрек Ивану Ивановичу, выстроил новый
гусиный хлев, хотя немного подальше прежнего, и совершенно застроился от
Ивана Ивановича, так что сии достойные люди никогда почти не видали в
лицо друг друга, - и дело все лежало, в самом лучшем порядке, в шкафу,
который сделался мраморным от чернильных пятен.
Между тем произошел чрезвычайно важный случай для всего Миргорода.
Городничий давал ассамблею! Где возьму я кистей и красок, чтобы изоб-
разить разнообразие съезда и великолепное пиршество? Возьмите часы, отк-
ройте их и посмотрите, что там делается! Не правда ли, чепуха страшная?
Представьте же теперь себе, что почти столько же, если не больше, колес
стояло среди двора городничего. Каких бричек и повозок там не было! Одна
- зад широкий, а перед узенький; другая - зад узенький, а перед широкий.
Одна была и бричка и повозка вместе; другая ни бричка, ни повозка; иная
была похожа на огромную копну сена или на толстую купчиху; другая на
растрепанного жида или на скелет, еще не совсем освободившийся от кожи;
иная была в профиле совершенная трубка с чубуком; другая была ни на что
не похожа, представляя какое-то странное существо, совершенно безобраз-
ное и чрезвычайно фантастическое. Из среды этого хаоса колес и козел
возвышалось подобие кареты с комнатным окном, перекрещенным толстым пе-
реплетом. Кучера, в серых чекменях, свитках и серяках, в бараньих шапках
и разнокалиберных фуражках, с трубками в руках, проводили по двору расп-
ряженных лошадей. Что за ассамблею дал городничий! Позвольте, я перечту
всех, которые были там: Тарас Тарасович, Евпл Акинфович, Евтихий Евтихи-
евич, Иван Иванович - не тот Иван Иванович, а другой, Савва Гаврилович,
наш Иван Иванович, Елевферий Елевфериевич, Макар Назарьевич, Фома Гри-
горьевич... Не могу далее! не в силах! Рука устает писать! А сколько бы-
ло дам! смуглых и белолицых, длинных и коротеньких, толстых, как Иван
Никифорович, и таких тонких, что казалось, каждую можно было упрятать в
шпажные ножны городничего. Сколько чепцов! сколько платьев! красных,
желтых, кофейных, зеленых, синих, новых, перелицованных, перекроенных;
платков, лент, ридикулей! Прощайте, бедные глаза! вы никуда не будете
годиться после этого спектакля. А какой длинный стол был вытянут! А как
разговорилось все, какой шум подняли! Куда против этого мельница со все-
ми своими жерновами, колесами, шестерней, ступами! Не могу вам сказать
наверно, о чем они говорили, но должно думать, что о многих приятных и
полезных вещах, как-то: о погоде, о собаках, о пшенице, о чепчиках, о
жеребцах. Наконец Иван Иванович - не тот Иван Иванович, а другой, у ко-
торого один глаз крив, - сказал:
- Мне очень странно, что правый глаз мой (кривой Иван Иванович всегда
говорил о себе иронически) не видит Ивана Никифоровича господина Довгоч-
хуна.
- Не хотел прийти! - сказал городничий.
- Как так?
- Вот уже, слава богу, есть два года, как поссорились они между со-
бою, то есть Иван Иванович с Иваном Никифоровичем; и где один, туда дру-
гой ни за что не пойдет!
- Что вы говорите! - При этом кривой Иван Иванович поднял глаза вверх
и сложил руки вместе. - Что ж теперь, если уже люди с добрыми глазами не
живут в мире, где же жить мне в ладу с кривым моим оком!
На эти слова все засмеялись во весь рот. Все очень любили кривого
Ивана Ивановича за то, что он отпускал шутки совершенно во вкусе нынеш-
нем. Сам высокий, худощавый человек, в байковом сюртуке, с пластырем на
носу, который до того сидел в углу и ни разу не переменил движения на
своем лице, даже когда залетела к нему в нос муха, - этот самый господин
встал с своего места и подвинулся ближе к толпе, обступившей кривого
Ивана Ивановича.
