торговлю. Ведь каждый анализ он сопровождал заключением, что
это очень серьезный случай в его практике, что никому из них
пить ничего нельзя, кроме воды, курить нельзя, жениться нельзя,
а есть можно только овощи. Так вот, этот чиновничек, как и все
остальные, страшно на него разозлился и выбрал орудием мести
швейцара, зная, что это человек жестокий. Как-то раз он и
говорит господину, исследовавшему мочу, что швейцар с некоторых
пор чувствует себя нездоровым и просит завтра утром к семи
часам прийти к нему за мочой. Тот пошел. Швейцар еще спал. Этот
господин разбудил его и любезно сказал: "Мое почтение, пан
Малек, с добрым утром! Вот вам бутылочка, извольте помочиться.
Мне с вас следует получить шесть крон". Тут такое началось!..
Хоть святых выноси! Швейцар выскочил из постели в одних
подштанниках, да как схватит этого господина за горло, да как
швырнет его в шкаф! Тот влетел туда и застрял. Швейцар вытащил
его, схватил арапник и в одних подштанниках погнался за ним
вниз по Челаковской улице, а тот визжать, словно пес, которому
на хвост наступили. На Гавличковой улице пан Малек вскочил в
трамвай. Швейцара схватил полицейский, он подрался и с
полицейским. А так как швейцар был в одних подштанниках и все у
него вылезало, то за оскорбление общественной нравственности
его кинули в корзину и повезли в полицию, а он и из корзины
ревел, как тур: "Мерзавцы, я вам покажу, как исследовать мою
мочу!" Ему дали шесть месяцев за насилие, совершенное в
общественном месте, и за оскорбление полиции, но после
оглашения приговора он допустил оскорбление царствующего дома.
Может быть, сидит, бедняга, и по сей день. Вот почему я и
говорю: "Когда кому-нибудь мстишь, то от этого страдает
невинный".
Балоун между тем напряженно и долго о чем-то размышлял и
наконец с трепетом спросил Ванека:
-- Простите, господин старший писарь, вы думаете, из-за
войны с Италией нам урежут пайки?
-- Ясно как божий день,-- ответил Ванек.
-- Иисус Мария! -- воскликнул Балоун, опустив голову на
руки, и затих в углу.
Так в этом вагоне закончились дебаты об Италии.
x x x
В штабном вагоне разговор о новой ситуации, создавшейся в
связи со вступлением Италии в войну, грозил быть весьма нудным
из-за отсутствия там прославленного военного теоретика кадета
Биглера, но его отчасти заменил подпоручик третьей роты Дуб.
Подпоручик Дуб в мирное время был преподавателем чешского
языка и уже тогда, где только представлялась возможность,
старался проявить свою лояльность. Он задавал своим ученикам
письменные работы на темы из истории династии Габсбургов. В
младших классах учеников устрашали император Максимилиан,
который влез на скалу и не мог спуститься вниз, Иосиф II Пахарь
и Фердинанд Добрый; в старших классах темы были более сложными.
Например, в седьмом классе предлагалось сочинение "Император
Франц-Иосиф -- покровитель наук и искусств". Из-за этого
сочинения один семиклассник был исключен без права поступления
в средние учебные заведения Австро-Венгерской монархии, так как
он написал, что замечательнейшим деянием этого монарха было
сооружение моста императора Франца-Иосифа I в Праге.
Зорко следил Дуб за тем, чтобы все его ученики в день
рождения императора и в другие императорские торжественные дни
с энтузиазмом распевали австрийский гимн.
В обществе его не любили, так как было определенно
известно, что он доносил на своих коллег. В городе, где Дуб
преподавал, он состоял членом "тройки" крупнейших идиотов и
ослов. В тройку входили, кроме него, окружной начальник и
директор гимназии. В этом узком кругу он научился рассуждать о
политике в рамках, дозволенных в Австро-Венгерской монархии.
Теперь он излагал свои мысли тоном косного преподавателя
гимназии:
-- В общем, меня совершенно не удивило выступление Италии.
