Попытки всеми средствами искоренить немецкое начало в
старой монархии вызвали в качестве ответа всенемецкое
национальное движение в Австрии.
К 80-м годам XIX столетия манчестерский либерализм
еврейской ориентировки перешел уже через свой кульминационный
пункт и пошел вниз также и в австро-венгерской монархии. Но в
Австрии реакция против него, как и все вообще в
австро-венгерской монархии, возникла не из моментов социальных,
а национальных. Чувство самосохранения побудило немцев оказать
сопротивление в самой острой форме. Постепенно начали оказывать
решающее влияние также и экономические мотивы - но только во
вторую очередь. На этих путях из политического хаоса, и
создались две новых политических партии, из которых одна
базировалась больше на национальном моменте, а другая больше на
социальном. Оба новых партийных образования представляли
громадный интерес и были поучительны для будущего.
Непосредственно после войны 1866 г., окончившейся для
Австрии тяжелым поражением, габсбургский дом носился с идеей
военного реванша. Сотрудничеству с Францией помешала только
история с неудачной экспедицией Макса в Мексику.
Ответственность за эту экспедицию возлагали главным образом на
Наполеона III и чрезвычайно возмущались тем, что французы
оставили экспедицию на произвол судьбы. Тем не менее Габсбурги
находились тогда в состоянии прямого выжидания. Если бы война
1870-1871 гг. не превратилась в сплошное победное шествие
Пруссии, то венский двор наверняка попытался бы ввязаться в
кровавую игру и отомстить за Садовую. Но когда с поля битвы
стали приходить изумительные, сказочные и тем не менее
совершенно точные известия о немецких победах, тогда
"мудрейший" из монархов понял, насколько неблагоприятен момент
для каких бы то ни было попыток реванша. Габсбургам ничего не
оставалось как сделать хорошую мину при плохой игре.
Но героические победы 1870-1871 гг. совершили еще одно
великое чудо. Перемена позиции у Габсбургов никогда не
определялась побуждениями сердца, а диктовалась только горькой
необходимостью. Что же касается немецкого народа в Австрии, то
для него победы немецкого оружия были истинным праздником. С
глубоким воодушевлением и подъемом австрийские немцы следили за
тем, как великая мечта отцов снова становилась прекрасной
действительностью.
Ибо не надо заблуждаться: действительно национально
настроенные австрийские немцы уже сразу после Кенигреца
увидели, что в эти тяжелые и трагические минуты создается
необходимая предпосылка к возрождению нового государства,
которое было бы свободно от гнилостного маразма старого союза.
Австрийские немцы на собственной шкуре чувствовали весьма
осязательно, что династия Габсбургов закончила свое
историческое предназначение и что создающееся теперь новое
государство должно искать себе императора, действительно
достойного "короны Рейна". Такой немец тем больше благословлял
грядущую судьбу, что в германском императоре он видел потомка
Фридриха Великого - того, кто в тяжелые времена уже однажды
указал народу дорогу к великому подъему, кто навеки вписал в
историю одну из самых светлых страниц.
Когда после окончания великой войны дом Габсбургов решился
продолжать борьбу против "своих" немцев (настроение которых
было вполне очевидным), австрийские немцы организовали такое
могучее сопротивление, какого не знала еще новейшая немецкая
история. В этом не было ничего удивительного, ибо народ
чувствовал, что логическим последствием политики славянизации
неизбежно было бы полное уничтожение немецкого влияния.
Впервые дело сложилось так, что люди, настроенные
национально и патриотически, вынуждены были стать мятежниками.
Мятежниками не против нации, не против государства как
такового, но против такого управления страной, которое по
глубокому убеждению восставших неизбежно привело бы к гибели
немецкую народность.
Впервые в новейшей истории немецкого народа дело сложилось
так, что любовь к отечеству и любовь к народу оказались во
вражде с династическим патриотизмом в его старом понимании.
Одной из крупнейших заслуг всенемецкого национального
движения в Австрии в 90-х годах было то, что оно доказало: лишь
та государственная власть имеет право на уважение и на
поддержку, которая выражает стремления и чувства народа или по
крайней мере не приносит ему вреда.
Не может быть государственной власти как самоцели. В этом
последнем случае любая тирания оказалась бы в нашем грешном
мире навеки неприкосновенной и освященной.
Когда правительственная власть все те средства, какими она
располагает, употребляет на то, чтобы вести целый народ к
гибели, тогда не только правом, но и обязанностью каждого сына
народа является бунт.
Ну, а вопрос о том, где именно можно говорить о подобном
казусе, - этот вопрос разрешается не теоретическими
дискуссиями, а силой и успехом.
Каждая правительственная власть конечно будет настаивать
на том, чтобы сохранить свой государственный авторитет, как бы
плохо она ни выражала стремления народа и как бы ни предавала
она его направо и налево. Что же остается делать действительным
выразителям народных чаяний и стремлений? Инстинкт
самосохранения в этом случае подскажет народному движению, что
в борьбе за свободу и независимость следует применить и те
средства, при помощи которых сам противник пытается удержать
свое господство. Из этого вытекает, что борьба будет вестись
"легальными" средствами лишь до тех пор, пока правительство
держится легальных рамок, но движение не испугается и
нелегальных средств борьбы, раз угнетатели народа также
прибегают к ним.