- Послушайте! - сказал кривой Иван Иванович, когда увидел, что его
окружило порядочное общество. - Послушайте! Вместо того что вы теперь
заглядываетесь на мое кривое око, давайте вместо этого помирим двух на-
ших приятелей! Теперь Иван Иванович разговаривает с бабами и девчатами,
- пошлем потихоньку за Иваном Никифоровичем, да и столкнем их вместе.
Все единодушно приняли предложение Ивана Ивановича и положили немед-
ленно послать к Ивану Никифоровичу на дом - просить его во что бы ни
стало приехать к городничему на обед. Но важный вопрос - на кого возло-
жить это важное поручение? - повергнул всех в недоумение. Долго спорили,
кто способнее и искуснее в дипломатической части: наконец единодушно ре-
шили возложить все это на Антона Прокофьевича Голопузя.
Но прежде нужно несколько познакомить читателя с этим замечательным
лицом. Антон Прокофьевич был совершенно добродетельный человек во всем
значении этого слова: даст ли ему кто из почетных людей в Миргороде пла-
ток на шею или исподнее - он благодарит; щелкнет ли его кто слегка в
нос, он и тогда благодарит. Если у него спрашивали: "Отчего это у вас,
Антон Прокофьевич, сюртук коричневый, а рукава голубые?" - то он обыкно-
венно всегда отвечал: "А у вас и такого нет! Подождите, обносится, весь
будет одинаковый!" И точно: голубое сукно от действия солнца начало об-
ращаться в коричневое и теперь совершенно подходит под цвет сюртука! Но
вот что странно: что Антон Прокофьевич имеет обыкновение суконное платье
носить летом, а нанковое зимою. Антон Прокофьевич не имеет своего дома.
У него был прежде, на конце города, но он его продал и на вырученные
деньги купил тройку гнедых лошадей и небольшую бричку, в которой разъез-
жал гостить по помещикам. Но так как с ними много было хлопот и притом
нужны были деньги на овес, то Антон Прокофьевич их променял на скрыпку и
дворовую девку, взявши придачи двадцатипятирублевую бумажку. Потом
скрыпку Антон Прокофьевич продал, а девку променял за кисет сафьянный с
золотом. И теперь у него кисет такой, какого ни у кого нет. За это нас-
лаждение он уже не может разъезжать по деревням, а должен оставаться в
городе и ночевать в разных домах, особенно тех дворян, которые находили
удовольствие щелкать его по носу. Антон Прокофьевич любит хорошо поесть,
играет изрядно в "дураки" и "мельники". Повиноваться всегда было его
стихиею, и потому он, взявши шапку и палку, немедленно отправился в
путь. Но, идучи, стал рассуждать, калим образом ему подвигнуть Ивана Ни-
кифоровича прийти на ассамблею. Несколько крутой нрав сего, впрочем,
достойного человека делал его предприятие почти невозможным. Да и как, в
самом деле, ему решиться прийти, когда встать с постели уже ему стоило
великого труда? Но положим, что он встанет, как ему прийти туда, где на-
ходится, - что, без сомнения, он знает, - непримиримый враг его? Чем бо-
лее Антон Прокофьевич обдумывал, тем более находил препятствий. День был
душен; солнце жгло; пот лился с него градом. Антон Прокофьевич, несмот-
ря, что его щелкали по носу, был довольно хитрый человек на многие дела,
- в ме'не только был он не так счастлив, - он очень знал, когда нужно
прикинуться дураком, и иногда умел найтиться в таких обстоятельствах и
случаях, где редко умный бывает в состоянии извернуться.
