кого-нибудь подыскали для господина обер-лейтенанта?
-- Будьте благоразумнее,-- ответил Ванек,-- времени
хватит. Между прочим, я думаю, что господин обер-лейтенант
привыкнет к Балоуну, Балоун разок-другой еще что-нибудь у него
слопает, а потом это пройдет, когда попадем на фронт. Там
скорее всего ни тому, ни другому жрать будет нечего. Когда я
ему скажу, что Балоун остался, он ничего не сможет поделать.
Это моя забота, господина обер-лейтенанта это не касается.
Главное: не торопиться! -- Ванек опять лег на свою койку и
попросил: -- Швейк, расскажите мне какой-нибудь анекдот из
военной жизни.
-- Можно,-- ответил Швейк,-- только я боюсь, что опять
кто-нибудь позвонит.
-- Так выключите телефон: отвинтите провод или снимите
трубку.
-- Ладно,-- сказал Швейк, снимая трубку.-- Я вам расскажу
один случай, подходящий к нашему положению. Только тогда вместо
настоящей войны были маневры, а паника началась точь-в-точь
такая же, как сегодня: мы тоже не знали, когда выступим из
казарм. Служил со мной Шиц с Поржича, хороший парень, только
набожный и робкий. Он представлял себе, что маневры-- это
что-то ужасное и что люди на них падают от жажды, а санитары
подбирают их, как опавшие плоды. Поэтому он пил про запас, а
когда мы выступили из казарм на маневры и пришли к Мнишеку, то
сказал: "Я этого не выдержу, ребята, только господь бог меня
может спасти!" Потом мы пришли к Горжовицам и там на два дня
сделали привал, потому как из-за какой-то ошибки мы так быстро
шли вперед, что чуть было вместе с остальными полками, которые
шли с нами по флангам, не захватили весь неприятельский штаб. И
осрамились бы, потому что нашему корпусу полагалось про..ать, а
противнику выиграть: у них там находился какой-то
эрцгерцогишка-замухрышка. Шиц устроил такую штуку. Когда мы
разбили лагерь, он собрался и пошел в деревню за Горжовицами
кое-что себе купить и к обеду возвращался в лагерь. Жарко было,
к тому же выпил он тоже здорово, и тут увидел он при дороге
столб, на столбе был ящик, а в нем под стеклом совсем маленькая
статуя святого Яна Непомуцкого. Помолился он святому Яну и
говорит: "Вот, чай, жарко тебе, не мешало бы тебе чего-нибудь
выпить. На самом ты солнцепеке. Чай, все время потеешь?"
Взболтал походную фляжку, выпил и говорит: "Оставил я и тебе
глоток, святой Ян из Непомук". Потом спохватился, вылакал все,
и святому Яну из Непомук ничего не осталось. "Иисус Мария! --
воскликнул он.-- Святой Ян из Непомук, ты это мне должен
простить, я тебя за это вознагражу. Я возьму тебя с собой в
лагерь и так тебя напою, что ты на ногах стоять не сможешь. И
добрый Шиц из жалости к святому Яну из Непомук разбил стекло,
вытащил статуйку святого, сунул под гимнастерку и отнес в
лагерь. Потом святой Ян Непомуцкий вместе с ним спал на соломе.
Шиц носил его с собой во время походов в ранце, и всегда ему
страшно везло в карты. Где ни сделаем привал, он всегда
выигрывал, пока не пришли мы в Прахенско. Квартировали мы в
Драгеницах, и он вконец продулся. Утром, когда мы выступили в
поход, на груше у дороги висел в петле святой Ян Непомуцкий.
Вот вам и анекдот, ну, а теперь повешу трубку.
И телефон снова начал вбирать в себя судороги нервной
жизни лагеря. Гармония покоя была здесь нарушена.
В это самое время поручик Лукаш изучал в своей комнате
только что переданный ему из штаба полка шифр с руководством,
как его расшифровать, и одновременно тайный шифрованный приказ
о направлении, по которому маршевый батальон должен был
двигаться к границе Галиции (первый этап).
7217-1238-- 475-- 2121-- 35-- Мошон.
8922-- 375-- 7282 -- Раб.