Главное же, чего не следует забывать: высшей целью
человечества является ни в коем случае не сохранение данной
государственной формы или тем более данного правительства, а
сохранение народного начала.
Раз создается такое положение, которое угрожает свободе
или даже самому существованию народа, - вопрос о легальности
или нелегальности играет только подчиненную роль. Пусть
господствующая власть тысячу раз божится "легальностью", а
инстинкт самосохранения угнетенных все равно признает, что при
таком положении священным правом народа является борьба всеми
средствами.
Только благодаря этому принципу возможны были те великие
освободительные битвы против внутреннего и внешнего порабощения
народов на земле, которые стали величайшими событиями мировой
истории.
Человеческое право ломает государственное право.
Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбе
за права человека потерпел поражение, то это значит, что он был
слишком легковесен и недостоин сохраниться как целое на земле.
Вечно справедливое провидение уже заранее обрекло на гибель
тех, кто не обнаружил достаточной готовности или способности
бороться за продолжение своего существования.
Для трусливых народов нет места на земле.
x x x
Как легко тирания облачается в мантию так называемой
"легальности", ясней и нагляднее всего доказывается опять таки
австрийским примером. Легальная государственная власть
опиралась в то время на антинемецки настроенный парламент с его
не-немецкими большинствами, а также на палату господ,
настроенную столь же враждебно к немцам. Этими двумя факторами
олицетворялась вся государственная власть. Пытаться в рамках
этих учреждений изменить судьбу австронемецкого народа, было бы
нелепостью. Наши современные политики, которые умеют только
молиться на "легальность", сделали бы из этого конечно тот
вывод, что раз нельзя сопротивляться легально, то надо попросту
оставить всякое сопротивление. В тогдашней австрийской
обстановке это означало бы с неизбежной необходимостью гибель
немецкого народа и притом в кратчайший срок. И в самом деле:
ведь судьба немецкого народа в Австрии была спасена только
благодаря тому, что австро-венгерское государство крахнуло.
Ограниченный теоретик в шорах скорей умрет за свою
доктрину, чем за свой народ.
Люди создают для себя законы, из чего этот теоретик
заключает, что не законы для людей, а люди для закона.
Одной из крупнейших заслуг тогдашнего всенемецкого
национального движения в Австрии было то, что к ужасу всех
фетишистов государственности и идолопоклонников теории оно раз
и навсегда покончило с этой нелепостью.
В ответ на попытки Габсбургов всеми средствами повести
борьбу против немецкого начала названная партия беспощадно
напала на "высокую" династию. Немецко-национальное движение
показало гнилость этого государства и открыло глаза сотням
тысяч на подлинную сущность Габсбургов. Заслугой этой партии
является то, что она спасла великую идею любви к отечеству,
вырвав ее из рук этой печальной династии.
Когда эта партия начинала борьбу, число ее сторонников
было необычайно велико и нарастало прямо, как лавина. Однако
успех этот не оказался длительным. Когда я приехал в Вену, это
движение пошло уже на убыль и почти потеряло всякое значение,
после того как к власти пришла христианско-социальная партия.
Каким образом возникло и вместе с тем так быстро пошло к
своему закату всегерманское национальное движение, с одной
стороны, и каким образом с такой неслыханной быстротой
поднялась христианско-социальная партия, с другой, - вот над
чем стал я думать, вот что стало для меня классической
проблемой, достойной самого глубокого изучения.
Когда я приехал в Вену, все мои симпатии были целиком на
стороне всегерманской национальной партии.
Мне ни капельки не импонировало и тем более не радовало
поведение тех, кто приходил в австрийский парламент с возгласом
"да здравствуют Гогенцоллерны", но мена очень радовало и
внушало самые гордые надежды то обстоятельство, что австрийские
немцы стали сознавать себя только на время оторванной от
общегерманского государства частью народа и теперь уже заявляли
об этом открыто. Я видел, что единственным спасением является
то, что теперь австрийские немцы открыто занимают позицию по
всем вопросам, связанным с национальной проблемой, и решительно
отказываются от беспринципных компромиссов. Именно ввиду всего
этого я совершенно не мог понять, почему это движение после
столь великолепного начала так быстро пошло вниз. Еще меньше я
мог понять, почему в то же самое время христианско-социальная
партия смогла стать такой большой силой. А
христианско-социальная партия как раз в то время и достигала
высшего пункта своей славы.
Я начал сравнивать оба эти движения. Судьба опять дала мне
лучшие наглядные уроки и помогла мне разрешить эту загадку. Мое
личное печальное положение только помогло мне в этом отношении.
Я начал с того, что стал сравнивать фигуры обоих вождей и
основателей этих двух партий: с одной стороны, Георга фон
Шенерера и, с другой стороны, доктора Карла Люэгера.
Как индивидуальности оба они стояли несравненно выше
средних парламентских деятелей. В обстановке всеобщей
политической коррупции оба они остались совершенно чистыми и
недосягаемыми. Тем не менее мои личные симпатии вначале были на
стороне вождя всегерманской национальной партии Шенерера и лишь
постепенно склонились на сторону вождя христианско-социальной
партии Люэгера.
Сравнивая личные дарования того и другого, я приходил
тогда к выводу, что более глубоким мыслителем и более
