точки зрения их профессии, не говоря уже об их способностях,
крайне пестр. Никто ведь не поверит всерьез, что эти избранники
нации являются также избранниками духа и разума. Никто ведь не
поверит, что в избирательных урнах десятками или сотнями
произрастают подлинные государственные деятели. Все знают, что
бюллетени подаются избирательной массой, которую можно
подозревать в чем угодно, только не в избытке ума. Вообще
трудно найти достаточно резкие слова, чтобы заклеймить ту
нелепость, будто гении рождаются из всеобщих выборов.
Во-первых, подлинные государственные деятели вообще рождаются в
стране только раз в очень крупный отрезок времени, а во-вторых,
масса всегда имеет вполне определенное предубеждение как раз
против каждого сколько-нибудь выдающегося ума. Скорей верблюд
пройдет через игольное ушко, чем великий человек будет "открыт"
путем выборов.
Те личности, которые превосходят обычный масштаб золотой
середины, большею частью сами прокладывали себе дорогу на арене
мировой истории.
Что же происходит в парламенте? Пятьсот человек золотой
середины голосуют и разрешают все важнейшие вопросы, касающиеся
судеб государства. Они назначают правительство, которое затем в
каждом отдельном случае вынуждено добиваться согласия этого
просвещенного большинства. Таким образом вся политика делается
этими пятьюстами.
По их образу и подобию эта политика большею частью и
ведется.
Но если мы даже оставим в стороне вопрос о степени
гениальности этих пятисот народных представителей, подумайте
только о том, сколь различны те проблемы, которые ждут своего
разрешения от этих людей. Представьте себе только, какие
различные области возникают перед ними, и вы сразу поймете,
насколько непригодно такое правительственное учреждение, в
котором последнее слово предоставляется массовому собранию, где
лишь очень немногие обладают подлинными знаниями и опытом в
разрешении тех вопросов, которые там возникают. Все
действительно важнейшие экономические вопросы ставятся на
разрешение в таком собрании, где только едва десятая часть
членов обладает каким-нибудь экономическим образованием. Но
ведь это и значить отдать судьбы страны в руки людей, которые
не имеют самых элементарных предпосылок для разрешения этих
вопросов.
Так обстоит дело и со всяким другим вопросом. Какой бы
вопрос ни возник, все равно решать будет большинство людей
несведущих и неумелых. Ведь состав собрания остается один и тот
же, между тем как подлежащие обсуждению вопросы меняются каждый
день. Ведь невозможно же в самом деле предположить, что одни и
те же люди располагают достаточными сведениями, скажем, и в
вопросах транспорта и в вопросах высокой внешней политики.
Иначе оставалось бы предположить, что мы имеем дело лишь
исключительно с универсальными гениями, а ведь мы знаем, что
действительные гении рождаются быть может раз в столетие. На
самом деле в парламентах находятся не "головы", а только люди
крайне ограниченные, с раздутыми претензиями дилетантов,
умственный суррогат худшего сорта. Только этим и можно
объяснить то неслыханное легкомыслие, с которым эти господа
зачастую рассуждают (и разрешают) о проблемах, которые
заставили бы очень и очень призадуматься даже самые крупные
умы. Мероприятия величайшей важности, имеющие гигантское
значение для всего будущего государства и нации, разрешаются
господами парламентариями с такой легкостью, как будто дело
идет не о судьбах целой расы, а о партии в домино.
Конечно было бы совершенно несправедливо предположить, что
каждый из депутатов уже заранее родился с атрофированным
чувством.
Но нынешняя система принуждает отдельного человека
занимать позицию по таким вопросам, в которых он совершенно не
сведущ, и этим постепенно развращает человека. Никто не
наберется храбрости сказать открыто: господа депутаты, я думаю,
что мы по такому-то и такому-то вопросу ничего не понимаем, по
крайней мере, я лично заявляю, что не понимаю. Если бы такой
человек и нашелся, то все равно не помогло бы. Такого рода
откровенность была бы совершенно не понятна. Про этого человека
сказали бы, что он честный осел, но ослу все-таки нельзя
позволять испортить всю игру. Однако, кто знает характер людей,
тот поймет, что в таком "высоком" обществе не найдется лица,
которое согласилось бы прослыть самым глупым из всех
собравшихся. В известных кругах честность всегда считается
глупостью. Таким образом, если даже и найдется среди депутатов
честный человек, ой постепенно тоже переходит на накатанные
рельсы лжи и обмана. В конце концов у каждого из них есть
сознание того, что, какую бы позицию ни занял отдельный из них,
- изменить ничего не удастся. Именно это сознание убивает
каждое честное побуждение, которое иногда возникает у того или
другого из них. Ведь в утешение он скажет себе, что он лично
еще не самый худший из депутатов и что его участие в высокой
палате помогает избегнуть худшего из зол.
Может быть мне возразят, что хотя отдельный депутат в том
или другом вопросе не сведущ, но ведь его позиция обсуждается и
определяется во фракции, которая политически руководит и данным
лицом; а фракция-де имеет свои комиссии, которые собирают
материал через сведущих лиц и т.д.
На первый взгляд кажется, что это в самом деле так, но тут
возникает вопрос: зачем же тогда выбирать 500 человек, раз на
деле необходимой мудростью, которой в действительности
определяются принимаемые решения, обладают лишь немногие.
Да, именно в этом существо вопроса.
