Внизу спали. Небольшое количество депутатов сидели на своих
местах и зевали друг другу в лицо. Один из них "выступал" на
трибуне. На председательском месте сидел один из
вице-президентов рейхсрата и явно скучал.
Меня посетили первые сомнения. Когда у меня было время, я
все чаще стал отправляться на заседания рейхсрата и в тиши
наблюдал все происходящее там. Я вслушивался в речи, поскольку
их вообще можно было понять, изучал более или менее
интеллигентные физиономии "избранных" представителей народов,
составлявших это печальное государство, и постепенно составлял
себе свое собственное заключение.
Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно,
чтобы в корне изменить мои прежние взгляды на это учреждение.
Мое внутреннее существо протестовало теперь уже не только
против извращенной формы, которую эта идея приняла в Австрии.
Нет, теперь я не мог уже признавать и самого парламента как
такового. До сих пор я видел несчастье австрийского парламента
только в том, что в нем отсутствует немецкое большинство.
Теперь я убедился, что само существо этого учреждения обречено.
Предо мной встал тогда целый ряд вопросов. Я начал глубже
размышлять относительно демократического принципа решения по
большинству голосов как основы всего парламентского строя.
Вместе с тем я немало внимания посвятил и изучению умственных и
моральных достоинств этих избранников народа.
Так изучил я и систему и ее носителей.
В течение ближайших нескольких лет я с совершенной
точностью уяснил себе, что представляет собою "высокоуважаемый"
тип новейшего времени - парламентарий. Я составил себе о нем то
представление, которое впоследствии уже не нуждалось в
серьезных видоизменениях.
И в данном случае метод наглядного обучения, знакомство с
практической действительностью избавили меня от опасности
утонуть в теории, которая на первый взгляд кажется столь
соблазнительной, но которая тем не менее принадлежит к
несомненным продуктам распада.
Демократия современного Запада является спутницей
марксизма, который вообще немыслим без нее. Именно она
составляет ту почву, на которой произрастает эта чума. Ее самое
грязное внешнее проявление - парламентаризм.
Я должен быть благодарен судьбе за то, что и этот вопрос
она поставила передо мной в Вене, ибо я боюсь, что в тогдашней
Германии мне было бы слишком легко ответить себе на эту
проблему. Если бы ничтожество этого учреждения, называемого
"парламентом", мне впервые пришлось увидеть в Берлине, я, быть
может, впал бы в обратную крайность. В этом случае у меня могли
найтись некоторые как бы хорошие побудительные мотивы стать на
сторону тех, кто видел благо государства исключительно в
усилении центральной власти в Германии. Если бы это со мной
случилось, это ведь тоже означало бы до некоторой степени
ослепнуть, стать чуждым эпохе и людям.
В Австрии эта опасность мне не угрожала.
Здесь не так легко было впасть из одной крайности в
другую. Если никуда не годился парламент, то тем паче никуда не
годились Габсбурги - это уж во всяком случае. Осудив
"парламентаризм", мы еще нисколько не разрешили проблему.
Возникал вопрос: а что же делать? Если уничтожить рейхсрат, то
ведь единственной правительственной властью осталась бы
династия Габсбургов, а эта мысль для меня была особенно
невыносимой.
Этот очень трудный случай побудил меня к основательному
изучению проблемы в целом. При других обстоятельствах я бы в
столь раннем возрасте едва ли призадумался над такими
вопросами.
Что мне прежде всего бросалось в глаза, так это полное
отсутствие личной ответственности.
Парламент принимает какое-либо решение, последствия
которого могут оказаться роковыми. И что же? Никто за это не
отвечает, никого нельзя привлечь к ответственности. Разве в
самом деле можно считать ответственностью то, что после
какого-нибудь отчаянного краха виновное в этом правительство
вынуждено уйти? Или что соответственная коалиция партий
распадается и создается новая коалиция? Или далее, что
распускается палата?
Да разве вообще колеблющееся большинство людей может
всерьез нести какую-либо ответственность? Разве не ясно, что
сама идея ответственности связана с лицом! Ну, а можно ли
сделать ответственным практического руководителя правительства
за те действия, которые возникли и были проведены исключительно
вследствие желания или склонности целого множества людей?
Ведь все мы знаем, что задачу руководящего
государственного деятеля в наши времена видят не столько в том,
чтобы он обладал творческой мыслью и творческим планом, сколько
в том, чтобы он умел популяризовать свои идеи перед стадом
баранов и дураков и затем выклянчить у них их милостивое
согласие на проведение его планов.
Разве вообще можно подходить к государственному деятелю с
тем критерием, что он обязательно должен в такой же мере
обладать искусством переубедить массу, как и способностью
принимать государственно мудрые решения и планы?
Да разве вообще когда-нибудь видно было, чтобы эта толпа
людей поняла крупную идею раньше, чем практический успех этой
идеи стал говорить сам за себя?
Да разве вообще любое гениальное действие в нашем мире не
является наглядным протестом гения против косности массы?
