порядку, который с таким трудом едва-едва был построен.
Подорвавши экономический фундамент государства, можно уже
подготовить такую же судьбу и самому государству. С каждым днем
профсоюзы стали все меньше и меньше заниматься защитой
действительных интересов рабочих. Политическая мудрость в конце
концов подсказала вожакам ту мысль, что улучшать экономическое
положение рабочих вообще не стоит: если сильно поднять
социальный и культурный уровень широких масс, то ведь, пожалуй,
возникнет опасность, что, получив удовлетворение своих
требований, эти массы не дадут больше использовать себя как
безвольное орудие.
Эта перспектива внушала вожакам такую большую боязнь, что
они в конце концов не только перестали бороться за поднятие
экономического уровня рабочих, но самым решительным образом
стали выступать против такого поднятия.
Найти объяснения для такого, казалось бы, совершенно
непонятного поведения им было не так трудно.
Они стали предъявлять такие громадные требования, что те
небольшие уступки, которые удавалось вырвать у
предпринимателей, должны были показаться рабочим относительно
совершенно ничтожными. И вот рабочим стали изо дня в день
доказывать ничтожество этих уступок и убеждать их в том, что
здесь они имеют дело с дьявольским планом: уступив до смешного
мало, отказать рабочим в удовлетворении их священных прав, да
еще ослабить при этом наступательный натиск рабочего движения.
При небольших мыслительных способностях широкой массы не
приходится удивляться тому, что этот прием удавался.
В лагере буржуазии очень много возмущались по поводу
лживости социал-демократической тактики, но сами представители
буржуазии никакой серьезной линии собственного поведения
наметить не сумели. Казалось бы, что раз социал-демократия так
трепещет перед каждым действительным улучшением положения
рабочих, то надо было бы напрячь все силы именно в этом
направлении и тем вырвать из рук апостолов классовой борьбы их
слепое орудие.
Ничего подобного сделано не было. Вместо того, чтобы
перейти в наступление и взять позицию противника с бою,
предпринимательские круги предпочли пятиться назад, уступать
немногое лишь под давлением противной стороны и в самую
последнюю минуту соглашаться лишь на такие совершенно
недостаточные улучшения, которые ввиду своей незначительности
никакого действия оказать не могли и которые поэтому
социал-демократия могла легко отклонить. В действительности все
оставалось по-старому. Недовольство только выросло еще больше.
Уже тогда так называемые "свободные профсоюзы" висели
грозным облаком над общеполитическим горизонтом и омрачали
существование каждого отдельного трудящегося.
Свободные профсоюзы стали одним из ужаснейших орудий
террора, направленных против независимости и прочности
национального хозяйства, против незыблемости государства и
свободы личности.
Именно свободные профсоюзы в первую очередь сделали то,
что понятие демократии превратилось в смешную и отвратительную
фразу. Это они опозорили свободу, это они всей своей практикой
послужили живой иллюстрацией к известным словам: "если ты не
хочешь стать нашим товарищем, мы пробьем тебе череп". Вот
какими рисовались мне уже тогда эти друзья человечества. С
годами этот мой взгляд расширился и углубился, изменять же его
мне не пришлось.
x x x
Когда интерес мой к социальным проблемам пробудился, я
стал со всей основательностью изучать их. Для меня открылся
новый доселе неизвестный мне мир.
В 1909-1910 гг. мое личное положение несколько изменилось;
мне не приходилось больше работать чернорабочим, я смог теперь
зарабатывать кусок хлеба другим путем. В это время я стал
работать как чертежник и акварелист. Как ни плохо это было в
отношении заработка - его действительно едва хватало, чтобы
жить, - это было все же недурно с точки зрения избранной мною
профессии. Теперь я уже не возвращался вечером домой смертельно
усталый и неспособный даже взять в руки книгу. Моя теперешняя
работа шла параллельно с моей будущей профессией. Теперь я был
в известном смысле сам господином своего времени и мог
распределять его лучше чем раньше.
Я рисовал для заработка и учился для души.
Теперь я - получил возможность в дополнение к моим
практическим наблюдениям приобрести те теоретические знания,
которые нужны для разрешения социальных проблем. Я стал
штудировать более или менее все, что попадалось мне в руки,
читал книги и углубился в свои собственные размышления.
Теперь я думаю, что окружавшие меня тогда люди несомненно
считали меня чудаком.
Что при этом я со всей страстью и любовью отдавался
строительному искусству, понятно само собой. Это искусство
наряду с музыкой казалось мне тогда королем всех искусств:
занятие этим искусством при таких обстоятельствах было для меня
не "трудом", а высшим счастьем. Я мог до самой глубокой ночи
читать или чертить, не уставая. Во мне все крепла вера, что
хотя и через много лет для меня все-таки наступит лучшее
будущее. Я был убежден, что придет время, и я составлю себе имя
как архитектор.
Что рядом с этим я обнаруживал большой интерес ко всему
тому, что связано с политикой, казалось мне вполне
естественным. В моих глазах это была само собою разумеющаяся
обязанность всякого мыслящего человека. Кто не интересовался
политическими вопросами, в моих глазах теряя всякое право
критиковать или даже просто жаловаться.
И в этой области я много читал и много учился. Скажу тут
же, что под "чтением" я понимаю, быть может, нечто совсем
другое, чем большинство нашей так называемой "интеллигенции".
