полутележке, выглядывая из мучных наваленных мешков и пристегивая гнедую
кобылу, вслед за которою бежит жеребенок. Самая рыночная площадь имеет
несколько печальный вид: дом портного выходит чрезвычайно глупо не всем
фасадом, но углом; против него строится лет пятнадцать какое-то каменное
строение о двух окнах; далее стоит сам по себе модный дощатый забор,
выкрашенный серою краскою под цвет грязи, который, на образец другим
строениям, воздвиг городничий во время своей молодости, когда не имел еще
обыкновения спать тотчас после обеда и пить на ночь какой-то декокт,
заправленный сухим крыжовником. В других местах вс° почти плетень; посреди
площади самые маленькие лавочки; в них всегда можно заметить связку
баранков, бабу в красном платке, пуд мыла, несколько фунтов горького
миндалю, дробь для стреляния, демикотон и двух купеческих приказчиков, во
всякое время играющих около дверей в свайку. Но как начал стоять в уездном
городке Б. кавалерийский полк, все переменилось. Улицы запестрели,
оживились - словом, приняли совершенно другой вид. Низенькие домики часто
видели проходящего мимо ловкого, статного офицера с султаном на голове,
шедшего к товарищу поговорить о производстве, об отличнейшем табаке, а
иногда поставить на карточку дрожки, которые можно было назвать полковыми,
потому что они, не выходя из полку, успевали обходить всех: сегодня катался
в них майор, завтра они появлялись в поручиковой конюшне, а чрез неделю,
смотри, опять майорский денщик подмазывал их салом. Деревянный плетень
между домами весь был усеян висевшими на солнце солдатскими фуражками;
серая шинель торчала непременно где-нибудь на воротах; в переулках
попадались солдаты с такими жесткими усами, как сапожные щетки. Усы эти
были видны во всех местах. Соберутся ли на рынке с ковшиками мещанки, из-за
плеч их, верно, выглядывают усы. На лобном месте солдат с усами, уж верно,
мылил бороду какому-нибудь деревенскому пентюху, который только
покряхтывал, выпуча глаза вверх. Офицеры оживили общество, которое до того
времени состояло только из судьи, жившего в одном доме с какою-то
диаконицею, и городничего, рассудительного человека, но спавшего решительно
весь день: от обеда до вечера и от вечера до обеда. Общество сделалось еще
многолюднее и занимательнее, когда переведена была сюда квартира бригадного
генерала. Окружные помещики, о которых существовании никто бы до того
времени не догадался, начали приезжать почаще в уездный городок, чтобы
видеться с господами офицерами, а иногда поиграть в банчик, который уже
чрезвычайно темно грезился в голове их, захлопотанной посевами, жениными
поручениями и зайцами. Очень жаль, что не могу припомнить, по какому
обстоятельству случилось бригадному генералу давать большой обед;
заготовление к нему было сделано огромное: стук поваренных ножей на
генеральской кухне был слышен еще близ городской заставы. Весь рынок был
забран совершенно для обеда, так что судья с своею диаконицею должен был
есть одни только лепешки из гречневой муки да крахмальный кисель. Небольшой
дворик генеральской квартиры был весь уставлен дрожками и колясками.
