Это была правда. Большинству оказалось достаточно взглянуть на него
снова, чтобы понять: другого имени у него быть не может. Самые упрямые
из женщин, которые были также и самые молодые, вообразили, что, если
одеть мертвого, обуть в лакированные туфли и положить среди цветов, вид
у него станет такой, как будто его зовут Лаутаро. Но это было лишь их
воображение. Полотна не хватило, плохо скроенные и еще хуже сшитые штаны
оказались ему узки, а от рубашки, повинуясь таинственной силе, исходив-
шей из его груди, снова и снова отлетали пуговицы. После полуночи завы-
вание ветра стало тоньше, а море впало в сонное оцепенение наступившего
дня среды. Тишина положила конец последним сомнениям: бесспорно, он Эс-
тебан. Женщины, которые одевали его, причесывали, брили его и стригли
ему ногти, не могли подавить в себе чувства жалости, как только убеди-
лись, что ему придется лежать на полу. Именно тогда они поняли, какое
это, должно быть, несчастье, когда твое тело настолько велико, что меша-
ет тебе даже после смерти. Они представили себе, как при жизни он был
обречен входить в дверь боком, больно стукаться головой о притолоку, в
гостях стоять, не зная, что делать со своими нежными и розовыми, как
ласты морской коровы, руками, в то время как хозяйка дома ищет самый
прочный стул и, мертвая от страха, садитесь сюда, Эстебан, будьте так
любезны, а он, прислонившись к стене, улыбаясь, не беспокойтесь,
сеньора, мне удобно, а с пяток будто содрали кожу, и по спине жар от
бесконечных повторений каждый раз, когда он в гостях, не беспокойтесь,
сеньора, мне удобно, только бы избежать срама, когда под тобой ломается
стул; так никогда, быть может, и не узнал, что те, кто говорили, не ухо-
ди, Эстебан, подожди хоть кофе, потом шептали, наконец-то ушел, глупый
верзила, как хорошо, наконец-то ушел, красивый дурак. Вот что думали
женщины, глядя на мертвое тело незадолго до рассвета. Позднее, когда,
чтобы его не тревожил свет, ему накрыли лицо платком, они увидели его
таким мертвым навсегда, таким беззащитным, таким похожим на их мужей,
что сердца у них открылись и дали выход слезам. Первой зарыдала одна из
самых молодых. Остальные, словно заражая друг друга, тоже перешли от
вздохов к плачу, и чем больше рыдали они, тем больше плакать им хоте-
лось, потому что все явственней утопленик становился для них Эстебаном;
и наконец от обилия их слез он стал самым беспомощным человеком на све-
те, самым кротким и самым услужливым, бедняжка Эстебан. И потому, когда
мужчины вернулись и принесли весть о том, что и в соседних селениях
утопленника не знают, женщины почувствовали, как в их слезах проглянула
радость.
- Благодарение Господу, - облегченно вздохнули они, - он наш!
Мужчины решили, что все эти слезы и вздохи лишь женское ломанье. Ус-
тавшие от ночных мучительных выяснений, они хотели только одного: прежде
чем их остановит яростное солнце этого безветренного, иссушенного дня,
раз и навсегда избавиться от нежеланного гостя. Из обломков бизаней и
фок-мачт, скрепив их, чтобы выдержали вес тела, пока его будут нести к
обрыву, эзельгофтами, они соорудили носилки. Чтобы дурные течения не вы-
несли его, как это не раз бывало с другими телами, снова на берег, они
решили привязать к его щиколоткам якорь торгового корабля - тогда утоп-
ленник легко опустится в самые глубины моря, туда, где рыбы слепы, а во-
долазы умирают от одиночества. Но чем больше спешили мужчины, тем больше
поводов затянуть время находили женщины. Они носились как перепуганные
куры, хватали из ларцов морские амулеты, и одни хотели надеть на утоп-
ленника ладонки попутного ветра и мешали здесь, а другие надевали ему на
руку браслет верного курса и мешали тут, и под конец уже: убирайся отсю-
да, женщина, не мешай, не видишь разве - из-за тебя я чуть не упал на
покойника, в душе у мужчин зашевелились подозрения, и они начали вор-
чать, к чему это, столько побрякушек с большого алтаря для какого-то чу-
жака, ведь сколько ни будь на нем золоченых и других побрякушек, все
равно акулы его сжуют, но женщины по-прежнему продолжали рыться в своих
дешевых реликвиях, приносили их и уносили, налетали друг на друга; между
тем из их вздохов становилось ясно то, чего не объясняли прямо их слезы,
и наконец терпение мужчин лопнуло, с какой стати столько возни из-за
мертвеца, выкинутого морем, неизвестного утопленника, груды холодного
мяса. Одна из женщин, уязвленная таким безразличием, сняла с лица утоп-
ленника платок, и тогда дыхание перехватило и у мужчин.
