маршевых ротах по телефону тоже никого не смогли отыскать.
Памятуя, что мне как ординарцу вы приказали дежурить у
телефона, пока к нам не будет прикомандирован телефонист
Ходоунский, я сидел и ждал, пока не дошла и до меня очередь. В
полковой канцелярии ругались: никуда, мол, не дозвонишься, а
получена телефонограмма с приказом забрать из полковой
канцелярии книжки для господ офицеров всего маршевого
батальона. Так как я понимаю, господин обер-лейтенант, что на
военной службе нужно действовать быстро, я ответил им по
телефону, что сам заберу эти книжки и отнесу их в батальонную
канцелярию. Мне дали такой тяжелый ранец, что я едва его
дотащил. Здесь я просмотрел эти книжки. И рассудил по-своему:
старший писарь в полковой канцелярии сказал мне, что, согласно
телефонограмме, которая была передана в полк, в батальоне уже
знают, какие из этих книжек выбрать, который там том. Эти
книжки были в двух томах-- первый том отдельно, второй --
отдельно. Ни разу в жизни я так не смеялся, потому, что я
прочел много книжек, но никогда не начинал читать со второго
тома. А он мне опять: "Вот вам первые тома, а вот-- вторые.
Который том должны читать господа офицеры, они уж сами знают!"
Я подумал, что все нализались, потому что книжку всегда читают
с начала. Скажем, роман об отцовских грехах, который я принес
(я, можно сказать, знаю немецкий язык), нужно начинать с
первого тома, ведь мы не евреи и не читаем сзаду наперед. Потом
по телефону я спросил об этом вас, господин обер-лейтенант,
когда вы возвратились из Офицерского собрания. Я рапортовал вам
об этих книжках, спросил, не пошло ли на войне все
шиворот-навыворот и не полагается ли читать книжки в обратном
порядке: сначала второй том, а потом первый. Вы ответили, что я
пьяная скотина. раз не знаю, что в "Отче наш" сначала идет
"Отче наш" и только потом "аминь"... Вам нехорошо, господин
обер-лейтенант? -- с участием спросил Швейк, видя, как
побледневший поручик Лукаш схватился за подножку погасшего
паровоза.
Бледное лицо Лукаша уже не выражало злобы. На нем было
написано безнадежное отчаяние.
-- Продолжайте, продолжайте, Швейк... уже прошло. Уже все
равно...
-- И я,-- прозвучал на заброшенном пути мягкий голос
Швейка,-- придерживался, как я уже говорил, того же мнения.
Однажды я купил кровавый роман "Рож Шаван из Баконского леса",
и в нем не хватало первой части. Так мне пришлось догадываться
о том, что было вначале. Ведь даже в разбойничьей истории без
первой части не обойтись. Мне было совершенно ясно, что,
собственно говоря, господам офицерам совершенно бессмысленно
читать сначала вторую часть, а потом первую, и глупо было бы с
моей стороны передавать в батальон то, что мне сказали в
полковой канцелярии: господа офицеры, мол, сами знают, который
том должны читать. Вообще вся история с этими книжками,
господин обер-лейтенант, казалась мне ужасно странной и
загадочной. Я знал, что господа офицеры вообще мало читают, а в
грохоте войны...
-- Оставьте ваши глупости, Швейк,-- простонал поручик
Лукаш.
-- Ведь я, господин обер-лейтенант, тогда же спросил,
желаете ли вы сразу оба тома. А вы ответили точь-в-точь как
теперь, чтобы я оставил свои глупости -- нечего, мол, таскаться
с какими-то книгами, и я решил: раз таково ваше мнение, то
остальные господа офицеры должны быть того же мнения.