4432-- 1238-- 7217-- 375-- 8922-- 35 -- Комарно.
7282-- 9299-- 310-- 375-- 7881 -- 298-- 475-- 7979 --
Будапешт.
Расшифровывая эти цифры, поручик Лукаш вздохнул:
-- Der Teufel soll das buserieren /Грубое немецкое
ругательство/.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ПОРКА *
Глава I. ПО ВЕНГРИИ
Наконец наступил момент, когда всех распихали по вагонам
из расчета сорок два человека или восемь лошадей. Лошади,
разумеется, ехали с большими удобствами, так как могли спать
стоя. Впрочем, это не имело ровно никакого значения: воинский
поезд вез новую партию людей в Галицию на убой.
И все же, когда поезд тронулся, эти создания почувствовали
некоторое облегчение. Теперь хоть что-то определилось, до этого
же момента была лишь мучительная неизвестность, паника и
бесконечные волнения, когда отправят: сегодня, завтра или
послезавтра? Многие испытывали чувство приговоренных к смерти,
со страхом ожидающих прихода палача. Но вот палач пришел и
наступает успокоение -- наконец-то все кончится!
Вероятно, поэтому один солдат орал точно помешанный:
"Едем! Едем!"
Старший писарь Ванек был безусловно прав, когда говорил
Швейку, что торопиться нечего.
Прошло несколько дней, прежде чем солдаты разместились по
вагонам. И все время не прекращались разговоры о консервах.
Умудренный опытом Ванек заявил, что это фантазия. Какие там
консервы! Полевая обедня -- это еще куда ни шло. Ведь то же
самое было с предыдущей маршевой ротой. Когда есть консервы,
полевая обедня отпадает. В противном случае полевая обедня
служит возмещением за консервы.
И правда, вместо мясных консервов появился обер-фельдкурат
Ибл, который "единым махом троих побивахом". Он отслужил
полевую обедню сразу для трех маршевых батальонов. Два из них
он благословил на Сербию, а один-- на Россию.
При этом он произнес вдохновенную речь, материал для
которой, как это не трудно было заметить, был почерпнут из
военных календарей. Речь настолько взволновала всех, что по
дороге в Мошон Швейк, вспоминая речь, сказал старшему писарю,
ехавшему вместе с ним в вагоне, служившем импровизированной
канцелярией:
-- Что ни говори, а это в самом деле будет шикарно. Как он
расписывал! "День начнет клониться к вечеру, солнце со своими
золотыми лучами скроется за горы, а на поле брани будут слышны
последние вздохи умирающих, ржание упавших коней, стоны раненых
героев, плач и причитания жителей, у которых над головами
загорятся крыши". Мне нравится, когда люди становятся идиотами
в квадрате.
Ванек в знак согласия кивнул головой:
-- Это было чертовски трогательно!
-- Это было красиво и поучительно,-- назидательно сказал
Швейк.-- Я все прекрасно запомнил и, когда вернусь с войны,
буду рассказывать об этом "У чаши". Господин фельдкурат, когда
нам это выкладывал, так раскорячился, что меня взял страх, как
бы он не поскользнулся да не брякнулся на полевой алтарь, ведь
он мог бы разбить себе башку о дароносицу. Он привел нам
замечательный пример из истории нашей армии, когда в ней еще
служил Радецкий. Тогда над полем брани с вечерней зарей
сливался огонь пылавших амбаров. Он будто все это видел своими
собственными глазами!
В тот же день обер-фельдкурат Ибл попал в Вену, и еще один
маршевый батальон прослушал ту же поучительную историю, о
которой вспоминал Швейк и которая так сильно ему понравилась,
что он с полным основанием окрестил ее "идиотизмом в квадрате".
-- Дорогие солдаты,-- ораторствовал фельдкурат Ибл,--
представьте себе: сейчас сорок восьмой год и только что
победоносно окончилась битва у Кустоццы. После десятичасового
упорного боя итальянский король Альберт был вынужден уступить
залитое кровью поле брани фельдмаршалу Радецкому -- нашему
"отцу солдатам", который на восемьдесят четвертом году своей
жизни одержал столь блестящую победу. И вот, дорогие мои
солдаты, на горе перед покоренной Кустоццей маститый полководец
останавливает коня. Его окружают преданные генералы.
