не горюйте за мною: я уже старуха и довольно пожила, да и вы уже стары,
мы скоро увидимся на том свете.
Но Афанасий Иванович рыдал, как ребенок.
- Грех плакать, Афанасий Иванович! Не грешите и бога не гневите своею
печалью. Я не жалею о том, что умираю. Об одном только жалею я (тяжелый
вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого
оставить вас, кто присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя ма-
ленькое: нужно, чтобы любил вас тот, кто будет ухаживать за вами.
При этом на лице ее выразилась такая глубокая, такая сокрушительная
сердечная жалость, что я не знаю, мог ли бы кто-нибудь в то время гля-
деть на нее равнодушно.
- Смотри мне, Явдоха, - говорила она, обращаясь к ключнице, которую
нарочно велела позвать, - когда я умру, чтобы ты глядела за паном, чтобы
берегла его, как гла'за своего, как свое родное дитя. Гляди, чтобы на
кухне готовилось то, что он любит. Чтобы белье и платье ты ему подавала
всегда чистое; чтобы, когда гости случатся, ты принарядила его прилично,
а то, пожалуй, он иногда выйдет в старом халате, потому что и теперь
часто позабывает он, когда праздничный день, а когда будничный. Не своди
с него глаз, Явдоха, я буду молиться за тебя на том свете, и бог награ-
дит тебя. Не забывай же, Явдоха; ты уже стара, тебе не долго жить, не
набирай греха на душу. Когда же не будешь за ним присматривать, то не
будет тебе счастия на свете. Я сама буду просить бога, чтобы не давал
тебе благополучной кончины. И сама ты будешь несчастна, и дети твои бу-
дут несчастны, и весь род ваш не будет иметь ни в чем благословения бо-
жия.
Бедная старушка! она в то время не думала ни о той великой минуте,
которая ее ожидает, ни о душе своей, ни о будущей своей жизни; она дума-
ла только о бедном своем спутнике, с которым провела жизнь и которого
оставляла сирым и бесприютным. Она с необыкновенною расторопностию рас-
порядила все таким образом, чтобы после нее Афанасий Иванович не заметил
ее отсутствия. Уверенность ее в близкой своей кончине так была сильна и
состояние души ее так было к этому настроено, что действительно чрез
несколько дней она слегла в постелю и не могла уже принимать никакой пи-
щи. Афанасий Иванович весь превратился во внимательность и не отходил от
ее постели. "Может быть, вы чего-нибудь бы покушали, Пульхерия Ивановна?
" - говорил он, с беспокойством смотря в глаза ей. Но Пульхерия Ивановна
ничего не говорила. Наконец, после долгого молчания, как будто хотела
она что-то сказать, пошевелила губами - и дыхание ее улетело.
Афанасий Иванович был совершенно поражен. Это так казалось ему дико,
что он даже не заплакал. Мутными глазами глядел он на нее, как бы не по-
нимая значения трупа.
Покойницу положили на стол, одели в то самое платье, которое она сама
назначила, сложили ей руки крестом, дали в руки восковую свечу, - он на
все это глядел бесчувственно. Множество народа всякого звания наполнило
двор, множество гостей приехало на похороны, длинные столы расставлены
были по двору; кутья, наливки, пироги покрывали их кучами; гости говори-
ли, плакали, глядели на покойницу, рассуждали о ее качествах, смотрели
на него, - но он сам на все это глядел странно. Покойницу понесли нако-
нец, народ повалил следом, и он пошел за нею; священники были в полном
облачении, солнце светило, грудные ребенки плакали на руках матерей, жа-
воронки пели, дети в рубашонках бегали и резвились по дороге. Наконец
гроб поставили над ямой, ему велели подойти и поцеловать в последний раз
покойницу; он подошел, поцеловал, на глазах его показались слезы, - но
какие-то бесчувственные слезы. Гроб опустили, священник взял заступ и
первый бросил горсть земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей
пропел вечную память под чистым, безоблачным небом, работники принялись
за заступы, и земля уже покрыла и сровняла яму, - в это время он проб-
рался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намере-
ние. Он поднял глаза свои, посмотрел смутно и сказал: "Так вот это вы
уже и погребли ее! зачем?!" Он остановился и не докончил своей речи.