Посоветовался я об этом с нашим Ванеком. Ведь он уже был на
фронте и имеет опыт в подобных делах. Он сказал, что поначалу
господа офицеры воображали, будто война -- чепуха, и привозили
на фронт, словно на дачу, целые библиотеки. Офицеры получали от
эрцгерцогинь в дар даже полные собрания сочинений разных
поэтов, так что денщики под тяжестью книг сгибались в три
погибели и проклинали день, когда их мать на свет родила. Ванек
рассказывал, что эти книги совершенно не шли на раскурку, так
как были напечатаны на очень хорошей толстой бумаге, а в
отхожем месте человек такими стихами обдирал себе, извиняюсь,
господин обер-лейтенант, всю задницу. Читать было некогда, так
как все время приходилось удирать; все понемножку
выбрасывалось, а потом уже стало правилом: заслышав первую
канонаду, денщик сразу вышвыривает все книги для чтения. Все
это я уже знал, но мне хотелось, господин обер-лейтенант, еще
раз услышать ваше мнение, и, когда я вас спросил по телефону,
что делать с этими книжками, вы сказали, что, когда мне
что-нибудь влезет в мою дурацкую башку, я не отстану до тех
пор, пока не получу по морде. Так я, значит, господин
обер-лейтенант, отнес в канцелярию батальона только первые тома
этого романа, а второй том оставил на время в нашей ротной
канцелярии. Сделал я это с добрым намерением, чтобы после того,
как господа офицеры прочтут первый том, выдать им второй том,
как это делается в библиотеке. Но вдруг пришло извещение об
отправке, и по всему батальону была передана телефонограмма,--
все лишнее сдать на полковой склад. Я еще раз спросил господина
Ванека, не считает ли он второй том романа лишним. Он мне
ответил, что после печального опыта в Сербии, Галиции и Венгрии
никаких книг для чтения на фронт не возят. Единственно
полезными являются только ящики в городах, куда для солдат
складывают прочитанные газеты, так как в газету удобно
завертывать табак или сено, что курят солдаты в окопах. В
батальоне уже роздали первые тома этого романа, а вторые тома
мы отнесли на склад.-- Швейк помолчал, а минуту спустя добавил:
-- Там, на этом складе, чего только нет, даже цилиндр
будейовнцкого регента, в котором он явился в полк по
мобилизации.
-- Одно скажу вам, Швейк,-- с тяжким вздохом произнес
поручик Лукаш.-- Вы даже не отдаете себе отчета в размерах
своих проступков. Мне уже самому противно без конца повторять,
что вы идиот. Слов не хватает, чтобы определить вашу глупость.
Когда я называю вас идиотом, это еще очень мягко и
снисходительно. Вы сделали такую ужасную вещь, что все
преступления, совершенные вами с тех пор, как я вас знаю,
ангельская музыка по сравнению с этим. Если бы вы только знали,
что вы натворили, Швейк... Но вы этого никогда не узнаете! Если
когда-нибудь вспомнят об этих книжках, не вздумайте трепаться,
что я сказал вам по телефону насчет второго тома... Если зайдет
речь о том, как обстояло дело с первым и вторым томами, вы и
виду не подавайте! Вы ничего не знаете, ни о чем не помните!
Посмейте только впутать меня в какую-нибудь историю! Смотрите у
меня...
Поручик Лукаш говорил как в лихорадке. Момент, когда он
умолк, Швейк использовал для невинного вопроса:
-- Прошу великодушно простить меня, господин
обер-лейтенант, но почему я никогда не узнаю, что я такого
ужасного натворил? Я, господин обер-лейтенант, осмелился вас
спросить об этом единственно для того, чтобы в будущем избегать
подобных вещей. Мы ведь, как говорится, учимся на своих
ошибках. Вот, например, литейщик Адамец из Даньковки. Он по
ошибке выпил соляную кислоту...
Швейк не окончил, так как поручик Лукаш прервал его
повествование:
-- Балбес! Ничего я не буду объяснять! Лезьте обратно в
вагон и скажите Балоуну, пусть он, когда мы приедем в Будапешт,
принесет в штабной вагон булочку и печеночный паштет, который
лежит внизу в моем чемоданчике, завернутый в станиоль. А Ванеку
скажите, что он лошак. Трижды я приказывал ему представить мне
точные данные о численном составе роты. Сегодня мне эти данные
понадобились, и оказалось, что у меня старые сведения, с
прошлой недели.
-- Zum Befehl, Herr Oberleutnant, / Слушаюсь, господин
обер-лейтенант (нем.)/-- пролаял Швейк и не спеша направился к
своему вагону.
