вечер перевезены на великолепную квартиру. Он расставил то, что было
получше, на видные места, что похуже - забросил в угол и расхаживал по
великолепным комнатам, беспрестанно поглядывая в зеркала. В душе его
возродилось желанье непреоборимое схватить славу сей же час за хвост и
показать себя свету. Уже чудились ему крики: "Чартков, Чартков! видали вы
картину Чарткова? Какая быстрая кисть у Чарткова! Какой сильный талант у
Чарткова!" Он ходил в восторженном состоянии у себя по комнате, уносился
невесть куда. На другой же день, взявши десяток червонцев, отправился он к
одному издателю ходячей газеты, прося великодушной помощи; был принят
радушно журналистом, назвавшим его тот же час "почтеннейший", пожавшим ему
обе руки, расспросившим подробно об имени, отчестве, месте жительства, и на
другой же день появилась в газете вслед за объявлением о новоизобретенных
сальных свечах статья с таким заглавием: "О необыкновенных талантах
Чарткова": "Спешим обрадовать образованных жителей столицы прекрасным,
можно сказать, во всех отношениях приобретением. Все согласны в том, что у
нас есть много прекраснейших физиогномий и прекраснейших лиц, но не было до
сих пор средства передать их на чудотворный холст, для передачи потомству;
теперь недостаток этот пополнен: отыскался художник, соединяющий в себе что
нужно. Теперь красавица может быть уверена, что она будет передана со всей
грацией своей красоты воздушной, легкой, очаровательной, чудесной, подобной
мотылькам, порхающим по весенним цветкам. Почтенный отец семейства увидит
себя окруженным своей семьей. Купец, воин, гражданин, государственный муж -
всякий с новой ревностью будет продолжать свое поприще. Спешите, спешите,
заходите с гулянья, с прогулки, предпринятой к приятелю, к кузине, в
блестящий магазин, спешите, откуда бы ни было. Великолепная мастерская
художника (Невский проспект, такой-то номер) уставлена вся портретами его
кисти, достойной Вандиков и Тицианов. Не знаешь, чему удивляться: верности
ли и сходству с оригиналами или необыкновенной яркости и свежести кисти.
Хвала вам, художник! вы вынули счастливый билет из лотереи. Виват, Андрей
Петрович (журналист, как видно, любил фамильярность)! Прославляйте себя и
нас. Мы умеем ценить вас. Всеобщее стечение, а вместе с тем и деньги, хотя
некоторые из нашей же братьи журналистов и восстают против них, будут вам
наградою".
С тайным удовольствием прочитал художник это объявление; лицо его
просияло. О нем заговорили печатно - это было для него новостию; несколько
раз перечитывал он строки. Сравнение с Вандиком и Тицианом ему сильно
польстило. Фраза "Виват, Андрей Петрович!" также очень понравилась;
печатным образом называют его по имени и по отчеству - честь, доныне ему
совершенно неизвестная. Он начал ходить скоро по комнате, ерошить себе
волоса, то садился на кресла, то вскакивал с них и садился на диван,
представляя поминутно, как он будет принимать посетителей и посетительниц,
подходил к холсту и производил над ним лихую замашку кисти, пробуя сообщить
грациозные движения руке. На другой день раздался колокольчик у дверей его;
он побежал отворять. Вошла дама, предводимая лакеем в ливрейной шинели на
меху, и вместе с дамой вошла молоденькая восемнадцатилетняя девочка, дочь
ее.
- Вы мсь° Чартков? - сказала дама.
Художник поклонился.
- Об вас столько пишут; ваши портреты, говорят, верх совершенства. -
Сказавши это, дама наставила на глаз лорнет и побежала быстро осматривать
стены, на которых ничего не было. - А где же ваши портреты?
- Вынесли, - сказал художник, несколько смешавшись, - я только что
переехал еще на эту квартиру, так они еще в дороге... не доехали.
- Вы были в Италии? - сказала дама, наводя на него лорнет, не найдя
ничего другого, на что бы можно было навесть его.
- Нет, я не был, но хотел быть... впрочем, теперь покамест я
отложил... Вот кресла-с, вы устали?..