Я ожидал этого еще три месяца назад. После своей победоносной
войны с Турцией из-за Триполи Италия сильно возгордилась. Кроме
того, она слишком надеется на свой флот и на настроение
населения наших приморских областей и Южного Тироля. Еще перед
войной я беседовал с нашим окружным начальником о том, что наше
правительство недооценивает ирредентистское движение на юге.
Тот вполне со мной соглашался, ибо каждый дальновидный человек,
которому дорога целостность нашей империи, должен был
предвидеть, куда может завести чрезмерная снисходительность к
подобным элементам. Я отлично помню, как года два назад я --
это было, следовательно, в Балканскую войну, во время аферы
нашего консула Прохазки,-- в разговоре с господином окружным
начальником заявил, что Италия ждет только удобного случая,
чтобы коварно напасть на нас. И вот мы до этого дожили! --
крикнул он, будто все с ним спорили, хотя кадровые офицеры,
присутствовавшие во время его речи, молчали и мечтали о том,
чтоб этот штатский трепач провалился в тартарары.-- Правда,--
продолжал он, несколько успокоившись,-- в большинстве случаев
даже в школьных сочинениях мы забывали о наших прежних
отношениях с Италией, забывали о тех великих днях побед нашей
славной армии, например, в тысяча восемьсот сорок восьмом году,
равно как и в тысяча восемьсот шестьдесят шестом... О них
упоминается в сегодняшнем приказе по бригаде. Однако что
касается меня, то я всегда честно выполнял свой долг и еще
перед окончанием учебного года почти, так сказать, в самом
начале войны задал своим ученикам сочинение на тему "Unsere
Helden in Italien von Vicenza bis zur Custozza, oder..." /Наши
герои в Италии от Виченцы до Кустоццы, или... (нем.)/
И дурак подпоручик Дуб торжественно присовокупил:
-- Blut und Leben fur Habsburg! Fur ein Osterreich, ganz,
einig, gros!.. / Кровь и жизнь за Габсбургов! За Австрию,
единую, неделимую, великую!.. (нем.) /
Он замолчал, ожидая, по-видимому, что все остальные в
штабном вагоне тоже заговорят о создавшейся ситуации, и тогда
он еще раз докажет, что уже пять лет тому назад предвидел, как
Италия поведет себя по отношению к своему союзнику. Но он
жестоко просчитался, так как капитан Сагнер, которому ординарец
батальона Матушич принес со станции вечерний выпуск
"Пестер-Ллойд", просматривая газету, воскликнул: "Послушайте,
та самая Вейнер, на гастролях которой мы были в Бруке, вчера
выступала здесь на сцене Малого театра!"
На этом прекратились дебаты об Италии в штабном вагоне.
x x x
Ординарец батальина Матушич и денщик Сагнера Батцер, также
ехавшие в штабном вагоне, рассматривали войну с Италией с чисто
практической точки зрения: еще давно, в мирное время, будучи на
военной службе, они принимали участие в маневрах в Южном
Тироле.
-- Тяжело нам будет лазить по холмам,-- вздохнул Батцер,--
у капитана Сагнера целый воз всяких чемоданов. Я сам горный
житель, но это совсем другое дело, когда, бывало, спрячешь
ружье под куртку и идешь выслеживать зайца в имении князя
Шварценберга.
-- Если нас действительно перебросят на юг, в Италию...
Мне тоже не улыбается носиться по горам и ледникам с приказами.
А что до жратвы, то там, на юге, одна полента и растительное
масло,-- печально сказал Матушич.
-- А почему бы и не сунуть нас в эти горы? --
разволновался Батцер.-- Наш полк был и в Сербии и на Карпатах.
Я уже достаточно потаскал чемоданы господина капитана по горам.
Два раза я их терял. Один раз в Сербии, другой раз в Карпатах.
