когда я уже умел различать на улицах Вены не только красивые
строения, как в первые дни моего пребывания в ней, но также и
людей.
Проходя однажды по оживленным улицам центральной части
города, я внезапно наткнулся на фигуру в длиннополом кафтане с
черными локонами.
Первой моей мыслью было: и это тоже еврей? В Линце у
евреев был другой вид. Украдкой, осторожно разглядывал я эту
фигуру. И чем больше я вглядывался во все его черты, тем больше
прежний вопрос принимал в моем мозгу другую формулировку.
И это тоже немец?
Как всегда в этих случаях, я по своему обыкновению стал
рыться в книгах, чтобы найти ответ на свои сомнения. За
небольшие деньги я купил себе тогда первые антисемитские
брошюры, какие я прочитал в своей жизни. К сожалению все эти
книжки считали само собою разумеющимся, что читатель уже в
известной степени знаком с еврейским вопросом или по крайней
мере понимает, в чем состоит эта проблема. Форма и тон
изложения были к сожалению таковы, что они опять возбудили во
мне прежние сомнения: аргументация была слишком уж не научна и
местами страшно упрощена.
Опять у меня возникли прежние настроения. Это продолжалось
недели и даже месяцы.
Постановка вопроса казалась мне такой ужасной, обвинения,
предъявляемые к еврейству, такими острыми, что мучимый боязнью
сделать несправедливость, я опять испугался выводов и
заколебался.
Одно было достигнуто. Теперь уж я не мог сомневаться в
том, что дело идет вовсе не о немцах, только имеющих другую
религию, но о самостоятельном народе. С тех пор как я стал
заниматься этим вопросом и начал пристально присматриваться к
евреям, я увидел Вену в совершенно новом свете. Куда бы я ни
пошел, я встречал евреев. И чем больше я приглядывался к ним,
тем рельефнее отделялись они в моих глазах от всех остальных
людей. В особенности, центральная часть города и северные
кварталы его кишели людьми, которые уже по внешности ничего
общего не имели с немцами.
Но если бы я продолжал сомневаться в этом, то самое
поведение по крайней мере части евреев неизбежно должно было бы
положить конец моим колебаниям.
В это время возникло движение, которое в Вене имело
значительное влияние и которое самым настойчивым образом
доказывало, что евреи представляют собою именно самостоятельную
нацию. Я говорю о сионизме.
Правда, на первый взгляд могло показаться, что такую
позицию занимает только часть евреев, а большинство их осуждает
и всем своим существом отвергает ее. При ближайшем рассмотрении
однако оказывалось, что это только мыльный пузырь и что эта
вторая часть евреев руководится простыми соображениями
целесообразности или даже просто сознательно лжет. Еврейство
так называемого либерального образа мыслей отвергало сионизм не
с точки зрения отказа от еврейства вообще, а лишь исходя из
того взгляда, что открытое выставление символа веры непрактично
и даже прямо опасно. По сути дела обе эти части еврейства были
заодно.
Эта показная борьба между евреями сионистского и
либерального толков в скором времени стала мне прямо противна.
Борьба эта была насквозь неправдива, зачастую просто лжива. Во
всяком случае она очень мало походила на ту нравственную высоту
и чистоту помышлений, которую любят приписывать этой нации.
Что касается нравственной чистоты, да и чистоты вообще, то
в применении к евреям об этом можно говорить лишь с большим
трудом. Что люди эти не особенно любят мыться, это можно было
видеть уже по их внешности и ощущать к сожалению часто даже с
закрытыми глазами. Меня по крайней мере часто начинало тошнить
от одного запаха этих господ в длинных кафтанах. Прибавьте к
этому неопрятность костюма и малогероическую внешность.
Все это вместе могло быть очень привлекательно. Но
окончательно оттолкнуло меня от евреев, когда я познакомился не
только с физической неопрятностью, но и с моральной грязью
этого избранного народа.
Ничто не заставило меня в скором времени так резко
изменить мнение о них, как мое знакомство с родом деятельности
евреев в известных областях.
Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно
бесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в области
культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по
крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или
личинку его, так в любой грязной истории непременно
натолкнешься на еврейчика.
Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, в
искусстве, в литературе, в театре, это неизбежно должно было
усилить мое отрицательное отношение к евреям. Никакие
добродетельные заверения тут не могли помочь. Достаточно было
подойти к любому киоску, познакомиться с именами духовных отцов
всех этих отвратительных пьес для кино и театра, чтобы
ожесточиться против этих господ.
Это чума, чума, настоящая духовная чума, хуже той черной
смерти, которой когда-то пугали народ. А в каких несметных
количествах производился и распространялся этот яд! Конечно чем
ниже умственный и моральный уровень такого фабриканта низостей,
тем безграничнее его плодовитость. Этакий субъект плодит такие
гадости без конца и забрасывает ими весь город. Подумайте при
этом еще о том, как велико количество таких субъектов. Не
забудьте, что на одного Гете природа всегда дарит нам 10 тысяч
таких пачкунов, а каждый из этих пачкунов разносит худшего вида
бациллы на весь мир.
Ужасно было убедиться, что именно евреям природа
предопределила эту позорную роль.
Уж не в этом ли следует искать "избранность" этого народа!