Да, это, конечно, был Эстебан. Не надо было повторять еще раз, чтобы
все это поняли. Если бы перед ними оказался сэр Уолтер Рэли, то на них,
быть может, и произвели бы впечатление его акцент гринго, попугай-гуака-
майо у него на плече, аркебуза, чтобы убивать каннибалов, но другого та-
кого, как Эстебан, на свете больше быть не может, и вот он лежит перед
ними, вытянувшись, как рыба сабало, разутый, в штанах недоношенного ре-
бенка и с твердыми как камень ногтями, которые можно резать разве что
ножом. Достаточно было убрать платок с его лица, чтобы увидеть: ему
стыдно, он не виноват, что он такой большой, не виноват, что такой тяже-
лый и красивый, и, знай он, что все так произойдет, нашел бы другое, бо-
лее приличное место, где утонуть, серьезно, я бы сам привязал к своей
шее якорь галеона и шагнул со скалы, как человек, которому тут не понра-
вилось, и не докучали бы вам теперь этим, как вы его называете, мертве-
цом дня среды, не раздражал бы никого этой мерзкой грудой холодного мя-
са, у которой со мной нет ничего общего. В том, какой он, было столько
правды, что даже самых подозрительных из мужчин, тех, кому опостылели
трудные ночи моря, ибо их страшила мысль о том, что женам наскучит меч-
тать о них и они начнут мечтать об утопленниках, даже этих и других, бо-
лее твердых, пронизал трепет от искренности Эстебана.
Вот так и случилось, что ему устроили самые великолепные похороны,
какие только мыслимы для бездомного утопленника. Несколько женщин, отп-
равившись за цветами в соседние селения, вернулись оттуда с женщинами,
не поверившими в то, что им рассказывали, и эти, когда увидели мертвого
собственными глазами, пошли принести еще цветов и, возвращаясь, привели
с собою новых женщин, и, наконец, цветов и людей скопилось столько, что
почти невозможно стало пройти. В последний час у них защемило сердце от-
того, что они возвращают его морю сиротой, и из лучших людей селения ему
выбрали отца и мать, а другие стали ему братьями, дядьями, двоюродными
братьями, и кончилось тем, что благодаря ему все жители селения между
собой породнились. Какие-то моряки, услышав издалека их плач, усомни-
лись, правильным ли курсом они плывут, и известно, что один из них,
вспомнив древние сказки о сиренах, велел привязать себя к грот-матче.
Споря между собой о чести нести его на плечах к обрыву, жители селения
впервые поняли, как безрадостны их улицы, безводны камни их двориков,
узки их мечты рядом с великолепием и красотой утопленника. Они сбросили
его с обрыва, так и не привязав якоря, чтобы он мог вернуться когда за-
хочет, и затаили дыхание на тот вырванный из столетий миг, который пред-
шествовал падению тела в бездну. Им даже не нужно было теперь смотреть
друг на друга, чтобы понять: они уже не все тут и никогда все не будут.