Но когда возвратился он домой, когда увидел, что пусто в его комнате,
что даже стул, на котором сидела Пульхерия Ивановна, был вынесен, - он
рыдал, рыдал сильно, рыдал неутешно, и слезы, как река, лились из его
тусклых очей.
Пять лет прошло с того времени. Какого горя не уносит время? Какая
страсть уцелеет в неровной битве с ним? Я знал одного человека в цвете
юных еще сил, исполненного истинного благородства и достоинств, я знал
его влюбленным нежно, страстно, бешено, дерзко, скромно, и при мне, при
моих глазах почти, предмет его страсти - нежная, прекрасная, как ангел,
- была поражена ненасытною смертью. Я никогда не видал таких ужасных по-
рывов душевного страдания, такой бешеной, палящей тоски, такого пожираю-
щего отчаяния, какие волновали несчастного любовника. Я никогда не ду-
мал, чтобы мог человек создать для себя такой ад, в котором ни тени, ни
образа и ничего, что бы сколько-нибудь походило на надежду... Его стара-
лись не выпускать с глаз; от него спрятали все орудия, которыми бы он
мог умертвить себя. Две недели спустя он вдруг победил себя: начал сме-
яться, шутить; ему дали свободу, и первое, на что он употребил ее, это
было - купить пистолет. В один день внезапно раздавшийся выстрел перепу-
гал ужасно его родных. Они вбежали в комнату и увидели его распростерто-
го, с раздробленным черепом. Врач, случившийся тогда, об искусстве кото-
рого гремела всеобщая молва, увидел в нем признаки существования, нашел
рану не совсем смертельною, и он, к изумлению всех, был вылечен. Прис-
мотр за ним увеличили еще более. Даже за столом не клали возле него ножа
и старались удалить все, чем бы мог он себя ударить; но он в скором вре-
мени нашел новый случай и бросился под колеса проезжавшего экипажа. Ему
растрощило руку и ногу; но он опять был вылечен. Год после этого я видел
его в одном многолюдном зале: он сидел за столом, весело говорил: "пе-
тит-уверт", закрывши одну карту, и за ним стояла, облокотившись на спин-
ку его стула, молоденькая жена его, перебирая его марки.
По истечении сказанных пяти лет после смерти Пульхерии Ивановны я,
будучи в тех местах, заехал в хуторок Афанасия Ивановича навестить моего
старинного соседа, у которого когда-то приятно проводил день и всегда
объедался лучшими изделиями радушной хозяйки. Когда я подъехал ко двору,
дом мне показался вдвое старее, крестьянские избы совсем легли набок -
без сомнения, так же, как и владельцы их; частокол и плетень в дворе бы-
ли совсем разрушены, и я видел сам, как кухарка выдергивала из него пал-
ки для затопки печи, тогда как ей нужно было сделать только два шага
лишних, чтобы достать тут же наваленного хвороста. Я с грустью подъехал
к крыльцу; те же самые барбосы и бровки, уже слепые или с перебитыми но-
гами, залаяли, поднявши вверх свои волнистые, обвешанные репейниками
хвосты. Навстречу вышел старик. Так это он! я тотчас же узнал его; но он
согнулся уже вдвое против прежнего. Он узнал меня и приветствовал с тою
же знакомою мне улыбкою. Я вошел за ним в комнаты; казалось, все было в
них по-прежнему; но я заметил во всем какой-то странный беспорядок, ка-
кое-то ощутительное отсутствие чего-то; словом, я ощутил в себе те
странные чувства, которые овладевают нами, когда мы вступаем в первый
раз в жилище вдовца, которого прежде знали нераздельным с подругою, соп-
ровождавшею его всю жизнь. Чувства эти бывают похожи на то, когда видим
перед собою без ноги человека, которого всегда знали здоровым. Во всем
видно было отсутствие заботливой Пульхерии Ивановны: за столом подали
один нож без черенка; блюда уже не были приготовлены с таким искусством.
