сказать Балоуну что-нибудь неприятно-нравоучительное. Но его
опередил повар-оккультист Юрайда. Отложив свою любимую книжку
-- перевод древнеиндийских сутр "Прагна Парамита", он обратился
к удрученному Балоуну, безропотно принимавшему новые удары
судьбы.
-- Вы, Балоун, должны постоянно следить за собой, чтобы не
потерять веры в себя и в свою судьбу. Вы не имеете права
приписывать себе то, что является заслугой других. Всякий раз,
когда перед вами возникает проблема, подобная сегодняшней --
сожрать или не сожрать,-- спросите самого себя: "В каком
отношении ко мне находится печеночный паштет?"
Швейк счел нужным пояснить это теоретическое положение
примером:
-- Ты, Балоун, говорил, что у вас будут резать свинью и
коптить ее и что, как только ты узнаешь номер нашей полевой
почты, тебе пришлют окорок. Вот представь себе, полевая почта
переслала окорок к нам в роту и мы с господином старшим ротным
писарем отрезали себе по куску. Ветчина так нам понравилась,
что мы отрезали еще по куску, пока с этим окороком не случилось
то, что с одним моим знакомым почтальоном по фамилии Козел. У
него была костоеда. Сначала ему отрезали ногу по щиколотку,
потом по колено, потом ляжку, а если бы он вовремя не умер, его
чинили бы, как карандаш с разбитым графитом. Представь себе,
что мы сожрали твой окорок, как ты слопал печеночный паштет у
господина обер-лейтенанта.
Великан Балоун обвел всех грустным взглядом.
-- Только благодаря моим стараниям,-- напомнил Балоуну
старший писарь,-- вы остались в денщиках у господина
обер-лейтенанта. Вас хотели перевести в санитары, и вам
пришлось бы выносить раненых с поля сражения. Под Дуклой наши
три раза подряд посылали санитаров за прапорщиком, который был
ранен в живот у самых проволочных заграждений, и все они
остались там -- всем пули угодили в голову. Только четвертой
паре санитаров удалось вынести его с линии огня, но еще по
дороге в перевязочный пункт поапорщик приказал долго жить.
Балоун не сдержался и всхлипнул.
-- Постыдился бы,-- с презрением сказал Швейк.-- А еще
солдат!
-- Да-а, если я не гожусь для войны! -- захныкал Балоун.--
Обжора я, ненасытный я, это правда. А ведь все потому, что
оторвали меня от привычной жизни. Это у нас в роду. Покойник
отец в Противинском трактире бился об заклад, что за один
присест съест пятьдесят сарделек да два каравая хлеба, и
выиграл. А я раз поспорил, что съем четырех гусей и две миски
кнедликов с капустой, и съел. Бывало, после обеда захочется
закусить. Схожу в чуланчик, отрежу себе кусок мяса, пошлю за
жбаном пива и умну килограмма два копченого мяса. Служил у нас
батрак Вомела, старый человек, так он мне всегда внушал, чтобы
я этим не гордился и не приучался к обжорству. Он, мол, помнит,
как дед рассказывал про одного обжору. Во время войны восемь
лет подряд не родился хлеб. Пекли тогда что-то из соломы и из
льняного жмыха, а когда в молоко могли накрошить немного
творогу,-- ведь хлеба-то не было,-- это считалось большим
праздником. Обжора-мужик помер через неделю, потому что его
желудок к голоду был непривычен.
Балоун обратил печальный взор к небу.
-- Но я верю, что господь бог хоть и наказует людей за
грехи, но все же совсем их своей милостью не оставляет.
-- Господь бог сотворил обжор, он о них и позаботится,--
заметил Швейк.-- Один раз тебя уже связывали, а теперь ты
вполне заслужил передовые позиции. Когда я был денщиком
господина обер-лейтенанта, он во всем на меня полагался. Ему и
в голову не приходило, что я могу что-нибудь у него сожрать.
Когда выдавали сверх пайка, он мне обычно говорил: "Возьмите
это себе, Швейк" или же: "Чего там, мне много не нужно.
Оставьте мне часть, а с остальным поступайте как знаете".