Поручик Лукаш, бредя по железнодорожному полотну, бранил
сам себя: "Мне бы следовало надавать ему оплеух, а я болтаю с
ним, как с приятелем!"
Швейк степенно влез в свой вагон. Он проникся уважением к
своей особе. Ведь не каждый день удается совершить нечто столь
страшное, что даже сам не имеешь права узнать это.
x x x
-- Господин фельдфебель,-- доложил Швейк, усевшись на свое
место,-- господин обер-лейтенант Лукаш, как мне кажется,
сегодня в очень хорошем расположении духа. Он велел передать
вам, что вы лошак, так как он уже трижды требовал от вас точных
сведений о численном составе роты.
-- Боже ты мой! -- разволновался Ванек.-- Задам же я
теперь этим взводным! Разве я виноват, если каждый бродяга
взводный делает, что ему вздумается, и не посылает мне данных о
составе взвода? Из пальца мне, что ли, высосать эти сведения?
Вот какие порядки у нас в роте! Это возможно только в нашей
одиннадцатой маршевой роте. Я это предчувствовал, я так и знал!
Я ни минуты не сомневался, что у нас непорядки. Сегодня в кухне
недостает четырех порций, завтра, наоборот, три лишних. Если бы
эти разбойники сообщали, по крайней мере, кто лежит в
госпитале! Еще прошлый месяц у меня в ведомостях значился
Никодем, и только при выплате жалованья я узнал, что этот
Никодем умер от скоротечной чахотки в будейовицкой
туберкулезной больнице, а мы все это время получали на него
довольствие. Мы выдали для него мундир, а куда он делся -- один
бог ведает. И после этого господин обер-лейтенант называет меня
лошаком. Он сам не в состоянии уследить за порядком в своей
роте.
Старший писарь Ванек взволнованно расхаживал по вагону.
-- Будь я командиром, у меня все бы шло как по-писаному! Я
имел бы сведения о каждом. Унтера должны были бы дважды в день
подавать мне данные о численном составе. Но что делать, когда
наши унтера ни к черту не годятся! И хуже всех взводный Зика.
Все шуточки да анекдоты. Ты ему объявляешь, что Коларжик
откомандирован из его взвода в обоз, а он на другой день
докладывает, что численный состав взвода остался без изменения,
как будто Коларжик и сейчас болтается в роте и в его взводе. И
так изо дня в день. А после этого я лошак! Нет, господин
обер-лейтенант, так вы не приобретете себе друзей! Старший
ротный писарь в чине фельдфебеля -- это вам не ефрейтор,
которым каждый может подтереть себе...
Балоун, слушавший разиня рот, договорил за Ванека это
изящное словцо, желая, по-видимому, вмешаться в разговор.
-- Цыц, вы там! -- озлился разволновавшийся старший
писарь.
-- Послушай-ка, Балоун,-- вдруг вспомнил Швейк,-- господин
обер-лейтенант велел тебе, как только мы приедем в Будапешт,
принести булочку и печеночный паштет в станиоле, который лежит
в чемоданчике у господина обер-лейтенанта в самом низу.
Великан Балоун сразу сник, безнадежно свесив свои длинные
обезьяньи руки, и долго оставался в таком положении.
-- Нет его у меня,-- едва слышно, с отчаянием пролепетал
он, уставившись на грязный пол вагона.-- Нет его у меня,--
повторил он отрывисто.-- Я думал... я его перед отъездом
развернул... Я его понюхал... не испортился ли... Я его
попробовал! -- закричал он с таким искренним раскаянием, что
всем все стало ясно.
-- Вы сожрали его вместе со станиолем,-- остановился перед
Балоуном старший писарь Ванек.
Он развеселился. Теперь ему не нужно доказывать, что не
только он лошак, как назвал его поручик Лукаш. Теперь ясно, что
причина колебания численности состава "х" имеет свои глубокие
корни в других "лошаках". Кроме того, он был доволен, что
переменилась тема разговора и объектом насмешек стал ненасытный
Балоун и новое трагическое происшествие. Ванека так и подмывало