- Благодарю, я сидела долго в карете. А, вон наконец вижу вашу работу!
- сказала дама, побежала к супротивной стене и наводя лорнет на стоявшие на
полу его этюды, программы, перспективы и портреты. - C'est charmant! Lise,
Lise, venez ici!1 Комната во вкусе Теньера, видишь: беспорядок, беспорядок,
стол, на нем бюст, рука, палитра; вон пыль, - видишь, как пыль нарисована!
C'est charmant! А вон на другом холсте женщина, моющая лицо, - quelle jolie
figure!2 Ах, мужичок! Lise, Lise, мужичок в русской рубашке! смотри:
мужичок! Так вы занимаетесь не одними только портретами?
----
1 Это очаровательно! Лиза, Лиза, подойди сюда! (франц.)
2 Какое красивое лицо! (франц.)
- О, это вздор... Так, шалил...этюды...
- Скажите, какого вы мнения насчет нынешних портретистов? Не правда
ли, теперь нет таких, как был Тициан? Нет той силы в колорите, нет той...
как жаль, что я не могу вам выразить по-русски (дама была любительница
живописи и обегала с лорнетом все галереи в Италии). Однако мсь° Ноль...
ах, как он пишет! Какая необыкновенная кисть! Я нахожу, что у него даже
больше выраженья в лицах, нежели у Тициана. Вы не знаете мсь° Ноля?
- Кто этот Ноль? - спросил художник.
- Мсь° Ноль. Ах, какой талант! он написал с нее портрет, когда ей было
только двенадцать лет. Нужно, чтобы вы непременно у нас были. Lise, ты ему
покажи свой альбом. Вы знаете, что мы приехали с тем, чтобы сей же час
начали с нее портрет.
- Как же, я готов сию минуту.
И в один мгновенье придвинул он станок с готовым холстом, взял в руки
палитру, вперил глаз в бледное личико дочери. Если бы он был знаток
человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой
страсти к балам, начало тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после
обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях, тяжелые следы
безучастного прилежания к разным искусствам, внушаемого матерью для
возвышения души и чувств. Но художник видел в этом нежном личике одну
только заманчивую для кисти почти фарфоровую проэрачность тела,
увлекательную легкую томность, тонкую светлую шейку и аристократическую
легкостъ стана. И уже заранее готовился торжествовать, показать легкость и
блеск своей кисти, имевшей доселе дело только с жесткими чертами грубых
моделей, с строгими антиками и копиями кое-какие классических мастеров. Он
уже представлял себе в мыслях, как выйдет это легонькое личико.
- Знаете ли, - сказала дама с несколько даже трогательным выражением
лица, - я бы хотела... на ней теперь платье; я бы, признаюсь, не хотела,
чтобы она была в платье, к которому мы так привыкли; я бы хотела, чтоб она
была одета просто и сидела бы в тени зелени, в виду каких-нибудь полей,
чтобы стада вдали или роща... чтобы незаметно было, что она едет
куда-нибудь на бал или модный вечер. Наши балы, признаюсь, так убивают
душу, так умерщвляют остатки чувств... простоты, простоты чтобы было
больше.
Увы! на лицах и матушки и дочери написано было, что они до того
исплясались на балах, что обе сделались чуть не восковыми.
Чартков принялся за дело, усадил оригинал, сообразил несколько все это
в голове; провел по воздуху кистью, мысленно устанавливая пункты; прищурил
несколько глаз, подался назад, взглянул издали - и в один час начал и
кончил подмалевку. Довольный ею, он принялся уже писать, работа его
завлекла. Уже он позабыл все, позабыл даже, что находится в присутствии
аристократических дам, начал даже выказывать иногда кое-какие художнические
ухватки, произнося вслух разные звуки, временами подпевая, как случается с
художником, погруженным всею душою в свое дело. Без всякой церемонии, одним
движеньем кисти заставлял он оригинал поднимать голову, который наконец
начал сильно вертеться и выражать совершенную усталость.
- Довольно, на первый раз довольно, - сказала дама.
- Еще немножко, - говорил позаоывшийся художник.
