батальона, по несчастной случайности, на долю полковника опять
не хватило порции рулета из телячьих почек, и "отец родной"
отправил "сынка" с маршевым батальоном на фронт, вверив
полковую офицерскую кухню какому-то несчастному учителю из
школы слепых на Кларове.
Повар-оккультист еще раз пробежал написанное. Письмо
показалось ему достаточно дипломатичным для того, чтобы помочь
хоть некоторое время удержаться подальше от поля боя, так как,
что там ни говори, а даже на самом фронте должность повара есть
своего рода дезертирство. Правда, до призыва на военную службу
он как редактор и издатель оккультного научного журнала о
загробном мире написал большую статью о том, что никто не
должен бояться смерти, и статью о переселении душ.
Теперь он подошел к Швейку и Ванеку и начал подглядывать к
ним в карты. В этот момент оба игрока забыли и думать о
чинопочитании. Они играли в "марьяж" уже не вдвоем, а втроем,
вместе с Ходоунским.
Ординарец Швейк распекал старшего писаря Ванека:
-- Просто удивительно, как вы ухитряетесь так глупо
играть. Ведь вы же видите, что он играет на ренонсах, что у
меня нет бубен, и все-таки, как неразумная скотина, вместо
восьмерки идете трефовым валетом, и этот балбес выигрывает!
-- Подумаешь, сколько крику из-за одной проигранной
взятки,-- послышался вежливый ответ старшего писаря.-- Вы сами
играете, как идиот. Из пальца, что ли, я вам высосу бубновую
восьмерку, когда у меня на руках совсем нет бубен, а только
крупные пики и трефы. Эх вы, бардачный заседатель!
-- Тогда вам надо было, умная вы голова, играть без
козырей! -- с улыбкой присоветовал Швейк.-- Точь-в-точь такое
случилось как-то раз в винном погребке "У Вальшов". Там тоже
один дуралей имел на руках козыри, но не пользовался ими, а все
время откладывал самые маленькие карты в прикуп и пасовал. А
какие были карты! Всех мастей, самые крупные! И так же как
теперь, если бы вы играли без козырей, я не имел бы никакой
выгоды, так и в тот вечер ни мне и ни кому другому это не было
выгодно. Шло бы все это кругом, а мы платили бы да платили. Я в
конце концов не выдержал и говорю: "Господин Герольд, будьте
любезны, не валяйте дурака, играйте без козырей". Ну, а он на
меня как набросится: имею, мол, право играть, как хочу, а вы
должны держать язык за зубами, я-де с университетским
образованием. Но это ему дорого обошлось. Хозяин трактира был
знакомый, официантка относилась к нам более чем ласково, а
патрулю мы разъяснили -- и все было в наилучшем порядке. Прежде
всего, это хулиганство -- нарушать ночную тишину и звать
патруль только потому, что ты, поскользнувшись у трактира,
упал, проехался по льду носом и в кровь его расквасил. Кроме
того, мы и пальцем не тронули этого господина, когда он
шулерничал в "марьяже". Ну а когда его разоблачили, он удирал
так быстро, что трахнулся со всего размаху. Хозяин трактира и
официантка подтвердили, что мы действительно вели себя
чрезвычайно джентльменски, а он ничего лучшего не заслужил.
Сидел с семи часов вечера до полночи всего за
одной-единственной кружкой пива да стаканом содовой воды и
корчил из себя бог весть кого потому только, что он профессор
университета, а в "марьяже" понимал как свинья в апельсине...
Ну, кому теперь сдавать?
-- Теперь сыграем в "прикупного",-- предложил
повар-оккультист,-- по десять геллеров и по два.
-- Лучше расскажите нам,-- предложил старший писарь
Ванек,-- о переселении душ, как это вы рассказывали барышне в
кантине, когда разбили себе нос.