О хозяйстве я не хотел и спросить, боялся даже и взглянуть на хо-
зяйственные заведения.
Когда мы сели за стол, девка завязала Афанасия Ивановича салфеткою, -
и очень хорошо сделала, потому что без того он бы весь халат свой запач-
кал соусом. Я старался его чем-нибудь занять и рассказывал ему разные
новости; он слушал с тою же улыбкою, но по временам взгляд его был со-
вершенно бесчувствен, и мысли в нем не бродили, но исчезали. Часто под-
нимал он ложку с кашею и, вместо того чтобы подносить ко рту, подносил к
носу; вилку свою, вместо того чтобы воткнуть в кусок цыпленка, он тыкал
в графин, и тогда девка, взявши его за руку, наводила на цыпленка. Мы
иногда ожидали по несколько минут следующего блюда. Афанасий Иванович
уже сам замечал это и говорил: "Что это так долго не несут кушанья?" Но
я видел сквозь щель в дверях, что мальчик, разносивший нам блюда, вовсе
не думал о том и спал, свесивши голову на скамью.
"Вот это то кушанье, - сказал Афанасий Иванович, когда подали нам
мнишки со сметаною, - это то кушанье, - продолжал он, и я заметил, что
голос его начал дрожать и слеза готовилась выглянуть из его свинцовых
глаз, но он собирал все усилия, желая удержать ее. - Это то кушанье, ко-
торое по... по... покой... покойни..." - и вдруг брызнул слезами. Рука
его упала на тарелку, тарелка опрокинулась, полетела и разбилась, соус
залил его всего; он сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку, и
слезы, как ручей, как немолчно текущий фонтан, лились, лились ливмя на
застилавшую его салфетку.
"Боже! - думал я, глядя на него,- пять лет всеистребляющего времени -
старик уже бесчувственный, старик, которого жизнь, казалось, ни разу не
возмущало ни одно сильное ощущение души, которого вся жизнь, казалось,
состояла только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и
груш, из добродушных рассказов, - и такая долгая, такая жаркая печаль!
Что же сильнее над нами: страсть или привычка? Или все сильные порывы,
весь вихорь наших желаний и кипящих страстей - есть только следствие на-
шего яркого возраста и только по тому одному кажутся глубоки и сокруши-
тельны?" Что бы ни было, но в это время мне казались детскими все наши
страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки.
Несколько раз силился он выговорить имя покойницы, но на половине слова
спокойное и обыкновенное лицо его судорожно исковеркивалось, и плач ди-
тяти поражал меня в самое сердце. Нет, это не те слезы, на которые обык-
новенно так щедры старички, представляющие вам жалкое свое положение и
несчастия; это были также не те слезы, которые они роняют за стаканом
пуншу; нет! это были слезы, которые текли не спрашиваясь, сами собою,
накопляясь от едкости боли уже овладевшего сердца.
Он не долго после того жил. Я недавно услышал об его смерти. Странно,
однако же, то, что обстоятельства кончины его имели какое-то сходство с
кончиною Пульхерии Ивановны. В один день Афанасий Иванович решился нем-
ного пройтись по саду. Когда он медленно шел по дорожке с обыкновенною
своею беспечностию, вовсе не имея никакой мысли, с ним случилось стран-
ное происшествие. Он вдруг услышал, что позади его произнес кто-то до-
вольно явственным голосом: "Афанасий Иванович!" Он оборотился, но никого
совершенно не было, посмотрел во все стороны, заглянул в кусты - нигде
никого. День был тих, и солнце сияло. Он на минуту задумался: лицо его
как-то оживилось, и он наконец произнес: "Это Пульхерия Ивановна зовет
меня!"
Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий
вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась
за человеком и призывает его, и после которого следует неминуемо смерть.
Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в
детстве часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно про-
износил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнеч-
ный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мертвая,