Когда мы жили в Праге, он меня посылал в ресторан за
обедом. Порции там были очень маленькие, так я, чтоб он ничего
плохого не вообразил, покупал ему на свои последние деньги еще
одну порцию, только бы он наелся досыта! Но как-то он об этом
дознался. Я приносил из ресторана меню, а он себе выбирал.
Однажды он выбрал фаршированного голубя. Когда мне дали
половину голубя, я решил, что господин обер-лейтенант может
подумать, будто другая половина съедена мной. Купил я еще одну
половину и принес домой такую царскую порцию, что господин
обер-лейтенант Шеба, который в тот день искал, где бы ему
пообедать, и зашел в гости к моему лейтенанту как раз в
обеденное время, тоже наелся. А когда наелся, то заявил:
"Только не рассказывай мне, что это одна порция. Нигде в мире
ты не получишь по меню целого фаршированного голубя. Если
сегодня мне удастся стрельнуть деньги, то я пошлю за обедом в
этот твой ресторан. Сознайся, это двойная порция?" Господин
обер-лейтенант попросил меня подтвердить, что деньги были
отпущены на одну порцию: ведь не знал же он, что в этот день у
него будут гости! Я подтвердил. "Вот видишь! -- сказал мой
обер-лейтенант.-- Но это еще пустяки. Недавно Швейк принес на
обед две гусиные ножки. Представь себе: лапша, говядина с
сарделевой подливой, две гусиные ножки, кнедликов и капусты
прямо до потолка и, наконец, блинчики".
-- Та-тта-тата! Черт подери! -- облизывался Балоун.
Швейк продолжал:
-- Это явилось камнем преткновения. Господин
обер-лейтенант Шеба на следующий же день послал своего
долговязого денщика в наш ресторан. Тот принес ему на закуску
маленькую кучку куриного пилава, ну словно шестинедельный
ребенок накакал в пеленочку,-- так, ложечки две. Тут господин
обер-лейтенант Шеба бросился на него: ты, мол, половину сам
сожрал, а тот знай твердит, что не виновен. Господин
обер-лейтенант Шеба съездил ему по морде и поставил в пример
меня: он, мол, вот какие порции носит господину обер-лейтенанту
Лукашу. На другой день этот невинно избитый солдат снова пошел
за обедом, расспросил обо мне в ресторане и рассказал все
своему господину, а тот, в свою очередь, моему обер-лейтенанту.
Сижу я вечером с газетой и читаю сводки вражеских штабов с поля
сражения. Вдруг входит мой обер-лейтенант, весь бледный, и
сразу ко мне -- признавайся-де, сколько двойных порций купил в
ресторане за свой счет; ему, мол, все известно, и никакое
запирательство мне не поможет. Он, мол, давно знает, что я
идиот, но что я к тому же еще и сумасшедший -- это ему будто бы
в голову не приходило. Я-де так его опозорил, что теперь у него
единственное желание застрелить меня, а потом себя. "Господин
обер-лейтенант,-- объясняю я.-- Когда вы меня принимали в
денщики, то в первый же день заявили, что все денщики воры и
подлецы, а так как в этом ресторане действительно давали очень
маленькие порции, то вы и взаправду могли подумать, что я такой
же подлец, как и все, способный жрать вашу..."
-- Господи милостивый! -- прошептал Балоун, нагнулся за
чемоданчиком поручика Лукаша и скрылся с ним в глубине вагона.
-- Потом поручик Лукаш,-- продолжал Швейк,-- стал рыться
во всех карманах, а когда это ни к чему не привело, он вынул из
жилетки серебряные часы и отдал их мне. Так растрогался!
"Швейк, говорит, когда я получу жалованье, составьте счет,
сколько я вам должен. А часы эти -- мой подарок. И в другой раз
не будьте идиотом". Как-то раз нам пришлось очень туго, и я
отнес часы в ломбард...
-- Что вы там делаете, Балоун? -- вдруг воскликнул старший
писарь Ванек.
