мне тогда вереница воспоминаний!
Стулья в комнате были деревянные, массивные, какими обыкновенно отли-
чается старина; они были все с высокими выточенными спинками, в нату-
ральном виде, без всякого лака и краски; они не были даже обиты материею
и были несколько похожи на те стулья, на которые и доныне садятся архие-
реи. Трехугольные столики по углам, четырехугольные перед диваном и зер-
калом в тоненьких золотых рамах, выточенных листьями, которых мухи усея-
ли черными точками, ковер перед диваном с птицами, похожими на цветы, и
цветами, похожими на птиц, - вот все почти убранство невзыскательного
домика, где жили мои старики.
Девичья была набита молодыми и немолодыми девушками в полосатых ис-
подницах, которым иногда Пульхерия Ивановна давала шить какие-нибудь
безделушки и заставляла чистить ягоды, но которые большею частию бегали
на кухню и спали. Пульхерия Ивановна почитала необходимостию держать их
в доме и строго смотрела за их нравственностью. Но, к чрезвычайному ее
удивлению, не проходило нескольких месяцев, чтобы у которой-нибудь из ее
девушек стан не делался гораздо полнее обыкновенного; тем более это ка-
залось удивительно, что в доме почти никого не было из холостых людей,
выключая разве только комнатного мальчика, который ходил в сером полуф-
раке, с босыми ногами, и если не ел, то уж верно спал. Пульхерия Иванов-
на обыкновенно бранила виновную и наказывала строго, чтобы вперед этого
не было. На стеклах окон звенело страшное множество мух, которых всех
покрывал толстый бас шмеля, иногда сопровождаемый пронзительными визжа-
ниями ос; но как только подавали свечи, вся эта ватага отправлялась на
ночлег и покрывала черною тучею весь потолок.
Афанасий Иванович очень мало занимался хозяйством, хотя, впрочем, ез-
дил иногда к косарям и жнецам и смотрел довольно пристально на их рабо-
ту; все бремя правления лежало на Пульхерии Ивановне. Хозяйство Пульхе-
рии Ивановны состояло в беспрестанном отпирании и запирании кладовой, в
солении, сушении, варении бесчисленного множества фруктов и растений. Ее
дом был совершенно похож на химическую лабораторию. Под яблонею вечно
был разложен огонь, и никогда почти не снимался с железного треножника
котел или медный таз с вареньем, желе, пастилою, деланными на меду, на
сахаре и не помню еще на чем. Под другим деревом кучер вечно перегонял в
медном лембике водку на персиковые листья, на черемуховый цвет, на золо-
тотысячник, на вишневые косточки, и к концу этого процесса совершенно не
был в состоянии поворотить языком, болтал такой вздор, что Пульхерия
Ивановна ничего не могла понять, и отправлялся на кухню спать. Всей этой
дряни наваривалось, насоливалось, насушивалось такое множество, что, ве-
роятно, она потопила бы наконец весь двор, потому что Пульхерия Ивановна
всегда сверх расчисленного на потребление любила приготовлять еще на за-
пас, если бы большая половина этого не съедалась дворовыми девками, ко-
торые, забираясь в кладовую, так ужасно там объедались, что целый день
стонали и жаловались на животы свои.
В хлебопашество и прочие хозяйственные статьи вне двора Пульхерия
Ивановна мало имела возможности входить. Приказчик, соединившись с вой-
том, обкрадывали немилосердным образом. Они завели обыкновение входить в
господские леса, как в свои собственные, наделывали множество саней и
продавали их на ближней ярмарке; кроме того, все толстые дубы они прода-
вали на сруб для мельниц соседним козакам. Один только раз Пульхерия
Ивановна пожелала обревизировать свои леса. Для этого были запряжены
дрожки с огромными кожаными фартуками, от которых, как только кучер
встряхивал вожжами и лошади, служившие еще в милиции, трогались с своего
места, воздух наполнялся странными звуками, так что вдруг были слышны и
флейта, и бубны, и барабан; каждый гвоздик и железная скобка звенели до
того, что возле самых мельниц было слышно, как пани выезжала со двора,
хотя это расстояние было не менее двух верст. Пульхерия Ивановна не мог-
ла не заметить страшного опустошения в лесу и потери тех дубов, которые
она еще в детстве знавала столетними.