Но они знали также, что отныне все будет по-другому: двери их домов ста-
нут шире, потолки выше, полы прочнее, чтобы воспоминание об Эстебане
могло ходить повсюду, не ударяясь головой о притолоку, и в будущем никто
бы не посмел шептать, глупый верзила умер, какая жалость, красивый дурак
умер, потому что они, чтобы увековечить память об Эстебане, выкрасят фа-
сады своих домов в веселые цвета и костьми лягут, а добьются, чтобы из
безводных камней забили родники, и посеют цветы на крутых склонах приб-
режных скал, и на рассветах грядущих лет пассажиры огромных судов будут
просыпаться, задыхаясь от аромата садов в открытом море, и капитан спус-
тится со шканцев в своей парадной форме с боевыми медалями на груди, со
своей астролябией и своей Полярной звездой и, показывая на мыс, горой из
роз поднявшийся на горизонте Карибского моря, скажет на четырнадцати
языках, смотрите, вон там, где ветер теперь так кроток, что укладывается
спать под кроватями, где солнце светит так ярко, что подсолнечники не
знают, в какую сторону повернуться, там, да, там находится селение Эсте-
бана.
Габриэль Гарсия Маркес
Вдова Монтьель
Рассказ
ё Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА Форматирование и правка:
Б.А. Бердичевский
Когда дон Хосе Монтьель умер, все, кроме его вдовы, почувствовали се-
бя отомщенными; но потребовался не один час, чтобы люди поверили, что он
умер на самом деле. И даже после того, как в душной, жаркой комнате, в
закругленном и желтом, похожем на большую дыню гробу увидели на подушках
и льняных простынях тело Монтьеля, многие все равно продолжали сомне-
ваться в его смерти. Он был чисто выбрит, в белом костюме, обут в лаки-
рованные туфли, и, глядя на него, можно было подумать, что он сейчас жи-
вее, чем когда-либо прежде. Это был тот же дон Хосе Монтьель, который по
воскресеньям слушал в восемь часов мессу, только вместо стека в руках у
него теперь было распятие. И только тогда, когда привинтили крышку гроба
и поместили его в роскошной семейной усыпальнице, весь городок поверил
наконец, что дон Хосе Монтьель не притворяется мертвым.
После погребения все, кроме вдовы, продолжали удивляться только тому,
что умер Хосе Монтьель естественной смертью. Люди были убеждены, что по-
гибнуть ему суждено от пуль, выпущенных ему в спину из засады, однако
жена всегда была уверена, что он, исповедавшись, тихо умрет от старости
в своей постели, словно какой-нибудь современный святой. Ошиблась она
разве что в деталях. Хосе Монтьель умер в гамаке в среду, в два часа по-
полудни, и причиной смерти явилась вспышка гнева, ему строго противопо-
казанного. Но супруга ожидала также, что на похороны придет весь городок
и в доме не хватит места для цветов. На самом же деле прибыли только
члены одной с ним партии и церковные конгретации, а венки были только от
муниципалитета. Его сын, со своего поста консула в Германии, и две доче-
ри, живущие в Париже, прислали телеграммы по три страницы каждая.
Чувствовалось, что писали их на почте, стоя, обычными чернилами и изор-
вали множество бланков, прежде чем сумели набрать слов на двадцать дол-
ларов. Приехать не обещал никто. Ночью после похорон, рыдая в подушку,
на которой еще недавно покоилась голова человека, ее осчастливившего,
шестидесятидвухлетняя вдова Монтьель впервые узнала, что такое отчаянье.
оЗакроюсь в комнате навсегда, - думала она. - Меня и так уже как будто
положили в один гроб с Хосе Монтьелем. Не хочу больше знать ничего об
этом миреп. И в мыслях своих она была искренна.
Эта хрупкая женщина с душой, зараженной суевериями, в двадцать лет
вышедшая по воле родителей замуж за единственного претендента, которого
подпустили к ней ближе, чем на десять метров, до этого никогда не всту-
пала в прямое соприкосновение с действительностью. Через три дня после
того, как из дома вынесли тело ее мужа, она, хотя и плакала не переста-
вая, поняла, что нужно что-то делать; однако решить, по какому пути пой-
дет теперь ее жизнь, она не могла. Все нужно было начинать сначала. Сре-
ди бесчисленных тайн, которые Хосе Монтьель унес с собой в могилу, ока-
залась и комбинация цифр, открывавшая его сейф. Решением этой проблемы
занялся алькальд. Он распорядился вынести сейф в патио и поставить у
стены, и двое полицейских, приставляя дула винтовок к замку, начали в
замок стрелять. Все утро в спальню вдовы доносились, чередуясь с громки-