Бедняга Балоун поперхнулся от неожиданности. Он уже успел
открыть чемоданчик поручика Лукаша и запихивал в рот его
последнюю булочку.
x x x
Мимо станции, не останавливаясь, прошел другой воинский
поезд, битком набитый "дейчмейстерами", которых отправляли на
сербский фронт. Они до сих пор не опомнились после восторженных
проводов в Вене и без устали орали:
Prinz Eugenius, der edle Ritter,
wollt` dem Kaiser wiedrum kriegen
Stadt und Festung Belegrad.
Er lies schlagen einen Brucken,
das man kunnt` hinuberrucken
mit der Armee wohl fur die Stadt.
/ Храбрый рыцарь, принц Евгений,
обещал монарху в Вене,
что вернет ему Белград:
перекинет мост понтонный,
и тотчас пойдут колонны
на войну, как на парад (нем.)/
Какой-то капрал с залихватски закрученными усами
облокотился о плечи солдат, которые, сидя в дверях, болтали
ногами, и высунулся из вагона. Капрал дирижировал и неистово
кричал:
Als der Brucken war geschlagen,
das man kunnt` mit Stuck und Wagen
frei passier'n den Donauflus,
bei Semlin schlug man das Lager
alle Serben zu verjagen...
/ Скоро мост был перекинут
и обоз тяжелый двинут
вместе с войском за Дунай.
Под Землином стали наши,
чтоб из сербов сделать кашу... (нем.)
/
Вдруг он потерял равновесие, вылетел из вагона, на лету со
всего маху ударился животом о рычаг стрелки и повис на нем, как
наколотый. Поезд же шел все дальше, и в задних вагонах пели
другую песню:
Graf Radetzky, edier Degen,
schwur's des Kaisers Feind zu fegen
aus der falschen Lombardei.
In Verona langes Hoffen,
als mehr Truppen eingetroffen,
fuhlt und ruhrt der Held sich frei...
/Граф Радецкий, воин бравый,
из Ломбардии лукавой
клялся вымести врагов.
Ждал в Вероне подкреплений
и, хоть не без промедлений,
дождался, вздохнул легко... (нем.)/
Наколотый на дурацкую стрелку воинственный капрал был
мертв. Около него на карауле уже стоял молодой солдатик из
состава вокзальной комендатуры, исключительно серьезно
выполнявший свои обязанности. Он стоял навытяжку с таким
победоносным видом, будто это он насадил капрала на стрелку.
Молодой солдат был мадьяр, и, когда из эшелона батальона
Девяносто первого полка приходили смотреть на капрала, он орал
на всю станцию:
-- Nern szabat! Nem szabat! Komision militar, nern szabat!
/ Не разрешается! Не разрешается! Военная комиссия, не
разрешается! (венг. и нем.)/
-- Уже отмучился,-- вздохнул бравый солдат Швейк, который
также оказался среди любопытствующих.-- В этом есть свое
преимущество. Хоть он и получил кусок железа в живот, зато все
знают, где похоронен. Его могилу не придется разыскивать на
всех полях сражений. Очень аккуратно накололся,-- со знанием
дела прибавил Швейк, обойдя капрала со всех сторон,-- кишки
остались в штанах...
-- Nem szabat! Nem szabat! -- кричал молоденький
мадьярский солдат.-- Komision militar -- Bahnhof, nem szabat!
За спиной Швейка раздался строгий окрик:
-- Вы что тут делаете?
Перед ним стоял кадет Биглер. Швейк отдал честь.
-- Осмелюсь доложить, рассматриваем покойника, господин
кадет.
-- А что за агитацию вы здесь развели? Какое вам до всего
этого дело?
-- Осмелюсь доложить, господин кадет,-- с достоинством и
спокойно ответил Швейк,-- я никогда никакой "заагитации" не
вел.
За спиной кадета послышался смех солдат, и старший писарь
Ванек выступил вперед.
-- Господин кадет,-- объяснил он,-- господин
обер-лейтенант послал сюда ординарца Швейка, чтобы тот сообщил
ему о случившемся. Я был недавно в штабном вагоне. Вас там
разыскивает Матушич по распоряжению господина командира
батальона. Вам следует немедленно явиться к господину капитану
Сагнеру.
Когда минуту спустя раздался сигнал "на посадку", все
разбрелись по вагонам.
Ванек, идя рядом со Швейком, сказал:
-- Когда собирается много народу, вы поменьше
