- Поцелуйтесь с своею свиньею,а коли не хотите, так с чертом!
- О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык го-
рячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно
и лицо и руки умыть, и самому окуриться.
- Позвольте, Иван Иванович; ружье вещь благородная, самая любопытная
забава, притом и украшение в комнате приятное...
- Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с
писаною торбою, - сказал Иван Иванович с досадою, потому что действи-
тельно начинал уже сердиться.
- А вы, Иван Иванович, настоящий гусак3.
Если бы Иван Никифорович не сказал этого слова, то они бы поспорили
между собою и разошлись, как всегда, приятелями; но теперь произошло
совсем другое. Иван Иванович весь вспыхнул.
- Что вы такое сказали, Иван Никифорович? - спросил он, возвысив го-
лос.
- Я сказал, что вы похожи на гусака, Иван Иванович!
- Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие и уважение к чину и фа-
милии человека, обесчестить таким поносным именем?
- Что ж тут поносного? Да чего вы, в самом деле, так размахались ру-
ками, Иван Иванович?
- Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать
меня гусаком?
- Начхать я вам на голову, Иван Иванович! Что вы так раскудахтались?
Иван Иванович не мог более владеть собою: губы его дрожали; рот изме-
нил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О: глазами он
так мигал, что сделалось страшно. Это было у Ивана Ивановича чрезвычайно
редко. Нужно было для этого его сильно рассердить.
- Так я ж вам объявляю, - произнес Иван Иванович, - что я знать вас
не хочу!
- Большая беда! ей-богу, не заплачу от этого! - отвечал Иван Никифо-
рович.
Лгал, лгал, ей-богу, лгал! ему очень было досадно это.
- Нога моя не будет у вас в доме
- Эге-ге! - сказал Иван Никифорович, с досады не зная сам, что де-
лать, и, против обыкновения, встав на ноги. - Эй, баба, хлопче! - При
сем показалась из-за дверей та самая тощая баба и небольшого роста
мальчик, запутанный в длинный и широкий сюртук. - Возьмите Ивана Ивано-
вича за руки да выведите его за двери!
- Как! Дворянина? - закричал с чувством достоинства и негодования
Иван Иванович. - Осмельтесь только! подступите! Я вас уничтожу с глупым
вашим паном! Ворон не найдет места вашего! (Иван Иванович говорил нео-
быкновенно сильно, когда душа его бывала потрясена.)
Вся группа представляла сильную картину: Иван Никифорович, стоявший
посреди комнаты в полной красоте своей без всякого украшения! Баба, ра-
зинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную стра-
ха мину! Иван Иванович с поднятою вверх рукою, как изображались римские
трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между
тем только один был зрителем: это был мальчик в неизмеримом сюртуке, ко-
торый стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.
Наконец Иван Иванович взял шапку свою.
- Очень хорошо поступаете вы, Иван Никифорович! прекрасно! Я это при-
помню вам.
- Ступайте, Иван Иванович, ступайте!да глядите, не попадайтесь мне: а
не то я вам, Иван Иванович, всю морду побью!
- Вот вам за это, Иван Никифорович! - отвечал Иван Иванович, выставив
ему кукиш и хлопнув за собою дверью, которая с визгом захрипела и отво-
рилась снова.
Иван Никифорович показался в дверях и что-то хотел присовокупить, но
Иван Иванович уже не оглядывался и летел со двора.
Глава III,
ЧТО ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ССОРЫ ИВАНА ИВАНОВИЧА С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ?