В то время как изобретательный ум его выдумывал средство, как убедить
Ивана Никифоровича, и уже он храбро шел навстречу всего, одно неожидан-
ное обстоятельство несколько смутило его. Не мешает при этом сообщить
читателю, что у Антона Прокофьевича были, между прочим, одни панталоны
такого странного свойства, что когда он надевал их, то всегда собаки ку-
сали его за икры. Как на беду, в тот день он надел именно эти панталоны.
И потому едва только он предался размышлениям, как страшный лай со всех
сторон поразил слух его. Антон Прокофьевич поднял такой крик, - громче
его никто не умел кричать, - что не только знакомая баба и обитатель не-
измеримого сюртука выбежали к нему навстречу, но даже мальчишки со двора
Ивана Ивановича посыпались к нему, и хотя собаки только за одну ногу ус-
пели его укусить, однако ж это очень уменьшило его бодрость и он с неко-
торого рода робостью подступал к крыльцу.
Глава VII,
И ПОСЛЕДНЯЯ
- А! здравствуйте. На что вы собак дразните? - сказал Иван Никифоро-
вич, увидевши Антона Прокофьевича, потому что с Антоном Прокофьевичем
никто иначе не говорил, как шутя.
- Чтоб они передохли все! Кто их дразнит? - отвечал Антон Про-
кофьевич.
- Вы врете.
- Ей-богу, нет! Просил вас Петр Федорович на обед.
- Гм!
- Ей-богу! так убедительно просил, что выразить не можно. Что это,
говорит, Иван Никифорович чуждается меня, как неприятеля. Никогда не
зайдет поговорить либо посидеть.
Иван Никифорович погладил свой подбородок.
- Если, говорит, Иван Никифорович и теперь не придет, то я не знаю,
что подумать: верно, он имеет на меня какой умысел! Сделайте милость,
Антон Прокофьевич, говорите Ивана Никифоровича! Что ж, Иван Никифорович?
пойдем! там собралась теперь отличная компания!
Иван Никифорович начал рассматривать петуха, который, стоя на
крыльце, изо всей мочи драл горло.
- Если бы вы знали, Иван Никифорович, - продолжал усердный депутат, -
какой осетрины, какой свежей икры прислали Петру Федоровичу!
При этом Иван Никифорович поворотил свою голову и начал внимательно
прислушиваться.
Это ободрило депутата.
- Пойдемте скорее, там и Фома Григорьевич! Что ж вы? - прибавил он,
видя, что Иван Никифорович лежал все в одинаковом положении. - Что ж?
идем или нейдем?
- Не хочу.
Это "не хочу" поразило Антона Прокофьевича. Он уже думал, что убеди-
тельное представление его совершенно склонило этого, впрочем, достойного
человека, но вместо того услышал решительное "не хочу".
- Отчего же не хотите вы? - спросил он почти с досадою, которая пока-
зывалась у него чрезвычайно редко, даже тогда, когда клали ему на голову
зажженную бумагу, чем особенно любили себя тешить судья и городничий.
Иван Никифорович понюхал табаку.
- Воля ваша, Иван Никифорович, я не знаю, что вас удерживает.
- Чего я пойду? - проговорил наконец Иван Никифорович, - там будет
разбойник! - Так он называл обыкновенно Ивана Ивановича.
Боже праведный! А давно ли...
- Ей-богу, не будет! вот как бог свят, что не будет! Чтоб меня на са-
мом этом месте громом убило! - отвечал Антон Прокофьевич, который готов
был божиться десять раз на один час. - Пойдемте же, Иван Никифорович!
- Да вы врете, Антон Прокофьевич, он там?
- Ей-богу, ей-богу, нет! Чтобы я не сошел с этого места, если он там!
Да и сами посудите, с какой стати мне лгать? Чтоб мне руки и ноги отсох-
ли!.. Что, и теперь не верите? Чтоб я околел тут же перед вами! чтоб ни
отцу, ни матери моей, ни мне не видать царствия небесного! Еще не вери-
те?
Иван Никифорович этими уверениями совершенно успокоился и велел свое-
му камердинеру в безграничном сюртуке принесть шаровары и нанковый каза-
