во всей их услужливости не было никакой приторности. Это радушие и го-
товность так кротко выражались на их лицах, так шли к ним, что поневоле
соглашался на их просьбы. Они были следствие чистой, ясной простоты их
добрых, бесхитростных душ. Это радушие вовсе не то, с каким угощает вас
чиновник казенной палаты, вышедший в люди вашими стараниями, называющий
вас благодетелем и ползающий у ног ваших. Гость никаким образом не был
отпускаем того же дня: он должен был непременно переночевать.
- Как можно такою позднею порою отправляться в такую дальнюю дорогу!
- всегда говорила Пульхерия Ивановна (гость обыкновенно жил в трех или в
четырех верстах от них).
- Конечно, - говорил Афанасий Иванович, - неравно всякого случая: на-
падут разбойники или другой недобрый человек.
- Пусть бог милует от разбойников! - говорила Пульхерия Ивановна.- И
к чему рассказывать эдакое на ночь. Разбойники не разбойники, а время
темное, не годится совсем ехать. Да и ваш кучер, я знаю вашего кучера,
он такои тендитный да маленький, его всякая кобыла побьет; да притом те-
перь он уже, верно, наклюкался и спит где-нибудь .
И гость должен был непременно остаться; но, впрочем, вечер в ни-
зенькой теплой комнате, радушный, греющий и усыпляющий рассказ, несущий-
ся пар от поданного на стол кушанья, всегда питательного и мастерски из-
готовленного, бывает для него наградою. Я вижу как теперь, как Афанасий
Иванович, согнувшись, сидит на стуле с всегдашнею своею улыбкой и слуша-
ет со вниманием и даже наслаждением гостя! Часто речь заходила и об по-
литике. Гость, тоже весьма редко выезжавший из своей деревни, часто с
значительным видом и таинственным выражением лица выводил свои догадки и
рассказывал, что француз тайно согласился с англичанином выпустить опять
на Россию Бонапарта, или просто рассказывал о предстоящей войне, и тогда
Афанасий Иванович часто говорил, как будто не глядя на Пульхерию Иванов-
ну:
- Я сам думаю пойти на войну; почему ж я не могу идти на войну?
- Вот уже и пошел! - прерывала Пульхерия Ивановна. - Вы не верьте
ему, - говорила она, обращаясь к гостю. - Где уже ему, старому, идти на
войну! Его первый солдат застрелит! Ей-богу, застрелит! Вот так-таки
прицелится и застрелит.
- Что ж, - говорил Афанасий Иванович, - и я его застрелю.
- Вот слушайте только, что он говорит! - подхватывала Пульхерия Ива-
новна, - куда ему идти на войну! И пистоли его давно уже заржавели и ле-
жат в коморе. Если б вы их видели: там такие, что, прежде еще нежели
выстрелят, разорвет их порохом. И руки себе поотобьет, и лицо искалечит,
и навеки несчастным останется !
- Что ж, - говорил Афанасий Иванович, - я куплю себе новое вооруже-
ние. Я возьму саблю или козацкую пику.
- Это все выдумки. Так вот вдруг придет в голову, и начнет рассказы-
вать, - подхватывала Пульхерия Ивановна с досадою. - Я и знаю, что он
шутит, а все-таки неприятно слушать. Вот эдакое он всегда говорит, иной
раз слушаешь, слушаешь, да и страшно станет.
Но Афанасий Иванович, довольный тем, что несколько напугал Пульхерию
Ивановну, смеялся, сидя согнувшись на своем стуле.
Пульхерия Ивановна для меня была занимательнее всего тогда, когда
подводила гостя к закуске.
- Вот это, - говорила она, снимая пробку с графина, - водка, настоян-
ная на деревий и шалфей. Если у кого болят лопатки или поясница, то
очень помогает. Вот это на золототысячник: если в ушах звенит и по лицу
лишаи делаются, то очень помогает. А вот эта - перегнанная на персиковые
косточки; вот возьмите рюмку, какой прекрасный запах. Если как-нибудь,
вставая с кровати, ударится кто об угол шкапа или стола и набежит на лбу
гугля, то стоит только одну рюмочку выпить перед обедом - и все как ру-
кой снимет, в ту же минуту все пройдет, как будто вовсе не бывало.