Во время такой баталии все может случиться. Может, то же самое
ждет меня и в третий раз, на итальянской границе, а что
касается тамошней жратвы...-- Он сплюнул, подсел поближе к
Матушичу и доверительно заговорил: -- Знаешь, у нас в
Кашперских горах делают вот такие маленькие кнедлики из сырой
картошки. Их сварят, поваляют в яйце, посыплют как следует
сухарями, а потом... а потом поджаривают на свином сале!
Последнее слово он произнес замирающим от восторга
голосом.
-- Но лучше всего кнедлики с кислой капустой,-- прибавил
он меланхолически,-- а макаронам место в сортире.
На этом и здесь закончился разговор об Италии...
В остальных вагонах в один голос утверждали, что поезд,
вероятно, повернут и пошлют в Италию, так как он уже больше
двух часов стоит на вокзале.
Это отчасти подтверждалось и теми странными вещами,
которые проделывались с эшелоном. Солдат опять выгнали из
вагонов, пришла санитарная инспекция с дезинфекционным отрядом
и обрызгала все лизолом, что было встречено с большим
неудовольствием, особенно в тех вагонах, где везли запасы
пайкового хлеба.
Но приказ есть приказ, санитарная комиссия дала приказ
произвести дезинфекцию во всех вагонах эшелона No 728, а потому
преспокойным образом были обрызганы лизолом и горы хлеба, и
мешки с рисом. Это уже говорило о том, что происходит нечто
необычное.
Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова
выгнали, так как эшелон пришел инспектировать дряхленький
генерал. Швейк тут же дал старику подходящее прозвище. Стоя
позади шеренги, Швейк шепнул старшему писарю:
-- Ну и дохлятинка.
Старый генерал в сопровождении капитана Сагнера прошел
вдоль фронта и, желая воодушевить команду, остановился перед
одним молодым солдатом и спросил, откуда он, сколько ему лет и
есть ли у него часы. Хотя у солдата часы были, он, надеясь
получить от старика еще одни, ответил, что часов у него нет. На
это дряхленький генерал-дохлятинка улыбнулся придурковато, как,
бывало, улыбался император Франц-Иосиф, обращаясь к
бургомистру, и сказал:
-- Это хорошо, это хорошо!
После этого оказал честь стоявшему рядом капралу, спросив,
здорова ли его супруга.
-- Осмелюсь доложить,-- рявкнул капрал,-- я холост!
На это генерал с благосклонной улыбкой тоже пробормотал
свое:
-- Это хорошо, это хорошо!
Затем впавший в детство генерал потребовал, чтобы капитан
Сагнер продемонстрировал, как солдаты выполняют команду: "На
первый-второй рассчитайсь!" И тут же раздалось:
-- Первый-второй, первый-второй, первый-второй...
Генерал-дохлятинка это страшно любил. Дома у него было два
денщика. Он выстраивал их перед собой, и они кричали:
-- Первый-второй, первый-второй.
Таких генералов в Австрии было великое множество.
Когда смотр благополучно окончился, генерал не поскупился
на похвалы капитану Сагнеру; солдатам разрешили прогуляться по
территории вокзала, так как пришло сообщение, что эшелон
тронется только через три часа. Солдаты слонялись по перрону и
вынюхивали, нельзя ли что-нибудь стрельнуть. На вокзале всегда
много народу, и кое-кому из солдат удавалось выклянчить
сигарету.
Это было ярким показателем того, насколько повыветрился
восторг прежних, торжественных встреч, которые устраивались на
вокзалах для эшелонов: теперь солдатам приходилось
попрошайничать.
К капитану Сагнеру прибыла делегация от "Кружка для
приветствия героев" в составе двух невероятно изможденных дам,
которые передали подарок, предназначенный для эшелона, а
именно: двадцать коробочек ароматных таблеток для освежения рта
-- реклама одной будапештской конфетной фабрики. Эти таблетки
были упакованы в очень красивые жестяные коробочки. На крышке
каждой коробочки был нарисован венгерский гонвед, пожимающий
руку австрийскому ополченцу, а над ними -- сияющая корона
святого Стефана. По ободку была выведена надпись на венгерском
и немецком языках: "Fur Kaiser, Gott und Vaterland" / За