- Отчего это у тебя, Ничипор, - сказала она, обратясь к своему при-
казчику, тут же находившемуся, - дубки сделались так редкими? Гляди,
чтобы у тебя волосы на голове не стали редки.
- Отчего редки? - говаривал обыкновенно приказчик, - пропали! Так-та-
ки совсем пропали: и громом побило, и черви проточили, - пропали, пани,
пропали.
Пульхерия Ивановна совершенно удовлетворялась этим ответом и, прие-
хавши домой, давала повеление удвоить только стражу в саду около шпанс-
ких вишен и больших зимних дуль.
Эти достойные правители, приказчик и войт, нашли вовсе излишним при-
возить всю муку в барские амбары, а что с бар будет довольно и половины;
наконец, и эту половину привозили они заплесневшую или подмоченную, ко-
торая была обракована на ярмарке. Но сколько ни обкрадывали приказчик и
войт, как ни ужасно жрали все в дворе, начиная от ключницы до свиней,
которые истребляли страшное множество слив и яблок и часто собственными
мордами толкали дерево, чтобы стряхнуть с него целый дождь фруктов,
сколько ни клевали их воробьи и вороны, сколько вся дворня ни носила
гостинцев своим кумовьям в другие деревни и даже таскала из амбаров ста-
рые полотна и пряжу, что все обращалось ко всемирному источнику, то есть
к шинку, сколько ни крали гости, флегматические кучера и лакеи, - но
благословенная земля производила всего в таком множестве, Афанасию Ива-
новичу и Пульхерии Ивановне так мало было нужно, что все эти страшные
хищения казались вовсе незаметными в их хозяйстве.
Оба старичка, по старинному обычаю старосветских помещиков, очень лю-
били покушать. Как только занималась заря (они всегда вставали рано) и
как только двери заводили свой разноголосый концерт, они уже сидели за
столиком и пили кофе. Напившись кофею, Афанасий Иванович выходил в сени
и, стряхнувши платком, говорил: "Киш, киш! пошли, гуси, с крыльца!" На
дворе ему обыкновенно попадался приказчик. Он, по обыкновению, вступал с
ним в разговор, расспрашивал о работах с величайшею подробностью и такие
сообщал ему замечания и приказания, которые удивили бы всякого необыкно-
венным познанием хозяйства, и какой-нибудь новичок не осмелился бы и по-
думать, чтобы можно было украсть у такого зоркого хозяина. Но приказчик
его был обстрелянная птица: он знал, как нужно отвечать, а еще более,
как нужно хозяйничать.
После этого Афанасий Иванович возвращался в покои и говорил, прибли-
зившись к Пульхерии Ивановне:
- А что, Пульхерия Ивановна, может быть, пора закусить чего-нибудь?
- Чего же бы теперь, Афанасий Иванович, закусить? разве коржиков с
салом, или пирожков с маком, или, может быть, рыжиков соленых?
- Пожалуй, хоть и рыжиков или пирожков, - отвечал Афанасий Иванович,
и на столе вдруг являлась скатерть с пирожками и рыжиками.
За час до обеда Афанасий Иванович закушивал снова, выпивал старинную
серебряную чарку водки, заедал грибками, разными сушеными рыбками и про-
чим. Обедать садились в двенадцать часов. Кроме блюд и соусников, на
столе стояло множество горшочков с замазанными крышками, чтобы не могло
выдохнуться какое-нибудь аппетитное изделие старинной вкусной кухни. За
обедом обыкновенно шел разговор о предметах, самых близких к обеду.
- Мне кажется, как будто эта каша, - говаривал обыкновенно Афанасий
Иванович, - немного пригорела; вам этого не кажется, Пульхерия Ивановна?
- Нет, Афанасий Иванович; вы положите побольше масла, тогда она не
будет казаться пригорелою, или вот возьмите этого соусу с грибками и
подлейте к ней.
- Пожалуй,- говорил Афанасий Иванович, подставляя свою тарелку, -
попробуем, как оно будет.
После обеда Афанасий Иванович шел отдохнуть один часик. после чего
Пульхерия Ивановна приносила разрезанный арбуз и говорила:
- Вот попробуйте, Афанасий Иванович, какой хороший арбуз.
- Да вы не верьте, Пульхерия Ивановна, что он красный в средине, -
говорил Афанасий Иванович, принимая порядочный ломоть, - бывает, что и
красный, да нехороший .