После этого такой перечет следовал и другим графинам, всегда почти
имевшим какие-нибудь целебные свойства. Нагрузивши гостя всею этою апте-
кою, она подводила его ко множеству стоявших тарелок.
- Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами!
Солить их выучила меня туркеня, в то время, когда еще турки были у нас в
плену. Такая была добрая туркеня, и незаметно совсем, чтобы турецкую ве-
ру исповедовала. Так совсем и ходит, почти как у нас; только свинины не
ела: говорит, что у них как-то там в законе запрещено. Вот это грибки с
смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их
еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала
секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке прежде всего нужно разостлать
дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще что бы-
вает на нечуй-витере цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать
вверх. А вот это пирожки! это пирожки с сыром! это с урдою! а вот это
те, которые Афанасий Иванович очень любит, с капустою и гречневою кашею.
- Да, - прибавлял Афанасий Иванович, - я их очень люблю; они мягкие и
немножко кисленькие.
Вообще Пульхерия Ивановна была чрезвычайно в духе, когда бывали у них
гости. Добрая старушка! Она вся принадлежала гостям. Я любил бывать у
них, и хотя объедался страшным образом, как и все гостившие у них, хотя
мне это было очень вредно, однако ж я всегда бывал рад к ним ехать.
Впрочем, я думаю, что не имеет ли самый воздух в Малороссии какого-то
особенного свойства, помогающего пищеварению, потому что если бы здесь
вздумал кто-нибудь таким образом накушаться, то, без сомнения, вместо
постели очутился бы лежащим на столе.
Добрые старички! Но повествование мое приближается к весьма печально-
му событию, изменившему навсегда жизнь этого мирного уголка. Событие это
покажется тем более разительным, что произошло от самого маловажного
случая. Но, по странному устройству вещей, всегда ничтожные причины ро-
дили великие события, и наоборот - великие предприятия оканчивались нич-
тожными следствиями. Какой-нибудь завоеватель собирает все силы своего
государства, воюет несколько лет, полководцы его прославляются, и нако-
нец все это оканчивается приобретением клочка земли, на котором негде
посеять картофеля; а иногда, напротив, два какие-нибудь колбасника двух
городов подерутся между собою за вздор, и ссора объемлет наконец города,
потом села и деревни, а там и целое государство. Но оставим эти рассуж-
дения: они не идут сюда. Притом я не люблю рассуждений, когда они оста-
ются только рассуждениями.
У Пульхерии Ивановны была серенькая кошечка, которая всегда почти ле-
жала, свернувшись клубком, у ее ног. Пульхерия Ивановна иногда ее глади-
ла и щекотала пальцем по ее шейке, которую балованная кошечка вытягивала
как можно выше. Нельзя сказать, чтобы Пульхерия Ивановна слишком любила
ее, но просто привязалась к ней, привыкши ее всегда видеть. Афанасий
Иванович, однако ж, часто подшучивал над такою привязанностию:
- Я не знаю, Пульхерия Ивановна, что вы такого находите в кошке. На
что она? Если бы вы имели собаку, тогда бы другое дело: собаку можно
взять на охоту, а кошка на что?
- Уж молчите, Афанасий Иванович, - говорила Пульхерия Ивановна, - вы
любите только говорить, и больше ничего. Собака нечистоплотна, собака
нагадит, собака перебьет все, а кошка тихое творение, она никому не сде-
лает зла.
Впрочем, Афанасию Ивановичу было все равно, что кошки, что собаки; он
для того только говорил так, чтобы немножко подшутить над Пульхерией
Ивановной .