Я начал тогда самым старательным образом собирать имена авторов
всех этих грязных сочинений. И чем больше увеличивалась моя
коллекция, тем хуже было для евреев. Сколько бы мое чувство ни
продолжало сопротивляться, разум вынужден был сделать
непреклонные выводы. Факт остается фактом, что хотя евреи
составляли максимум сотую часть населения этой страны, - среди
авторов указанных грязнейших произведений девять десятых евреи.
Теперь я начал с этой точки зрения присматриваться и к
моей дорогой "большой прессе".
Чем пристальнее я присматривался к ней, тем резче менялось
мое мнение и в этой области. Стиль ее становился для меня все
более несносным, содержание начинало мне казаться все более
пустым и внутренне фальшивым. Под так называемой объективностью
изложения я стал обнаруживать не честную правду, а большею
частью простую ложь. Авторы же оказались... евреями.
Теперь я стал видеть тысячи вещей, которых я раньше не
замечал вовсе. Теперь я научился понимать то, над чем раньше
едва задумывался.
Так называемый либеральный образ мыслей этой прессы я стал
видеть теперь в совершенно другом свете. Благородный тон в
возражениях противникам или отсутствие ответа на нападки
последних - все это оказалось не чем иным, как низким и хитрым
маневром. Одобрительные театральные рецензии всегда относились
только к еврейским авторам. Резкая критика никогда не
обрушивалась ни на кого другого, кроме как на немцев. Уколы
против Вильгельма II становились системой так же, как
специальное подчеркивание французской культуры и цивилизации.
Пикантность литературной новеллы эти органы возводили до
степени простого неприличия. Даже в их немецком языке было
что-то чужое. Все это вместе взятое настолько должно было
отталкивать от всего немецкого, что это могло делаться только
сознательно.
Кто же был заинтересован в этом?
Была ли это только случайность?
Так продолжал я размышлять по этому поводу. Но мой
окончательный вывод был ускорен рядом других обстоятельств.
Нравы и обычаи значительной части евреев настолько
беззастенчивы, что их нельзя не заметить. Улица зачастую дает и
в этом отношении достаточно наглядные уроки. Например отношение
евреев к проституции и еще больше к торговле девушками можно
наблюдать в Вене лучше, чем где бы то ни было в западной
Европе, за исключением быть может некоторых портов на юге
Франции. Стоило выйти ночью на улицу, чтобы натолкнуться в
некоторых кварталах Вены на каждом шагу на отвратительные
сцены, которые большинству немецкого народа были совершенно
неизвестны вплоть до самой мировой войны, когда часть наших
германских солдат на восточном фронте имела возможность или,
точнее сказать, вынуждена была познакомиться с таким зрелищем.
А затем пришло и возмущение.
Теперь я уж больше не старался избегнуть обсуждения
еврейского вопроса. Нет, теперь я сам искал его. Я знал теперь,
что тлетворное влияние еврейства можно открыть в любой сфере
культурной и художественной жизни, и тем не менее я не раз
внезапно наталкивался на еврея и там, где менее всего ожидал
его встретить.
Когда я увидел, что евреи являются и вождями
социал-демократии, с глаз моих упала пелена. Тогда пришел конец
полосе длительной внутренней борьбы.
Уже в повседневном общении с моими товарищами по постройке
меня часто поражало то хамелеонство, с которым они по одному и
тому же вопросу высказывали совершенно разные мнения иногда на
протяжении нескольких дней и даже нескольких часов. Мне трудно
было понять, каким образом люди, которые с глазу на глаз
высказывают довольно рассудительные взгляды, внезапно теряют
свои убеждения как только они оказываются в кругу массы. Часто
я приходил в отчаяние. Иногда после нескольких часов мне
казалось, что я переубедил на этот раз того или другого из них,
что мне наконец удалось сломить лед и доказать им нелепость
того или иного взгляда. Едва успевал я порадоваться своей
победе, как на следующий же день к моему горю приходилось
начинать сначала. Все было напрасно. Как раскачивающийся
маятник возвращается к своей исходной точке, так и они
возвращались к своим прежним нелепым взглядам.
Я еще мог понять, что они недовольны своей судьбой; что
они проклинают ее за то, что она зачастую обходится с ними
довольно жестко; что они ненавидят предпринимателей, в которых
видят бессердечных виновников этой судьбы; что они ругают
представителей власти, которые в их глазах являются виновниками
их положения; что они устраивают демонстрации против роста цен;
что они выходят на улицу с провозглашением своих требований, -
все это кое-как еще можно было понять. Но что было совершенно
непонятно, так это та безграничная ненависть, с которой они
относятся к собственной народности, к величию своего народа, та
ненависть, с которой они бесчестят историю собственной страны и
вываливают в грязи имена ее великих деятелей.
Эта борьба против собственной страны, собственного гнезда,
собственного очага бессмысленна и непонятна. Это просто
противоестественно.
От этого порока их можно было излечить иногда на несколько
дней, максимум на несколько недель. В скором времени при
встрече с тем, кто казался тебе излеченным, приходилось
убеждаться, что он остался прежним, что он опять во власти
противоестественного.
x x x
Постепенно я убедился в том, что и социал-демократическая
пресса в преобладающей части находится в руках евреев. Этому
обстоятельству я не придал особенно большого значения, так как
ведь и с другими газетами дело обстояло также. Одно
обстоятельство однако приходилось отметить: среди тех газет,
которые находились в еврейских руках, нельзя было найти ни
одной подлинно национальной газеты в том смысле, в каком я
привык понимать это с детства.
