ведомстве, в которое они метят попасть. Они благодарны каждому
скандалу, который может вытолкнуть из стоящих в хвосте впереди
них хоть нескольких конкурентов. Когда тот или другой из
счастливцев, ранее попавших на теплое местечко, не хочет так
скоро расстаться с этим местом, остальные смотрят на это, как
на нарушение священных традиций и общей солидарности. Тогда они
начинают сердиться и будут уже, не покладая рук, вести борьбу
хотя бы самыми бесстыдными средствами вплоть до того момента,
когда им удастся прогнать конкурента с теплого местечка,
которое должно теперь перейти в руки других. Низвергнутый божок
уже не так скоро попадает на то же самое место. Когда эта
фигура снята с поста, ей придется опять стать в очередь в
длинном хвосте, если только там не подымется такой крик и
брань, которые помешают вновь занять очередь.
Результатом всего этого является ужасающе быстрая смена
лиц на важнейших государственных должностях. Результаты этого
всегда неблагоприятны, а иногда прямо таки катастрофичны. Чаще
всего оказывается, что не только дурак и неспособный падает
жертвой таких обычаев, но как раз способный человек, поскольку
только судьба вообще дает возможность способному человеку
попасть на руководящий пост. Против способного руководителя
сейчас же образуется общий фронт. Как же, ведь он вышел не из
"наших" рядов. Мелкие людишки принципиально хотят быть только в
своей собственной компании. Они рассматривают как общего врага
всякого человека с головой, всякого, кто способен среди нулей
играть роль единицы. В этой области инстинкт самосохранения у
них особенно обострен. Результатом всего этого неизбежно
является все прогрессирующее умственное обеднение руководящих
слоев. Какой результат при этом получается для нации и
государства, это легко понимает всякий, если только он сам не
принадлежит к этому же сорту "вождей".
Старая Австрия имела сомнительное счастье пользоваться
благами парламентского режима в его чистейшем виде.
Правда министр-президент назначался еще императором, но и
эти назначения на деле были не чем иным, как простым
выполнением воли парламентского большинства. Что касается
торгов и переторжек вокруг назначения руководителей отдельных
министерств, то здесь мы имели уже обычай западной демократии
чистейшей воды. В соответствии с этим были и результаты. Смена
отдельных лиц происходила все быстрей и быстрей. В конце концов
это выродилось в чистейший спорт.
В той же мере все больше снижался масштаб этих быстро
сменяющихся "государственных деятелей"; в конце концов на
поверхности остался только тип парламентского интригана, вся
государственная мудрость которого теперь измерялась только его
способностью склеить ту или другую коалицию, т.е. способностью
к мелкому политическому торгашеству, которая теперь одна могла
стать базой для практической работы этих, с позволения сказать,
народных представителей.
Таким образом именно венская школа давала в этой области
самые лучшие наглядные уроки.
Что меня интересовало не в меньшей степени, так это
сопоставление способностей и знаний этих народных
представителей с теми задачами, которые стояли перед ними. Уже
по одному этому я вынужден был начать знакомиться с умственным
горизонтом этих избранников народа. Попутно пришлось
знакомиться и с теми происшествиями, которые вообще этим
великолепным фигурам позволили вынырнуть на политической арене.
Небезынтересно было познакомиться также и с техникой их работы.
Это позволяло видеть во всех деталях то служение отечеству, на
которое только и способны были изучаемые фигуры.
Чем больше я вникал во внутренние отношения в парламенте,
с чем большей объективностью я изучал людей и их образ
действий, тем отвратительнее становилась в моих глазах общая
картина парламентской жизни. Пристальное изучение было
необходимо для меня, если я хотел по-настоящему ознакомиться с
этим учреждением, где каждый из законодателей через каждые три
слова ссылается на свою "объективность". Когда хорошенько
изучишь этих господ и ознакомишься с законами их собственного
гнусного существования, то двух мнений уже быть не может.
На свете вообще трудно найти какой-либо другой принцип,
который, говоря объективно, был бы столь же неправилен, как
принцип парламентаризма.
Мы не говорим уже о том, в каких условиях происходят самые
выборы господ народных представителей, какими средствами они
достигают своего высокого звания. Только в совершенно ничтожном
числе случаев выборы являются результатом действительно общего
желания. Это ясно уже из одного того, что политическое
понимание широкой массы вовсе не настолько уже развито, чтобы
она сама могла выразить свое общеполитическое желание и
подобрать для этого соответствующих людей.
То, что мы постоянно обозначаем словами "общественное
мнение", только в очень небольшой части покоится на результатах
собственного опыта или знания. По большей же части так
называемое "общественное мнение" является результатом так
называемой "просветительной" работы.
Религиозная потребность сама по себе глубоко заложена в
душе человека, но выбор определенной религии есть результат
воспитания. Политическое же мнение массы является только
результатом обработки ее души и ее разума - обработки, которая
зачастую ведется с совершенно невероятной настойчивостью.
