К тому времени, когда умерла моя мать, один из касающихся
меня вопросов был уже разрешен судьбой.
В последние месяцы ее болезни я уехал в Вену, чтобы там
сдать экзамен в академии. Я вез с собой большой сверток
собственных рисунков и был в полной уверенности, что экзамен я
сдам шутя. Ведь еще в реальном училище меня считали лучшим
рисовальщиком во всем классе, а с тех пор мои способности к
рисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый, я
был вполне уверен, что легко справлюсь со своей задачей.
Только в отдельные редкие минуты меня посовало раздумье:
мой художественный талант иногда подавлялся талантом чертежника
- в особенности во всех отраслях архитектуры. Мой интерес к
строительному искусству все больше возрастал. Свое влияние в
этом направлении оказала еще поездка в Вену, которую я 16 лет
от роду предпринял в первый раз. Тогда я поехал в столицу с
целью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но в
действительности глаз мой останавливался только на самом музее.
Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно
больше достопримечательностей, но в конце концов мое внимание
приковывали почти исключительно строения. Часами стоял я перед
зданием оперы, часами разглядывал здание парламента. Чудесные
здания на Ринге действовали на меня, как сказка из "Тысячи
одной ночи".
Теперь я оказался в прекрасной Вене во второй раз. Я
сгорал от нетерпения скорее сдать экзамен и вместе с тем был
преисполнен гордой уверенности в том, что результат будет
хороший. В этом я был настолько уверен, что когда мне объявили,
что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного
неба. Когда я представился ректору и обратился к нему с
просьбой: объяснить мне причины моего непринятия на
художественное отдаление академии, ректор ответил мне, что
привезенные мною рисунки не оставляют ни малейших сомнений в
том, что художника из меня не выйдет. Из этих рисунков видно,
что у меня есть способности в сфере архитектуры. Я должен
совершенно бросить мысль о художественном отделении и подумать
об отделении архитектурном. Ректор выразил особенное удивление
по поводу того, что я до сих пор вообще не прошел никакой
строительной школы.
Удрученный покинул я прекрасное здание на площади Шиллера
и впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с
самим собой. То, что я теперь услышал из уст ректора
относительно моих способностей, сразу как молния осветило мне
те внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывал
и раньше. Только да сих пор я не мог отдать себе ясного отчета,
почему и отчего это происходит.
Через несколько дней мне и самому стало вполне ясно, что я
должен стать архитектором.
Дорога к этому была для меня полна трудностей; из
упрямства я зря упустил много времени в реальном училище, и
теперь приходилось за это рассчитываться. Чтобы попасть на
архитектурное отделение академии, надо было сначала пройти
строительно-техническое училище, а чтобы попасть в это
последнее, надо было сначала иметь аттестат зрелости из средней
школы. Ничего этого у меня не было. По зрелом размышлении
выходило, что исполнение моего желания совершенно невозможно.
Тем временем умерла моя мать. Когда после ее смерти я в
третий раз приехал в Вену, - на этот раз на многие годы, - я
опять был уже в спокойном настроении, ко мне вернулась прежняя
решимость, и я теперь окончательно знал свою цель. Я решил
теперь стать архитектором. Все препятствия надо сломать, о
капитуляции перед ними не может быть и речи. Размышляя так, я
все время имел перед глазами пример моего покойного отца,
который все-таки сумел выйти из положения деревенского
мальчика, сапожного ученика и подняться до положения
государственного чиновника. Я все же чувствовал более прочную
почву под ногами, мои возможности казались мне большими. То,
что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь должен
признать мудростью провидения. Богиня нужды взяла меня в свои
жесткие руки. Много раз казалось, что вот-вот я буду сломлен
нуждой, а на деле именно этот период закалил во мне волю к
борьбе, и в конце концов эта воля победила.
Именно этому периоду своей жизни я обязан тем, что я сумел
стать твердым и могу быть непреклонным. Теперь я это время
благословляю и за то, что оно вырвало меня из пустоты удобной
жизни, что меня, маменькиного сынка, оно оторвало от мягких
пуховиков и отдало в руки матери-нужды, дало мне увидеть нищету
и горе и познакомило с теми, за кого впоследствии мне пришлось
бороться.
x x x
В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности,
которые я раньше едва знал по имени и всего значения которых
для судеб немецкого народа я конечно не понимал. Я говорю о
марксизме и еврействе.
Вена - город, который столь многим кажется вместилищем
прекрасных удовольствий, городом празднеств для счастливых
людей, - эта Вена для меня к сожалению является только живым
воспоминанием о самой печальной полосе моей жизни.
Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые
воспоминания. Вена - в этом слове для меня слилось 5 лет
тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала
добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий
чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не
помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником,
который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое
время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный
спутник - голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что
этот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время.
Словом, с этим безжалостным спутником я должен был вести борьбу
изо дня в день. И все же в этот период своей жизни я учился
более, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы по
архитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себе
позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна
радость, это - книги.
Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Все
свободное время, которое оставалось у меня от работы, целиком
уходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себе
известный запас знаний, которыми я питаюсь и поныне.