За садом находился у них большой лес, который был совершенно пощажен
предприимчивым приказчиком, - может быть, оттого, что стук топора дохо-
дил бы до самых ушей Пульхерии Ивановны. Он был глух, запущен, старые
древесные стволы были закрыты разросшимся орешником и походили на мохна-
тые лапы голубей. В этом лесу обитали дикие коты. Лесных диких котов не
должно смешивать с теми удальцами, которые бегают по крышам домов. Нахо-
дясь в городах, они, несмотря на крутой нрав свой, гораздо более цивили-
зированы, нежели обитатели лесов. Это, напротив того, большею частию на-
род мрачный и дикий; они всегда ходят тощие, худые, мяукают грубым, не-
обработанным голосом. Они подрываются иногда подземным ходом под самые
амбары и крадут сало, являются даже в самой кухне, прыгнувши внезапно в
растворенное окно, когда заметят, что повар пошел в бурьян. Вообще ника-
кие благородные чувства им не известны; они живут хищничеством и душат
маленьких воробьев в самых их гнездах. Эти коты долго обнюхивались
сквозь дыру под амбаром с кроткою кошечкою Пульхерии Ивановны и наконец
подманили ее, как отряд солдат подманивает глупую крестьянку. Пульхерия
Ивановна заметила пропажу кошки, послала искать ее, но кошка не находи-
лась. Прошло три дня; Пульхерия Ивановна пожалела, наконец вовсе о ней
позабыла. В один день, когда она ревизировала свой огород и возвращалась
с нарванными своею рукою зелеными свежими огурцами для Афанасия Иванови-
ча, слух ее был поражен самым жалким мяуканьем. Она, как будто по инс-
тинкту, произнесла: "Кис, кис!" - и вдруг из бурьяна вышла ее серенькая
кошка, худая, тощая; заметно было, что она несколько уже дней не брала в
рот никакой пищи. Пульхерия Ивановна продолжала звать ее, но кошка стоя-
ла пред нею, мяукала и не смела близко подойти; видно было, что она
очень одичала с того времени. Пульхерия Ивановна пошла вперед, продолжая
звать кошку, которая боязливо шла за нею до самого забора. Наконец, уви-
девши прежние, знакомые места, вошла и в комнату. Пульхерия Ивановна
тотчас приказала подать ей молока и мяса и, сидя перед нею, наслаждалась
жадностию бедной своей фаворитки, с какою она глотала кусок за куском и
хлебала молоко. Серенькая беглянка почти в глазах ее растолстела и ела
уже не так жадно. Пульхерия Ивановна протянула руку, чтобы погладить ее,
но неблагодарная, видно, уже слишком свыклась с хищными котами или наб-
ралась романических правил, что бедность при любви лучше палат, а коты
были голы как соколы; как бы то ни было, она выпрыгнула в окошко, и ник-
то из дворовых не мог поймать ее.
Задумалась старушка. "Это смерть моя приходила за мною!" - сказала
она сама в себе, и ничто не могло ее рассеять. Весь день она была скуч-
на. Напрасно Афанасий Иванович шутил и хотел узнать, отчего она так
вдруг загрустила: Пульхерия Ивановна была безответна или отвечала совер-
шенно не так, чтобы можно было удовлетворить Афанасия Ивановича. На дру-
гой день она заметно похудела.
- Что это с вами, Пульхерия Ивановна? Уж не больны ли вы?
- Нет, я не больна, Афанасий Иванович! Я хочу вам объявить одно осо-
бенное происшествие: я знаю, что я этим летом умру; смерть моя уже при-
ходила за мною!
Уста Афанасия Ивановича как-то болезненно искривились. Он хотел, од-
нако ж, победить в душе своей грустное чувство и, улыбнувшись, сказал:
- Бог знает что вы говорите, Пульхерия Ивановна! Вы, верно, вместо
декохта, что часто пьете, выпили персиковой.
- Нет, Афанасий Иванович, я не пила персиковой, - сказала Пульхерия
Ивановна.
И Афанасию Ивановичу сделалось жалко, что он так пошутил над Пульхе-
рией Ивановной, и он смотрел на нее, и слеза повисла на его реснице.
- Я прошу вас, Афанасий Иванович, чтобы вы исполнили мою волю, - ска-
зала Пульхерия Ивановна. - Когда я умру, то похороните меня возле цер-
ковной ограды. Платье наденьте на меня серенькое - то, что с небольшими
цветочками по коричневому полю. Атласного платья, что с малиновыми по-
лосками, не надевайте на меня: мертвой уже не нужно платье. На что оно
ей? А вам оно пригодится: из него сошьете себе парадный халат на случай,
когда приедут гости, то чтобы можно было вам прилично показаться и при-
нять их.
- Бог знает что вы говорите, Пульхерия Ивановна! - говорил Афанасий
Иванович, - когда-то еще будет смерть, а вы уже стращаете такими слова-
ми.
- Нет, Афанасий Иванович, я уже знаю, когда моя смерть. Вы, однако ж,