Серьезность момента овладевает всеми, ибо -- солдаты! --
неподалеку от фельдмаршала лежит воин, борющийся со смертью.
Тяжело раненный на поле славы, с раздробленными членами,
знаменосец Герт чувствует на себе взор фельдмаршала Радецкого.
Превозмогая смертельную боль, доблестный знаменосец холодеющей
рукою сжимает в восторге свою золотую медаль. При виде
благородного фельдмаршала снова забилось его сердце, а
изувеченное тело воспрянуло к жизни. С нечеловеческим усилием
умирающий попытался подползти к своему фельдмаршалу.
"Не утруждай себя, мой доблестный воин!" -- воскликнул
фельдмаршал, сошел с коня и протянул ему руку.
"Увы, господин фельдмаршал,-- вздохнул умирающий воин,-- у
меня обе руки перебиты. Прошу вас только об одном. Скажите мне
правду: победа за нами?"
"За нами, милый брат мой,-- ласково ответил фельдмаршал.--
Как жаль, что твоя радость омрачена ранением".
"Да, высокочтимый вождь, со мною покончено",-- слабеющим
голосом вымолвил умирающий, приятно улыбаясь.
"Хочешь пить?" -- спросил Радецкий.
"День был жаркий, господин фельдмаршал. Свыше тридцати
градусов жары".
Тогда Радецкий, взял у одного из своих адъютантов походную
фляжку, подал ее умирающему. Последний одним большим глотком
утолил свою жажду.
"Да вознаградит вас бог за это сторицей!" -- воскликнул
он, пытаясь поцеловать руку своему полководцу.
"Давно ли служишь?" -- спросил последний.
"Больше сорока лет, господин фельдмаршал. У Асперна я
получил золотую медаль. Сражался и под Лейпцигом, получил
"пушечный крест". Пять раз я был смертельно ранен, а теперь мне
пришел конец. Но какое счастье, какое блаженство, что я дожил
до сегодняшнего дня! Что мне смерть, раз мы одержали победу и
императору возвращены его земли!"
В этот момент, дорогие солдаты, со стороны лагеря
донеслись величественные звуки нашего гимна "Храни нам, боже,
государя". Мощно и торжественно прозвучали они над полем
сражения. И прощающийся с жизнью воин еще раз попытался
подняться.
"Да здравствует Австрия! -- исступленно воскликнул он.--
Да здравствует Австрия! Пусть вечно звучит наш благородный
гимн! Да здравствует наш полководец! Да здравствует армия!"
Умирающий еще раз склонился к правой руке фельдмаршала,
облобызал ее и упал; последний тихий вздох вырвался из его
благородной груди. Полководец с непокрытой головой стоял перед
трупом одного из лучших своих солдат.
"Можно только позавидовать такой прекрасной кончине",--
прочувствованно сказал фельдмаршал и закрыл лицо руками.
Милые воины, я желаю и вам всем дожить до такой прекрасной
смерти!..
Вспоминая эту речь обер-фельдкурата Ибла, Швейк имел
полное право назвать его "идиотом в квадрате".
Затем Швейк поделился своими соображениями о приказах,
зачитанных солдатам перед посадкой на поезд. Сначала их
ознакомили с приказом по армии, подписанным Францем-Иосифом, а
затем им прочитали приказ главнокомандующего Восточной армией
эрцгерцога Иосифа-Фердинанда. Оба приказа касались события,
происшедшего 3 апреля 1915 года на Дукельском перевале, где два
батальона Двадцать восьмого полка вместе с офицерами под звуки
полкового оркестра перешли на сторону русских.
Оба приказа были зачитаны с дрожью в голосе и в переводе
на чешский язык гласили:
"ПРИКАЗ ПО АРМИИ ОТ 17 АПРЕЛЯ 1915 ГОДА:
Преисполненный горечью, повелеваю вычеркнуть императорский
королевский 28-й пехотный полк из списков моих войск за
трусость и измену. Приказываю отобрать у покрывшего себя
бесчестием полка знамя и передать его в военный музей. Полк,
который морально разложился уже на родине и который отправился
на театр военных действий с тем, чтобы осуществить свои