Но арбуз немедленно исчезал. После этого Афанасий Иванович съедал еще
несколько груш и отправлялся погулять по саду вместе с Пульхерией Ива-
новной. Пришедши домой, Пульхерия Ивановна отправлялась по своим делам,
а он садился под навесом, обращенным к двору, и глядел, как кладовая
беспрестанно показывала и закрывала свою внутренность и девки, толкая
одна другую, то вносили, то выносили кучу всякого дрязгу в деревянных
ящиках, решетах, ночевках и в прочих фруктохранилищах. Немного погодя он
посылал за Пульхерией Ивановной или сам отправлялся к ней и говорил:
- Чего бы такого поесть мне, Пульхерия Ивановна?
- Чего же бы такого? - говорила Пульхерия Ивановна, - разве я пойду
скажу, чтобы вам принесли вареников с ягодами, которых приказала я на-
рочно для вас оставить?
- И то добре,- отвечал Афанасий Иванович.
- Или, может быть, вы съели бы киселику?
- И то хорошо,- отвечал Афанасий Иванович. После чего все это немед-
ленно было приносимо и, как водится, съедаемо.
Перед ужином Афанасий Иванович еще кое-чего закушивал . В половине
десятого садились ужинать. После ужина тотчас отправлялись опять спать,
и всеобщая тишина водворялась в этом деятельном и вместе спокойном угол-
ке. Комната, в которой спали Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, бы-
ла так жарка, что редкий был бы в состоянии остаться в ней несколько ча-
сов. Но Афанасий Иванович еще сверх того, чтобы было теплее, спал на ле-
жанке, хотя сильный жар часто заставлял его несколько раз вставать среди
ночи и прохаживаться по комнате. Иногда Афанасий Иванович, ходя по ком-
нате, стонал. Тогда Пульхерия Ивановна спрашивала:
- Чего вы стонете, Афанасий Иванович?
- Бог его знает, Пульхерия Ивановна, так, как будто немного живот бо-
лит,- говорил Афанасий Иванович.
- А не лучше ли вам чего-нибудь съесть, Афанасий Иванович?
- Не знаю, будет ли оно хорошо, Пульхерия Ивановна! впрочем, чего ж
бы такого съесть?
- Кислого молочка или жиденького узвару с сушеными грушами.
- Пожалуй, разве так только, попробовать, - говорил Афанасий Ивано-
вич.
Сонная девка отправлялась рыться по шкапам, и Афанасий Иванович
съедал тарелочку; после чего он обыкновенно говорил:
- Теперь так как будто сделалось легче.
Иногда, если было ясное время и в комнатах довольно тепло натоплено,
Афанасий Иванович, развеселившись, любил пошутить над Пульхериею Иванов-
ною и поговорить о чем-нибудь постороннем.
- А что, Пульхерия Ивановна, - говорил он, - если бы вдруг загорелся
дом наш, куда бы мы делись?
- Вот это боже сохрани! - говорила Пульхерия Ивановна, крестясь.
- Ну, да положим, что дом наш сгорел, куда бы мы перешли тогда?
- Бог знает что вы говорите, Афанасий Иванович! как можно, чтобы дом
мог сгореть: бог этого не попустит.
- Ну, а если бы сгорел?
- Ну, тогда бы мы перешли в кухню. Вы бы заняли на время ту комнатку,
которую занимает ключница.
- А если бы и кухня сгорела?
- Вот еще! бог сохранит от такого попущения, чтобы вдруг и дом и кух-
ня сгорели! Ну, тогда в кладовую, покамест выстроился бы новый дом.
- А если бы и кладовая сгорела?
- Бог знает что вы говорите! я и слушать вас не хочу! Грех это гово-
рить, и бог наказывает за такие речи.
Но Афанасий Иванович, довольный тем, что подшутил над Пульхериею Ива-
новною, улыбался, сидя на своем стуле.
Но интереснее всего казались для меня старички в то время, когда бы-
вали у них гости. Тогда все в их доме принимало другой вид. Эти добрые
люди, можно сказать, жили для гостей. Все, что у них ни было лучшего,
все это выносилось. Они наперерыв старались угостить вас всем, что
только производило их хозяйство. Но более всего приятно мне было то, что