-- О переселении душ я уже слыхал,-- отозвался Швейк.--
Как-то, несколько лет тому назад, я решил, чтобы не отстать от
других, заняться, простите за выражение, самообразованием и
пошел в читальный зал Пражского промышленного общества. Но,
поскольку вид у меня был непрезентабельный и на заднице
просвечивало, заняться самообразованием я не смог, в читальный
зал меня не пустили и вывели вон, заподозрив, что я пришел
красть шубы. Тогда я надел праздничный костюм и пошел в
библиотеку Музея. Там мы с товарищем получили книжку о
переселении душ. В этой книжке я вычитал, что один индийский
император после смерти превратился в свинью, а когда эту свинью
закололи, он превратился в обезьяну, из обезьяны -- в барсука,
из барсука -- в министра. На военной службе я убедился, что в
этом есть доля правды. Ведь всякий, у кого на эполетах хоть
одна звездочка, обзывает солдат либо морской свиньей, либо
другим каким звериным именем. Поэтому можно предположить, что
тысячу лет тому назад эти простые солдаты были знаменитыми
полководцами. А в военное время такое переселение душ --
глупейшая вещь. Черт знает, каких только метаморфоз не
произойдет с человеком, пока он станет, скажем, телефонистом,
поваром или пехотинцем! И вдруг он убит гранатой, а его душа
вселяется в какую-нибудь артиллерийскую лошадь. Но вот в
батарею, когда она занимает высоту, опять попадает снаряд и
разносит на куски лошадь, в которую воплотилась душа покойника.
Теперь эта душа мигом переселяется в обозную корову, из которой
готовят гуляш для всей воинской части, а из коровы -- ну,
скажем, в телефониста, а из телефониста...
-- Удивляюсь,-- прервал Швейка явно задетый телефонист
Ходоун-ский,-- почему именно я должен быть мишенью для
идиотских острот?
-- Ходоунский, который содержит частное сыскное бюро с
фирменной маркой "Око", как у святой троицы, не родственник ли
ваш? -- невинно спросил Швейк.-- Очень люблю частных сыщиков.
Несколько лет тому назад я отбывал воинскую повинность вместе с
одним частным сыщиком по фамилии Штендлер. Голова у него
напоминала еловую шишку, и наш фельдфебель любил повторять, что
за двадцать лет службы он видел много шишкообразных военных
голов, но такой еловой шишки даже представить себе не мог.
"Послушайте, Штендлер,-- говорил он ему,-- если бы в нынешнем
году не было маневров, ваша шишковидная голова даже для военной
службы не пригодилась бы. Ну, а теперь по вашей шишке будет, по
крайней мере, пристреливаться артиллерия, когда мы придем в
такую местность, где не найдем лучшего ориентира". Ну и
натерпелся же бедняга от него! Иногда во время похода вышлет
его фельдфебель на пятьсот шагов вперед, а потом командует:
"Направление -- голова-шишка!" Этому самому Штендлеру и как
частному сыщику страшно не везло. Бывало, он частенько
рассказывал, сидя в кантине, сколько пришлось претерпеть ему на
этой службе! Получает он, например, задание: выследить супругу
одного клиента. Прибегает такой клиент сам не свой в их контору
и дает поручение разузнать, не снюхалась ли его супруга с
другим, а если снюхалась, то с кем снюхалась, где и как
снюхалась. Или же наоборот. Этакая ревнивая баба захочет
выследить, с кем шляется ее муж, чтобы иметь основание почаще
устраивать дома скандалы. Штендлер был человек образованный,
говорил о нарушении супружеской верности в самых деликатных
выражениях и, бывало, чуть не плакал, рассказывая нам, как от
него требовали, чтобы он застиг "ее" или "его" in flagrant! /
На месте преступления (лат.)/. Другой бы, скажем, обрадовался,
если бы застал такую парочку in flagrant!, и только глаза бы
пялил, а Штендлер, по его словам, в таких случаях сам терялся.