Наибольшая часть политического воспитания, которое в этом
случае очень хорошо обозначается словом пропаганда, падает на
прессу. В первую очередь именно она ведет эту "просветительную"
работу. Она в этом смысле представляет собою как бы школу для
взрослых. Беда лишь в том, что "преподавание в данном случае
находится не в руках государства, а в руках зачастую очень
низменных сил. Именно в Вене еще в своей ранней молодости я
имел наилучшую возможность хорошо познакомиться с монополистами
этих орудий воспитания масс и их фабрикатами. Вначале мне не
раз приходилось изумляться тому, как в течение кратчайшего
времени эта наихудшая из великих держав умела создать
определенное мнение, притом даже в таких случаях, когда дело
шло о заведомой фальсификации подлинных взглядов и желаний
массы. В течение всего каких-нибудь нескольких дней печать
ухитрялась из какого-нибудь смешного пустяка сделать величайшее
государственное дело; и наоборот, в такой же короткий срок она
умела заставить забыть, прямо как бы выкрасть из памяти массы
такие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшее
жизненное значение.
Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недель
вытащить на свет божий никому неизвестные детали, имена,
каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этими
именами невероятные надежды, словом, создать этим именам такую
популярность, которая никогда и не снилась людям действительно
крупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад еще
никто и не знал или знал только понаслышке, получали громадную
известность. В то же время старые испытанные деятели разных
областей государственной и общественной жизни как бы совершенно
умирали для общественного мнения или их засыпали таким
количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок
становились символом неслыханной низости и мошенничества. Надо
видеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по мановению
волшебной палочки начинают поливать честного человека грязью из
сотен и тысяч ведер; нет той самой низкой клеветы, которая не
обрушилась бы на голову такой ни в чем неповинной жертвы; надо
ближе ознакомиться с таким методом покушения на политическую
часть противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны эти
негодяи прессы.
Для этих разбойников печати нет ничего такого, что не
годилось бы как средство к его грязной цели.
Он постарается проникнуть в самые интимные семейные
обстоятельства и не успокоится до тех пор, пока в своих гнусных
поисках не найдет какой-нибудь мелочи, которую он раздует в
тысячу крат и использует для того, чтобы нанести удар своей
несчастной жертве. А если несмотря на все изыскания он не
найдет ни в общественной ни в частной жизни своего противника
ничего такого, что можно было бы использовать, тогда этот
негодяй прибегнет к простой выдумке. И он при этом твердо
убежден, что если даже последует тысяча опровержений, все равно
кое-что останется. От простого повторения что-нибудь да
прилипнет к жертве. При этом такой мерзавец никогда не
действует так, чтобы его мотивы было легко понять и
разоблачить. Боже упаси! Он всегда напустит на себя серьезность
и "объективность". Он будет болтать об обязанностях журналиста
и т. п. Более того, он будет говорить о журналистской "чести" -
в особенности, если получит возможность выступать на заседаниях
съездов и конгрессов, т. е. будет иметь возможность
воспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомые
собираются в особенно большом числе.
Именно эти негодяи более чем на две трети фабрикуют так
называемое "общественное мнение". Из этой именно грязной пены
потом выходит парламентская Афродита.
Чтобы подробно обрисовать это действо во всей его
невероятной лживости, нужно было бы написать целые Томы. Мне
кажется однако, что достаточно хотя бы только поверхностно
познакомиться с этой прессой и с этим парламентаризмом, чтобы
понять, насколько бессмыслен весь этот институт.
Чтобы понять бессмысленность и опасность этого
человеческого заблуждения, лучше всего сопоставить
вышеочерченный мною демократический парламентаризм с
демократией истинно германского образца.
Самым характерным в демократическом парламентаризме
является то, что определенной группе людей - скажем, 500
депутатам, а в последнее время и депутаткам - предоставляется
окончательное разрешение всех возможных проблем, какие только
возникают. На деле именно они и составляют правительство. Если
из их числа и выбирается кабинет, на который возлагается
руководство государственными делами, то ведь это только одна
внешность. На деле это так называемое правительство не может
ведь сделать ни одного шага, не заручившись предварительным
согласием общего собрания. Но тем самым правительство это
освобождается от всякой реальной ответственности, так как в
последнем счете решение зависит не от него, а от большинства
парламента. В каждом отдельном случае правительство это
является только исполнителем воли данного большинства. О
политических способностях правительства судят в сущности только
по тому, насколько искусно оно умеет приспособляться к воле
большинства или перетягивать на свою сторону большинство. Но
тем самым с высоты подлинного правительства оно опускается до
роли нищего, выпрашивающего милостыню у большинства. Всякому
ясно, что важнейшая из задач правительства состоит только в
том, чтобы от случая к случаю выпрашивать себе милость
большинства данного парламента или заботиться о том, чтобы
создать себе иное более благосклонное большинство. Если это
удается правительству, оно может в течение короткого времени
"править" дальше; если это не удается ему, оно должно уйти.
Правильность или неправильность его намерений не играет при
этом никакой роли.
Но именно таким образом практически уничтожается всякая
его ответственность.
К каким последствиям все это ведет, ясно уже из
следующего. Состав пятисот избранных народных представлений с