- Нет, пора! Lise, три часа! - сказала она, вынимая маленькие часы,
висевшие на золотой цепи у ее кушака, и вскрикнула: - Ах, как поздно!
- Минуточку только, - говорил Чартков простодушным и просящим голосом
ребенка.
Но дама, кажется, совсем не была расположена угождать на этот раз его
художественным потребностям и обещала вместо того просидеть в другой раз
долее.
"Это, однако ж, досадно, - подумал про себя Чартков, - рука только что
расходилась". И вспомнил он, что его никто не перебивал и не останавливал,
когда он работал в своей мастерской на Васильевском острове; Никита,
бывало, сидел не ворохнувшись на одном месте - пиши с него сколько угодно;
он даже засыпал в заказанном ему положении. И, недовольный, положил он свою
кисть и палитру на стул и остановился смутно пред холстом. Комплимент,
сказанный светской дамой, пробудил его из усыпления. Он бросился быстро к
дверям провожать их; на лестнице получил приглашение бывать, прийти на
следующей неделе обедать и с веселым видом возвратился к себе в комнату.
Аристократическая дама совершенно очаровала его. До сих пор он глядел на
подобные существа как на что-то недоступное, которые рождены только для
того, чтобы пронестись в великолепной коляске с ливрейными лакеями и
щегольским кучером и бросить равнодушный взгляд на бредущего пешком, в
небогатом плащишке человека. И вдруг теперь одно из этих существ вошло к
нему в комнату; он пишет портрет, приглашен на обед в аристократический
дом. Довольство овладело им необыкновенное; он был упоен совершенно и
наградил себя за это славным обедом, вечерним спектаклем и опять проехался
в карете по городу без всякой нужды.
Во все эти дни обычная работа ему не шла вовсе на ум. Он только
приготовлялся и ждал минуты, когда раздастся звонок. Наконец
аристократическая дама приехала вместе с своею бледненькою дочерью. Он
усадил их, придвинул холст уже с ловкостью и претензиями на светские
замашки и стал писать. Солнечный день и ясное освещение много помогли ему.
Он увидел в легоньком своем оригинале много такого, что, быв уловлено и
передано на полотно, могло придать высокое достоинство портрету; увидел,
что можно сделать кое-что особенное, если выполнить все в такой
окончательности, в какой теперь представлялась ему натура. Сердце его
начало даже слегка трепетать, когда он почувствовал, что выразит то, чего
еще не заметили другие. Работа заняла его всего, весь погрузился он в
кисть, позабыв опять об аристократическом происхождении оригинала. С
занимавшимся дыханием видел, как выходили у него легкие черты и это почти
прозрачное тело семнадцатилетней девушки. Он ловил всякий оттенок, легкую
желтизну, едва заметную голубизну под глазами и уже готовился даже схватить
небольшой прыщик, выскочивший на лбу, как вдруг услышал над собою голос
матери. "Ах, зачем это? это не нужно, - говорила дама.- У вас тоже... вот,
в некоторых местах... как будто бы несколько желто и вот здесь совершенно
как темные пятнышки". Художник стал изъяснять, что эти-то пятнышки и
желтизна именно разыгрываются хорошо, что они составляют приятные и легкие
тоны лица. Но ему отвечали, что они не составят никаких тонов и совсем не
разыгрываются; и что это ему только так кажется. "Но позвольте здесь в
одном только месте тронуть немножко желтенькой краской", - сказал
простодушно художник. Но этого-то ему и не позволили. Объявлено было, что
Lise только сегодня немножко не расположена, а что желтизны в ней никакой
не бывает и лицо поражает особенно свежестью. краски. С грустью принялся он
изглаживать то, что кисть его заставала выступить на полотно. Исчезло много
почти незаметных черт, а вместе с ними исчезло отчасти и сходство. Он
бесчувственно стал сообщать ему тот общий колорит, который дается наизусть
и обращает даже лица, взятые с натуры, в какие-то холодно-идеальные,
видимое на ученических программах. Но дама была довольна тем, что обидный
колорит был изгнан вовсе. Она изъявила только удивленье, что работа идет
так долго, и прибавила, что слышала, будто он в два сеанса оканчивает