Он всегда изысканно выражался и говорил, что смотреть на все
эти похабные гнусности у него нет больше сил. Бывало, у нас
слюнки текут, как у собаки, мимо которой пронесли вареную
ветчину, при его рассказах о позах, в каких он заставал разные
парочки. Когда нас оставляли без отпуска в казарме, он нам все
это очень тонко описывал. "В таком положении, говорит, я видел
пани такую-то с паном таким-то,-- и сообщал их адреса. И был
очень грустный при этом.-- А сколько пощечин я получил с той и
другой стороны! Но больше всего меня угнетало, что я брал
взятки. Одну взятку до самой смерти не забуду. Он голый, и она
голая. В отеле -- и не заперлись на крючок! Вот дураки! На
диване они не поместились, потому что оба были толстые.
Резвились на ковре, словно котята. А ковер такой замызганный,
пыльный, весь в окурках. Когда я вошел, оба вскочили, он встал
передо мной, руку держит фиговым листком. Она же повернулась ко
мне спиной, на коже ясно отпечатался рисунок ковра, а к хребту
прилип окурок. "Извините, говорю, пан Земек, я частный детектив
Штендлер из бюро Ходоунского, и мой служебный долг поймать вас
in flagrant!, согласно заявке вашей уважаемой супруги. Дама, с
которой вы находитесь в недозволенной связи, есть пани
Гротова". Во всю свою жизнь я не видел более спокойного
гражданина. "Разрешите,-- сказал он как ни в чем не бывало,-- я
оденусь. Во всем единственно виновата моя супруга, которая
своей необоснованной ревностью вынуждает меня вступать в
недозволенную связь и, побуждаемая необоснованным подозрением,
оскорбляет меня как супруга упреками и отвратительным
недоверием. Если, однако, не остается никакого сомнения и
позора уже не скрыть... Где мои кальсоны?" -- спросил он
спокойно. "На постели". Надевая кальсоны, он продолжал: "Если
уже позор скрыть невозможно, остается одно: развод. Но этим
пятно позора не смоешь. Вообще развод-- вещь серьезная,--
рассуждал он, одеваясь.-- Самое лучшее, если моя супруга
вооружится терпением и не даст повода для публичного скандала.
Впрочем, делайте, что хотите. Я вас оставляю здесь наедине с
этой госпожой". Пани Гротова между тем забралась в постель. Пан
Земек пожал мне руку и вышел".
Я уже не помню хорошенько, как нам дальше рассказывал пан
Штендлер, что он потом ей говорил. Только он весьма
интеллигентно беседовал с этой дамой в постели, очень культурно
рассуждал, например, что брак вовсе не установлен для того,
чтобы каждого вести прямо к счастью, и что долг каждого из
супругов побороть похоть, а также очистить и одухотворить свою
плоть. "При этом я,-- рассказывал Штендлер,-- начал
раздеваться, и, когда разделся, одурел и стал диким, словно
олень в период случки, в комнату вошел мой хороший знакомый
Штах, тоже частный детектив из конкурировавшего с нами бюро
Штерна, куда обратился пан Грот за помощью относительно своей
жены, которая якобы была с кем-то в связи. Этот Штах сказал
только: "Ага, пан. Штендлер in flagranti с пани Гротовой!
Поздравляю!"-- закрыл тихо дверь и ушел.
"Теперь уж все равно,-- сказала пани Гротова,-- нечего
спешить одеваться. Рядом со мною достаточно места".-- "У меня,
милостивая государыня, действительно речь идет о месте",--
ответил я, сам не понимая, что говорю. Помню только, я
рассуждал о том, что если между супругами идут раздоры, то от
этого страдает, между прочим, и воспитание детей".
Далее он нам рассказал, как он быстро оделся, как вовсю
удирал и как решил обо всем немедленно сообщить своему хозяину,
пану Ходоунскому. По дороге он зашел подкрепиться, а когда
пришел в контору, на нем уже был поставлен крест. Там уже успел
побывать Штах, которому его хозяин приказал нанести удар
Ходоунскому и показать ему, что представляет собою сотрудник
его частного сыскного бюро. А Ходоунский не придумал ничего
лучшего, как немедленно послать за женой пана Штендлера, чтобы
она сама с ним расправилась, как полагается расправиться с
человеком, которого посылают по служебным делам, а сотрудник
конкурирующего учреждения застает его in flagranti. "С той
самой поры,-- говорил пан Штендлер, когда об этом заходила