Общество состояло из мужчин: офицеров и некоторых окружных помещиков. Из
помещиков более всех был замечателен Пифагор Пифагорович Чертокуцкий, один
из главных аристократов Б... уезда, более всех шумевший на выборах и
приезжавший туда в щегольском экипаже. Он служил прежде в одном из
кавалерийских полков и был один из числа значительных и видных офицеров. По
крайней мере, его видали на многих балах и собраниях, где только кочевал их
полк; впрочем, об этом можно спросить у девиц Тамбовской и Симбирской
губерний. Весьма может быть, что он распустил бы и в прочих губерниях
выгодную для себя славу, если бы не вышел в отставку по одному случаю,
который обыкновенно называется неприятною историею: он ли дал кому-то в
старые годы оплеуху или ему дали ее, об этом наверное не помню, дело только
в том, что его попросили выйти в отставку. Впрочем, он этим ничуть не
уронил своего весу: носил фрак с высокою талией на манер военного мундира,
на сапогах шпоры и под носом усы, потому что без того дворяне могли бы
подумать, что он служил в пехоте, которую он презрительно называл иногда
пехтурой, а иногда пехонтарией. Он бывал на всех многолюдных ярмарках, куда
внутренность России, состоящая из мамок, детей, дочек и толстых помещиков,
наезжала веселиться бричками, таратайками, тарантасами и такими каретами,
какие и во сне никому не снились. Он пронюхивал носом, где стоял
кавалерийский полк, и всегда приезжал видеться с господами офицерами. Очень
ловко соскакивал перед ними с своей легонькой колясочки или дрожек и
чрезвычайно скоро знакомился. В прошлые выборы дал он дворянству прекрасный
обед, на котором объявил, что если только его выберут предводителем, то он
поставит дворян на самую лучшую ногу. Вообще вел себя по-барски, как
выражаются в уездах и губерниях, женился на довольно хорошенькой, взял за
нею двести душ приданого и несколько тысяч капиталу. Капитал был тотчас
употреблен на шестерку действительно отличных лошадей, вызолоченные замки к
дверям, ручную обезьяну для дома и француза-дворецкого. Двести же душ
вместе с двумястами его собственных были заложены в ломбард для каких-то
коммерческих оборотов. Словом, он был помещик как следует... Изрядный
помещик. Кроме него, на обеде у генерала было несколько и других помещиков,
но об них нечего говорить. Остальные были все военные того же полка и два
штаб-офицера: полковник и довольно толстый майор. Сам генерал был дюж и
тучен, впрочем хороший начальник, как отзывались о нем офицеры. Говорил он
довольно густым, значительным басом. Обед был чрезвычайный: осетрина,
белуга, стерляди, дрофы, спаржа, перепелки, куропатки, грибы доказывали,
что повар еще со вчерашнего дня не брал в рот горячего, и четыре солдата с
ножами в руках работали на помощь ему всю ночь фрикасеи и желеи. Бездна
бутылок, длинных с лафитом, короткошейных с мадерою, прекрасный летний
день, окна, открытые напролет, тарелки со льдом на столе, отстегнутая
последняя пуговица у господ офицеров, растрепанная манишка у владетелей
укладистого фрака, перекрестный разговор, покрываемый генеральским голосом
и заливаемый шампанским, - все отвечало одно другому. После обеда все
встали с приятною тяжестью в желудках и, закурив трубки с длинными и
короткими чубуками, вышли с чашками кофею в руках на крыльцо.
У генерала, полковника и даже майора мундиры были вовсе расстегнуты,
так что видны были слегка благородные подтяжки из шелковой материи, но
господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застегнутыми,
выключая трех последних пуговиц.
- Вот ее можно теперь посмотреть, - сказал генерал. - Пожалуйста,
любезнейший, - примолвил он, обращаясь к своему адьютанту, довольно ловкому
молодому человеку приятной наружности, - прикажи, чтобы привели сюда гнедую
кобылу! Вот вы увидите сами. - Тут генерал потянул из трубки и выпустил
дым. - Она еще не слишком в холе: проклятый городишко, нет порядочной
конюшни. Лошадь, пуф, пуф, очень порядочная!
- И давно, ваше превосходительство, пуф, пуф, изволите иметь ее? -
сказал Чертокуцкий.
- Пуф, пуф, пуф, ну... пуф, не так давно. Всего только два года, как
она взята мною с завода!
- И получить ее изволили объезженную или уже здесь изволили объездить?
- Пуф, пуф, пу, пу, пу... у... у...ф, здесь, - сказавши это, генерал
весь исчезнул в дыме.
Между тем из конюшни выпрыгнул солдат, послышался стук копыт, наконец
показался другой, в белом балахоне, с черными огромными усами, ведя за узду
вздрагивавшую и пугавшуюся лошадь, которая, вдруг подняв голову, чуть не
подняла вверх присевшего к земле солдата вместе с его усами. "Ну ж, ну!
Аграфена Ивановна!" - говорил он, подводя ее под крыльцо.
Кобыла называлась Аграфена Ивановна; крепкая и дикая, как южная
красавица, она грянула копытами в деревянное крыльцо и вдруг остановилась.