Итак, два почтенные мужа, честь и украшение Миргорода, поссорились
между собою! и за что? за вздор, за гусака. Не захотели видеть друг дру-
га, прервали все связи, между тем как прежде были известны за самых не-
разлучных друзей! Каждый день, бывало, Иван Иванович и Иван Никифорович
посылают друг к другу узнать о здоровье и часто переговариваются друг с
другом с своих балконов и говорят друг другу такие приятные речи,что
сердцу любо слушать было. По воскресным дням, бывало, Иван Иванович в
штаметовой бекеше, Иван Никифорович в нанковом желто-коричневом казакине
отправляются почти об руку друг с другом в церковь. И если Иван Ивано-
вич, который имел глаза чрезвычайно зоркие, первый замечал лужу или ка-
кую-нибудь нечистоту посреди улицы, что бывает иногда в Миргороде, то
всегда говорил Ивану Никифоровичу: "Берегитесь, не ступите сюда ногою,
ибо здесь нехорошо". Иван Никифорович, с своей стороны,показывал тоже
самые трогательные знаки дружбы и, где бы ни стоял далеко, всегда протя-
нет к Ивану Ивановичу руку с рожком, примолвивши: "Одолжайтесь!" А какое
прекрасное хозяйство у обоих!.. И эти два друга... Когда я услышал об
этом, то меня как громом поразило! Я долго не хотел верить:боже правед-
ный! Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем! Такие достойные
люди! Что ж теперь прочно на этом свете?
Когда Иван Иванович пришел к себе домой, то долго был в сильном вол-
нении. Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли ко-
былка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу; хоро-
шая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и
тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень ис-
кусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или чи-
тает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Ивано-
вич не помнит, потому что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть
заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом. Теперь
же он не взялся ни за одно из всегдашних своих занятий. Но вместо того,
встретивши Гапку, начал бранить, зачем она шатается без дела, между тем
как она тащила крупу в кухню; кинул палкой в петуха, который пришел к
крыльцу за обыкновенной подачей; и когда подбежал к нему запачканный
мальчишка в изодранной рубашонке и закричал: "Тятя, тятя, дай пряника!"
- то он ему так страшно пригрозил и затопал ногами, что испуганный
мальчишка забежал бог знает куда.
Наконец, однако ж, он одумался и начал заниматься всегдашними делами.
Поздно стал он обедать и уже ввечеру почти лег отдыхать под навесом. Хо-
роший борщ с голубями, который сварила Гапка, выгнал совершенно утреннее
происшествие. Иван Иванович опять начал с удовольствием рассматривать
свое хозяйство. Наконец остановил глаза на соседнем дворе и сказал сам
себе: "Сегодня я не был у Ивана Никифоровича; пойду-ка к нему". Сказавши
это, Иван Иванович взял палку и шапку и отправился на улицу; но едва
только вышел за ворота, как вспомнил ссору, плюнул и возвратился назад.
Почти такое же движение случилось и на дворе Ивана Никифоровича. Иван
Иванович видел, как баба уже поставила ногу на плетень с намерением пе-
релезть в его двор, как вдруг послышался голос Ивана Никифоровича: "На-
зад! назад! не нужно!" Однако ж Ивану Ивановичу сделалось очень скучно.
Весьма могло быть, что сии достойные люди на другой же бы день помири-
лись, если бы особенное происшествие в доме Ивана Никифоровича не унич-
тожило всякую надежду и не подлило масла в готовый погаснуть огонь враж-
ды.
К Ивану Никифоровичу ввечеру того же дня приехала Агафия Федосеевна.
Агафия Федосеевна не была ни родственницей, ни свояченицей, ни даже ку-
мой Ивану Никифоровичу. Казалось бы, совершенно ей незачем было к нему
ездить,и он сам был не слишком ей рад; однако ж она ездила и проживала у
него по целым неделям, а иногда и более. Тогда она отбирала ключи и весь
дом брала на свои руки. Это было очень неприятно Ивану Никифоровичу, од-
нако ж он, к удивлению, слушал ее, как ребенок, и хотя иногда и пытался
спорить, но всегда Агафия Федосеевна брала верх.
Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хва-
тают нас за нос так же ловко, как будто за ручку чайника? Или руки их
так созданы, или носы наши ни на что более не годятся. И несмотря, что
нос Ивана Никифоровича был несколько похож на сливу, однако ж она схва-
тила его за этот нос и водила за собою, как собачку. Он даже изменял при
ней, невольно, обыкновенный свой образ жизни: не так долго лежал на
солнце, если же и лежал, то не в натуре, а всегда надевал рубашку и ша-
ровары, хотя Агафия Федосеевна совершенно этого не требовала. Она была
неохотница до церемоний, и, когда у Ивана Никифоровича была лихорадка,
она сама своими руками вытирала его с ног до головы скипидаром и уксу-
сом. Агафия Федосеевна носила на голове чепец, три бородавки на носу и
кофейный капот с желтенькими цветами. Весь стан ее похож был на кадушку,
и оттого отыскать ее талию было так же трудно, как увидеть без зеркала
свой нос. Ножки ее были коротенькие, сформированные на образец двух по-
душек. Она сплетничала, и ела вареные бураки по утрам, и отлично хорошо
ругалась, - и при всех этих разнообразных занятиях лицо ее ни на минуту
не изменяло своего выражения, что обыкновенно могут показывать одни
только женщины.
Как только она проехала, все пошло навыворот.
- Ты, Иван Никифорович, не мирись с ним и не проси прощения: он тебя
погубить хочет, это таковский человек! Ты его еще не знаешь.
Шушукала, шушукала проклятая баба и сделала то, что Иван Никифорович
и слышать не хотел об Иване Ивановиче.
Все приняло другой вид: если соседняя собака затесалась когда на
двор, то ее колотили чем ни попало; ребятишки, перелазившие через забор,
возвращались с воплем, с поднятыми вверх рубашонками и с знаками розг на
спине. Даже самая баба, когда Иван Иванович хотел было ее спросить о
чем-то, сделала такую непристойность, что Иван Иванович, как человек
чрезвычайно деликатный, плюнул и примолвил только: "Экая скверная баба!
хуже своего пана!"
Наконец, к довершению всех оскорблений, ненавистный сосед выстроил
прямо против него, где обыкновенно был перелаз чрез плетень, гусиный
хлев, как будто с особенным намерением усугубить оскорбление. Этот отв-
ратительный для Ивана Ивановича хлев выстроен был с дьявольской ско-
ростью: в один день.
Это возбудило в Иване Ивановиче злость и желание отомстить. Он не по-
казал, однако ж, никакого вида огорчения, несмотря на то, что хлев даже
захватил часть его земли; но сердце у него так билось, что ему было
чрезвычайно трудно сохранять это наружное спокойствие.
Так провел он день. Настала ночь... О, если б я был живописец, я бы
чудно изобразил всю прелесть ночи! Я бы изобразил, как спит весь Мирго-
род; как неподвижно глядят на него бесчисленные звезды; как видимая ти-
шина оглашается близким и далеким лаем собак; как мимо их несется влюб-
ленный пономарь и перелазит через плетень с рыцарскою бесстрашностию;
как белые стены домов, охваченные лунным светом, становятся белее, осе-
няющие их деревья темнее, тень от дерев ложится чернее, цветы и умолк-
нувшая трава душистее, и сверчки, неугомонные рыцари ночи, дружно со
всех углов заводят свои трескучие песни. Я бы изобразил, как в одном из
этих низеньких глиняных домиков разметавшейся на одинокой постели чер-
нобровой горожанке с дрожащими молодыми грудями снится гусарский ус и
шпоры, а свет луны смеется на ее щеках. Я бы изобразил, как по белой до-
роге мелькает черная тень летучей мыши, садящейся на белые трубы домо
в... Но вряд ли бы я мог изобразить Ивана Ивановича, вышедшего в эту
ночь с пилою в руке. Столько на лице у него было написано разных чувств!
Тихо, тихо подкрался он и подлез под гусиный хлев. Собаки Ивана Никифо-
ровича еще ничего не знали о ссоре между ними и потому позволили ему,
как старому приятелю, подойти к хлеву, который весь держался на четырех
дубовых столбах; подлезши к ближнему столбу, приставил он к нему пилу и
начал пилить. Шум, производимый пилою, заставлял его поминутно огляды-
ваться, но мысль об обиде возвращала бодрость. Первый столб был подпи-