Я знаю многих, которые "читают" бесконечно много - книгу
за книгой, букву за буквой; и все-таки я не назову этих людей
иначе, как только "начитанными". Конечно люди эти обладают
большим количеством "знаний", но их мозг совершенно неспособен
сколько-нибудь правильно усвоить, зарегистрировать и
классифицировать воспринятый материал. Они совершенно не
обладают искусством отделять в книге ценное от ненужного,
необходимое держать в голове, а излишнее, если возможно, просто
не видеть и во всяком случае не обременять себя балластом.
Ведь и чтение не является самоцелью, а только средством к
цели. Чтение имеет целью помочь человеку получить знания в том
направлении, какое определяется его способностями и его
целеустремлением. Чтение дает человеку в руки те инструменты,
которые нужны ему для его профессии, независимо от того, идет
ли речь о простой борьбе за существование или об удовлетворении
более высокого назначения. Но с другой стороны, чтение должно
помочь человеку составить себе общее миросозерцание. Во всех
случаях одинаково необходимо, чтобы содержание прочитанного не
откладывалось в мозгу в порядке оглавления книги. Задача
состоит не в том, чтобы обременять свою память определенным
количеством книг. Надо добиваться того, чтобы в рамках общего
мировоззрения мозаика книг находила себе соответствующее место
в умственном багаже человека и помогала ему укреплять и
расширять свое миросозерцание. В ином случае в голове читателя
получается только хаос. Механическое чтение оказывается
совершенно бесполезным, что бы ни думал об этом несчастный
читатель, наглотавшийся книг. Такой читатель иногда самым
серьезным образом считает себя "образованным", воображает, что
он хорошо узнал жизнь, что он обогатился знаниями, а между тем
на деле по мере роста такого "образования" он все больше и
больше удаляется от своей цели. В конце концов, он кончит либо
в санатории, либо "политиком" в парламенте.
Кто так работает над собой, тому никогда не удастся
использовать свои хаотические "знания" для тех целей, которые
возникают перед ним в каждый данный момент. Его умственный
балласт расположен не по линии жизни, а по линии мертвых книг.
И хотя жизнь много раз будет наталкивать его на то, чтобы взять
из книг действительно ценное, этот несчастный читатель сумеет
только сослаться на такую-то страницу прочитанного в книге, но
не сумеет применить ее к жизни. В каждую критическую минуту
такие мудрецы в поте лица ищут в книгах аналогий и параллелей и
конечно неизбежно попадают пальцем в небо.
Если бы это было не так, то политические действия иных
наших ученых правителей были бы совершенно необъяснимы. Тогда
бы нам остался единственный вывод: вместо патологических
наклонностей констатировать у них свойства простых мошенников.
Тот же человек, который умеет правильно читать, сумеет
любую книгу, любую газету, любую прочитанную им брошюру
использовать так, чтобы взять из нее все действительно ценное,
все действительно имеющее не только преходящее значение. Он
сумеет расчленить и усвоить приобретенный новый материал так,
что это поможет ему уточнить или пополнить то, что он уже знал
раньше, получить новый материал, помогающий обосновать
правильность своих взглядов. Если перед таким человеком жизнь
внезапно поставит новые вопросы, его память моментально
подскажет ему из прочитанного то, что нужно именно для данной
ситуации. Из того материала, который накопился в его мозгу в
течение десятилетий, он сумеет быстро мобилизовать то, что
нужно для уяснения поставленной новой проблемы и для
правильного ответа на нее.
Только такое чтение имеет смысл и цель.
Тот оратор, например, который не сумеет именно в таком
порядке усваивать свой материал, никогда не будет в состоянии,
наткнувшись на возражение, в достаточной степени убедительно
защищать свой собственный взгляд, хотя бы этот взгляд был
тысячу раз правилен и соответствовал действительности. В каждой
дискуссии память непременно подведет такого оратора, в нужную
минуту он не найдет ни доводов для подтверждения своих
собственных тезисов, ни материал для опровержения противника.
Если дело идет о таком ораторе, который может осрамить только
лично самого себя, то это еще с полбеды: гораздо хуже когда
слепая судьба сделает такого всезнающего и вместе с тем ничего
не знающего господина руководителем государства.
Что касается меня, то я уже с самой ранней молодости
старался читать именно правильно. К счастью мне в этом помогали
и память и понимание. В этом отношении венский период был для
меня особенно продуктивным и ценным. Восприятия повседневной
жизни давали мне толчок к углублению в изучение все новых самых
различных проблем. Получив возможность практику обосновать
теорией и теорию проверять на практике, я обезопасил себя от
того, что теория заставит меня оторваться от жизни, а практика
лишит способности обобщения.
Таким образом опыт повседневной жизни побудил меня к
основательному теоретическому изучению двух важнейших проблем
кроме социальной.
Кто знает, когда именно пришлось бы мне углубиться в
изучение марксизма, если бы тогдашний период не ткнул меня
прямо носом в эту проблему.
x x x
Чем больше знакомился я с внешней историей
социал-демократии, тем более страстно хотелось мне понять и
внутреннюю сущность ее учения.
Официальная партийная литература могла мне в этом
отношении помочь конечно лишь немного. Поскольку официальная
литература касается экономических тем, она оперирует
неправильными утверждениями и столь же неправильными
доказательствами; поскольку же дело идет о политических целях,