В том-то и дело, что идеалом современного демократического
парламентаризма является не собрание мудрецов, а толпа идейно
зависимых нулей, руководить которыми в определенном направлении
будет тем легче, чем более ограниченными являются эти людишки.
Только на таких путях ныне делается так называемая партийная
политика - в самом худом смысле этого слова. И только благодаря
этому стало возможным, что действительный дирижер всегда
осторожно прячется за кулисами и никогда не может быть
привлечен к личной ответственности. Так и получается, что за
самые вредные для нации решения ныне отвечает не негодяй, в
действительности навязавший это решение, а целая фракция.
Но таким образом всякая практическая ответственность
отпадает, ибо такая ответственность могла бы заключаться только
в определенных обязанностях отдельного лица, а вовсе не всей
парламентской говорильни.
Это учреждение может быть приятно только тем лживым
субъектам, которые как черт ладана боятся божьего света.
Каждому же честному, прямодушному деятелю, всегда готовому
нести личную ответственность за свои действия, этот институт
может быть только ненавистным.
Вот почему этот вид демократии и стал орудием той расы,
которая по своим внутренним целям не может не бояться божьего
света ныне и присно.
x x x
Сравните с этим истинно германскую демократию,
заключающуюся в свободном выборе вождя с обязательностью для
последнего - взять на себя всю личную ответственность за свои
действия. Тут нет места голосованиям большинства по отдельным
вопросам, тут надо наметить только одно лицо, которое потом
отвечает за свои решения всем своим имуществом и жизнью.
Если мне возразят, что при таких условиях трудно найти
человека, который посвятит себя такой рискованной задаче, то я
на это отвечу:
- Слава богу, в этом и заключается весь смысл германской
демократии, что при ней к власти не может придти первый
попавшийся недостойный карьерист и, моральный трус; громадность
ответственности отпугивает невежд и трусов.
Ну а если бы неожиданно иногда этакому человеку и удалось
взобраться на такое место, тогда его сразу обнаружат и без
всякой церемонии скажут ему: "Руки прочь, трусливый негодяй,
убирайся прочь, не грязни ступеней этого великого здания, ибо
по ступеням Пантеона истории проходят не проныры, а только
герои!"
x x x
До этих взглядов доработался я в течение моих двухлетних
посещений венского парламента.
После этого я перестал ходить в рейхсрат.
В последние годы слабость габсбургского государства все
более и более увеличивалась, и в этом была одна из главных
заслуг парламентского режима. Чем больше благодаря этому режиму
ослаблялись позиции немцев, тем больше в Австрии открывалась
дорога для системы использования одних национальностей против
других. В самом рейхсрате эта игра всегда происходила за счет
немцев, а тем самым в конце концов за счет государства. Ибо в
конце XIX столетия было ясно даже слепым, что притягательная
сила монархии настолько мала, что не может больше справляться с
центробежными тенденциями отдельных национальных областей.
Напротив!
Чем больше выяснялось, что государство располагает только
жалкими средствами к своему самосохранению, тем большим
становилось всеобщее презрение по его адресу. Уже не только
Венгрия, но и отдельные славянские провинции не отождествляли
себя больше с единой монархией, и слабость последней никто уже
не воспринимал как свой собственный позор. Признаки наступающей
старости монархии скорее радовали; в это время на ее смерть
возлагалось уже гораздо больше надежд, нежели на возможное ее
выздоровление.
В парламенте еще удавалось избегнуть полного краха только
ценой недостойных уступок любому шантажу, издержки которого
падали в конце концов на немцев. В общегосударственной же жизни
краха избегали только при помощи более или менее искусного
разыгрывания одной национальности против другой. Однако,
сталкивая лбами отдельные национальности, правительство
направляло общую линию политики против немцев. Политика
сознательной чехизации страны сверху проводилась особенно
организованно с того момента, когда наследником престола стал
эрцгерцог Франц-Фердинанд, получивший значительное влияние на
государственные дела. Этот будущий властитель государства всеми
доступными ему средствами оказывал содействие разнемечиванию
австро-венгерской монархии. Эту политику он проводил открыто
или по крайней мере поддерживал негласно. Всеми правдами и
неправдами чисто немецкие территории включались благодаря
махинациям государственной администрации в опасную зону
смешанных языков. Даже в Нижней Австрии этот процесс стал
развиваться все быстрей. Многие чехи стали уже смотреть на
Вену, как на самый крупный чешский город.
Супруга эрцгерцога была чешской графиней. Она происходила
из семьи, в которой враждебное отношение к немцам стало прочной
традицией. С Францем-Фердинандом она была в морганатическом
браке. Руководящая идея этого нового Габсбурга, в чьей семье
разговаривали только по-чешски, состояла в том, что в центре
Европы нужно постепенно создать славянское государство,
построенное на строго католической базе, с тем чтобы оно стало
опорой против православной России. У Габсбургов давно уже стало
обычаем употреблять религию на службе чисто политических идей.
Но в данном случае дело шло об идее достаточно несчастливой -
по крайней мере с немецкой точки зрения.
Результат получился во многих отношениях более чем
печальный.
Ни дом Габсбургов, ни каталитическая церковь не получили
ожидаемого вознаграждения.
Габсбурги потеряли трон, Рим потерял крупное государство.
Привлекши на службу своим политическим планам религиозные
моменты, корона вызвала к жизни таких духов, о существовании
которых она раньше и сама не подозревала.