Более того.
В это время я составил себе известное представление о мире
и выработал себе миросозерцание, которое образовало гранитный
фундамент для моей теперешней борьбы. К тем взглядам, которые я
выработал себе тогда, мне пришлось впоследствии прибавить
только немногое, изменять же ничего не пришлось.
Наоборот.
Я теперь твердо убежден в том, что все творческие идеи
человека в общих чертах появляются уже в период его юности,
насколько вообще данный человек способен творчески мыслить. Я
различаю теперь между мудростью старости, которая является
результатом большей основательности, осторожности и опыта
долгой жизни, и гениальностью юности, которая щедрой рукой
бросает человечеству благотворные идеи и мысли, хотя иногда и в
незаконченном виде. Юность дает человечеству строительный
материал и планы будущего, из которых затем более мудрая
старость кладет кирпичи и строит здания, поскольку так
называемая мудрость старости вообще не удушает гениальности
юности.
x x x
Жизнь, которую я до тех пор вел в доме родителей, мало
отличалась от обычной. Я жил безбедно и никаких социальных
проблем предо мной не стояло. Окружавшие меня сверстники
принадлежали к кругам мелкой буржуазии, т. е. к тем кругам,
которые очень мало соприкасаются с рабочими чисто физического
труда. Ибо, как это на первый взгляд ни странно, пропасть между
теми слоями мелкой буржуазии, экономическое положение которых
далеко не блестяще, и рабочими физического труда зачастую
гораздо глубже, чем это думают. Причиной этой - приходится так
выразиться - вражды является опасение этих общественных слоев,
- они еще совсем недавно чуть-чуть поднялись над уровнем
рабочих физического труда, - опять вернуться к своему старому
положению, вернуться к жизни малоуважаемого рабочего сословия
или даже только быть вновь причисленными к нему. К этому у
многих прибавляются тяжелые воспоминания о неслыханной
культурной отсталости низших классов, чудовищной грубости
обращения друг с другом. Недавно завоеванное положение мелкого
буржуа, само по себе не бог весть какое высокое, заставляет
прямо трепетать перед опасностью вновь спуститься на одну
ступень ниже и делает невыносимой даже одну мысль об этом.
Отсюда часто получается, что более высоко поставленные
люди относятся к самым низшим слоям с гораздо меньшими
предрассудками, чем недавние "выскочки".
Ибо в конце концов выскочкой является в известном смысле
всякий, кто своей собственной энергией несколько выбился в люди
и поднялся выше своего прежнего уровня жизни.
Эта зачастую очень тяжкая борьба заглушает всякое чувство
сожаления. Отчаянная борьба за существование, которую ты только
что вел сам, зачастую убивает в тебе всякое сострадание к тем,
кому выбиться в люди не удалось.
Ко мне лично судьба в этом отношении была милостивее.
Бросив меня в омут нищеты и необеспеченности, через который в
свое время прошел мой отец, выбившийся затем в люди, жизнь
сорвала с моих глаз повязку ограниченного мелкобуржуазного
воспитания. Только теперь я научился понимать людей, научился
отличать видимость и внешнюю скотскую грубость от внутренней
сути человека.
Вена уже в начале XX столетия принадлежала к городам
величайшего социального неравенства.
Бьющая в глаза роскошь, с одной стороны, и отталкивающая
нищета - с другой. В центре города, в его внутренних кварталах
можно было с особенной отчетливостью ощущать биение пульса
52-миллионной страны со всеми сомнительными чарами этого
государства национальностей. Двор с его ослепительной роскошью
притягивал как магнит богачей и интеллигенцию. К этому надо
прибавить сильнейший централизм, на котором основана была вся
габсбургская монархия.
Только благодаря этому централизму мог держаться весь этот
междунациональный кисель. В результате этого - необычайная
концентрация всей высшей администрации в резиденции государства
- в Вене.
Вена не только в политическом и духовном, но в
экономическом отношении была центром придунайской монархии.
Армии высшего офицерства, государственных чиновников,
художников и ученых противостояла еще большая армия рабочих;
несметному богатству аристократии и торговцев противостояла
чудовищная беднота. Перед дворцом на Ринге в любое время дня
можно было видеть тысячи блуждающих безработных. В двух шагах
от триумфальных арок, в пыли и грязи каналов валялись сотни и
тысячи бездомных.
Едва ли в каком-либо другом немецком городе в эту пору
можно было с большим успехом изучать социальную проблему. Не
надо только обманывать самих себя. Это "изучение" невозможно
сверху вниз. Кто сам не побывал в тисках удушающей нищеты, тот
никогда не поймет, что означает этот ад. Если изучать
социальную проблему сверху вниз, ничего кроме поверхностной
болтовни и лживых сантиментов не получится, а то и другое
только вредно. Первое потому, что не позволяет даже добраться
да ядра проблемы, второе потому, что просто проходит мимо нее.
Я право не знаю, что хуже: полное невнимание к социальной
нужде, которое характерно для большинства счастливцев и для
многих из тех, которые достаточно зарабатывают, чтобы безбедно
жить; или пренебрежительное и вместе с тем частенько в высшей