Ну, а что делать государственному деятелю, которому не
удалось даже какой угодно лестью завоевать благоволение этой
толпы?
Что же ему остается - купить это благоволение?
Или ввиду глупости своих сограждан он должен отказаться от
проведения того, что он считает жизненно необходимым? Или он
должен уйти? Или тем не менее остаться?
Человек с характером в таком случае попадает в
неразрешимый конфликт между тем, что он считает необходимым, и
простым приличием или, лучше сказать, простой честностью.
Где здесь найти границу между той обязанностью, которую
возлагает на тебя общество, и той обязанностью, которую
возлагает на тебя личная честь?
Ведь каждому действительному вождю приходится решительно
бороться против всех попыток унизить его до роли простого
политикана.
И наоборот, разве не ясно, что именно политикан при таких
условиях будет чувствовать себя призванным "делать" политику
как раз потому, что в последнем счете ответственность несет не
он, а какая-то неуловимая кучка людей?
Разве не ясно, что наш парламентарный принцип большинства
неизбежно подкапывается под самую идею вождя?
Или неужели в самом деле найдутся такие, кто поверит, что
в этом мире прогресс обязан не интеллекту отдельных
индивидуумов, а мозгу большинства?
Или может быть кто-нибудь надеется на то, что в будущем мы
сможем обойтись без этой основной предпосылки человеческой
культуры?
Разве не ясно наоборот, что именно сейчас эта предпосылка
нужней, чем когда бы то ни было.
Парламентарный принцип решения по большинству голосов
уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество,
заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризм
грешит против основной идеи аристократизма в природе, причем
конечно аристократизм вовсе не обязательно должен
олицетворяться современной вырождающейся общественной
верхушкой.
Современный наблюдатель, вынужденный читать почти
исключительно газеты, не может себе представить, какие
опустошительные последствия имеет это господство
парламентаризма. Разве что только самостоятельное мышление и
наблюдения помогут ему понять суть происходящего. Прежде всего
парламентаризм является причиной того невероятного наплыва
самых ничтожных фигур, которыми отличается современная
политическая жизнь. Подлинный политический руководитель
постарается отойти подальше от такой политической деятельности,
которая в главной своей части состоит вовсе не из творческой
работы, а из интриг и фальши, имеющих целью завоевать
большинство. А нищих духом людей как раз именно это
обстоятельство и будет привлекать.
Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш,
чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он
будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него ни
гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость
сельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом такому
типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об
ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он
заранее точно знает, что независимо от тех или других
результатов его "государственной" пачкотни конец его карьеры
будет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен
будет уступить свое место такому же могущественному уму, как и
он сам.
Для сборища таких "народных представителей" всегда
является большим утешением видеть во главе человека, умственные
качества которого стоят на том же уровне, что их собственные.
Только в этом случае каждый из этих господ может доставить себе
дешевую радость время от времени показать, что и он не лыком
шит. А главное, тогда каждый из них имеет право думать: если
возглавлять нас может любой икс, то почему же не любой игрек,
чем "Ганс" хуже "Фридриха"?
Эта демократическая традиция в наибольшей степени
соответствует позорящему явлению наших дней, а именно:
отчаянной трусости большого числа наших так называемых
"руководителей". В самом деле, какое счастье для таких людей во
всех случаях серьезных решений иметь возможность спрятаться за
спину так называемого большинства.
В самом деле, посмотрите на такого политического воришку,
как он в поте липа "работает", чтобы в каждом отдельном случае
кое-как наскрести большинство и получить возможность в любой
момент спастись от какой-либо ответственности. Именно это
обстоятельство конечно отталкивает всякого сколько-нибудь
уважающего себя политика и вообще мужественного человека от
такой деятельности. Любое же ничтожество радо поступить именно
так. С нашей точки зрения дело ясно: кто не хочет нести личной
ответственности за свои действия, кто ищет для себя прикрытия,
тот трусливый негодяй. Ну, а когда руководители нации вербуются
из таких несчастных трусов, то рано или поздно за это придется
дорого расплачиваться. Дело доходит до того, что у нас не
оказывается мужества предпринять какое бы то ни было
решительное действие, и мы предпочитаем скорее примириться с
любым позором и бесчестием, чем найти в себе силы для нужного
решения. Ведь нет уже никого, кто готов был бы свою личность,
свою голову отдать за проведение решительного шага.
Ибо одно надо помнить и не забывать: большинство и здесь
никогда не может заменить собою одного. Большинство не только
всегда является представителем глупости, но и представителем
трусости. Соберите вместе сто дураков и вы никак не получите
одного умного. Соберите вместе сто трусов и вы никак не
получите в результате героического решения.
Но чем меньше становится ответственность отдельного
руководителя, тем больше будет расти число таких типов,
которые, не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менее
чувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа свои
бессмертные таланты. Многим из них просто невтерпеж, когда же
наконец очередь дойдет до них. Они становятся в очередь в
длинном хвосте и со смертельной тоской глядят, как медленно
приближается их судьба. Они рады поэтому каждой смене лиц в том