Генерал, опустивши трубку, начал смотреть с довольным видом на
Аграфену Ивановну. Сам полковник, сошедши с крыльца, взял Аграфену Иваповну
за морду. Сам майор потрепал Аграфену Ивановну по ноге, прочие пощелкали
языками.
Чертокуцкий сошел с крыльца и зашел ей взад. Солдат, вытянувшись и
держа узду, глядел прямо посетителям в глаза, будто бы хотел вскочить в
них.
- Очень, очень хорошая! - сказал Чертокуцкий, - статистая лошадь! А
позвольте, ваше превосходительство, узнать, как она ходит?
- Шаг у нее хорош; только... черт его знает... этот дурак фершел дал
ей каких-то пилюль, и вот уже два дня все чихает.
- Очень, очень хороша. А имеете ли, ваше превосходительство,
соответствующий экипаж?
- Экипаж?.. Да ведь это верховая лошадь.
- Я это знаю; но я спросил ваше превосходительство для того, чтобы
узнать, имеете ли и к другим лошадям соответствующий экипаж.
- Ну, экипажей у меня не слишком достаточно. Мне, признаться вам
сказать, давно хочется иметь нынешнюю коляску. Я писал об этом к брату
моему, который теперь в Петербурге, да не знаю, пришлет ли он или нет.
- Мне кажется, ваше превосходительство, - заметил полковник, - нет
лучше коляски, как венская.
- Вы справедливо думаете, пуф, пуф, пуф.
- У меня, ваше превосходительство, есть чрезвычайная коляска настоящей
венской работы.
- Какая? Та, в которой вы приехали?
- О нет. Это так, разъездная, собственно для моих поездок, но та...
это удивительно, легка как перышко; а когда вы сядете в нее, то просто как
бы, с позволения вашего превосходительства, нянька вас в люльке качала!
- Стало быть, покойна?
- Очень, очень покойна; подушки, рессоры, - это все как будто на
картинке нарисовано.
- Это хорошо.
- А уж укладиста как! то есть я, ваше превосходительство, и не видывал
еще такой. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось десять бутылок рому
и двадцать фунтов табаку; кроме того, со мною еще было около шести
мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как,
с позволения сказать, солитер, а в карманы можно целого быка поместить.
- Это хорошо.
- Я, ваше превосходительство, заплатил за нее четыре тысячи.
- Судя по цене, должна быть хороша; и вы купили ее сами?
- Нет, ваше превосходительство; она досталась по случаю. Ее купил мой
друг, редкий человек, товарищ моего детства, с которым бы вы сошлись
совершенно; мы с ним - что твое, что мое, все равно. Я выиграл ее у него в
карты. Не угодно ли, ваше превосходительство, сделать мне честь пожаловать
завтра ко мне отобедать, и коляску вместе посмотрите.
- Я не знаю, что вам на это сказать. Мне одному как-то... Разве уж
позволите вместе с господами офицерами?
- И господ офицеров прошу покорнейше. Господа, я почту себе за большую
честь иметь удовольствие видеть вас в своем доме!
Полковник, майор и прочие офицеры отблагодарили учтивым поклоном.
- Я, ваше превосходительство, сам того мнения, что если покупать вещь,
то непременно хорошую, а если дурную, то нечего и заводить. Вот у меня,
когда сделаете мне честь завтра пожаловать, я покажу кое-какие статьи,
которые я сам завел по хозяйственной части.
Генерал посмотрел и выпустил изо рту дым.
Чертокуцкий был чрезвычайно доволен, что пригласил к себе господ
офицеров; он заранее заказывал в голове своей паштеты и соусы, посматривал
очень весело на господ офицеров, которые также с своей стороны как-то
удвоили к нему свое расположение, что было заметно из глаз их и небольших
телодвижений вроде полупоклонов. Чертокуцкий выступал вперед как-то
развязнее, и голос его принял расслабление: выражение голоса, обремененного
удовольствием.
- Там, ваше превосходительство, познакомитесь с хозяйкой дома.
- Мне очень приятно, - сказал генерал, поглаживая усы.
Чертокуцкий после этого хотел немедленно отправиться домой, чтобы
