народ на полевую мессу. Многие пришли из любопытства. Другие от
нечего делать. Третьи -- опасаясь, как бы Бог не счел
пренебрежение к своему посреднику за личную обиду. Таким
образом, в восемь часов утра половина города собралась на
площади, где падре Никанор читал Евангелие голосом, надорванным
мольбами о деньгах. К концу мессы, когда присутствующие уже
стали расходиться, он поднял руку, требуя внимания.
-- Минутку, -- сказал он. -- Сейчас вы получите
неоспоримое доказательство беспредельного могущества Господа
Бога.
Мальчик, помогавший падре Никанору во время мессы, принес
чашку густого дымящегося шоколада. Священник одним духом
проглотил весь напиток. Потом извлек из рукава сутаны платок,
вытер губы, простер обе руки перед собой и закрыл глаза. И
вслед за тем падре Никанор поднялся на двенадцать сантиметров
над землей. Довод оказался весьма убедительным. В течение
нескольких дней священник ходил по городу, повторяя при помощи
горячего шоколада свой трюк с вознесением, и служка набрал в
мешок столько денег, что не прошло и месяца, а строительство
храма уже было начато. Никто не усомнился в Божественном
происхождении чуда, явленного падре Никанором, -- никто, кроме
Хосе Аркадио Буэндиа. Когда однажды утром неподалеку от каштана
собралась толпа, чтобы присутствовать при очередном вознесении,
он один сохранил полную невозмутимость, только распрямился
слегка на своей скамеечке и пожал плечами, увидев, как падре
Никанор поднимается над землей вместе со стулом, на котором
сидел.
-- Hoc est simplicissimum, -- сказал Хосе Аркадио
Буэндиа. -- Homo iste statum quartum materiale invenit (*9).
Падре Никанор поднял руку, и все четыре ножки стула
одновременно стали на землю.
-- Nego, -- возразил он. -- Factum hoc existentiam Dei
probat sine dudio (*10).
Вот так и узнали, что дьявольская тарабарщина Хосе Аркадио
Буэндиа на самом деле была латынью. Наконец-то появился
человек, который имел возможность объясняться с ним, и падре
Никанор решил использовать это счастливое обстоятельство, для
того, чтобы озарить светом веры сей повредившийся разум. Каждый
вечер он усаживался рядом с каштаном и читал на латыни
проповеди, однако Хосе Аркадио Буэндиа упорно не желал
принимать ни его риторических тонкостей, ни шоколадных
вознесений и требовал в качестве единственного неоспоримого
доказательства дагерротипный снимок Господа Бога. Тогда падре
Никанор принес ему образки и гравюры и даже копию платка
Вероники, но Хосе Аркадио Буэндиа отверг все это как плоды
кустарного ремесла, лишенного научной основы. Он выказал такое
упрямство, что падре Никанор отступился от своих миссионерских
намерений и продолжал посещать старика во имя простого
человеколюбия. Но тут Хосе Аркадио Буэндиа взял инициативу в
свои руки и коварными рационалистическими доводами пытался
поколебать веру священника. Как-то раз падре Никанор принес с
собой коробку с шашками и игральную доску и предложил Хосе
Аркадио Буэндиа сыграть с ним, тот отказался, потому что, как
он объяснил, не видит смысла в борьбе между двумя противниками,
которые в важнейших вопросах согласны между собой. Падре
Никанор, никогда до тех пор не рассматривавший игру в шашки с
этой точки зрения, так и не смог его переубедить. Все более
поражаясь уму Хосе Аркадио Буэндиа, он спросил, как могло
случиться, что его привязали к дереву.
-- Hoc est simplicissimum, -- ответил тот, -- привязали
потому, что я сумасшедший.
После этого разговора, опасаясь за твердость собственной
веры, священник перестал навещать его и всецело отдался
строительству храма. Ребека почувствовала, как в ней
возрождается надежда. С завершением храма было связано ее
будущее -- с того самого воскресенья, когда падре Никанор,
обедая у них в доме, начал за столом при всей семье
рассказывать, с каким великолепием будут совершаться службы
после возведения храма. "Больше всего повезло Ребеке", --
заметила Амаранта. И так как Ребека не поняла, что она хочет
этим сказать. Амаранта пояснила с простодушной улыбкой:
-- Ведь ты откроешь церковь своей свадьбой.
Ребека пыталась не допустить обсуждения этой возможности.
Строительство идет очень медленно, и храм закончат не раньше
чем через десять лет. Падре Никанор не согласился с ней:
всевозрастающая щедрость верующих позволяет делать более
оптимистические расчеты. При молчаливом возмущении Ребеки,
которая даже не смогла доесть свой обед, Урсула одобрила идею
Амаранты и пообещала внести солидную лепту для ускорения работ.
Падре Никанор заявил: еще одно такое пожертвование, и храм
будет готов через три года. С того дня Ребека не обменялась с
Амарантой ни единым словом, ибо, по ее убеждению, выходка
сестры была не столь уж невинной, как то пыталась представить
Амаранта. "Скажи спасибо, что я чего-нибудь похуже не сделала,
-- сказала Амаранта во время ожесточенного спора, который
возник между ними вечером. -- Так мне, по крайней мере в
ближайшие три года, не придется тебя убивать". Ребека приняла
вызов.
Узнав о новой отсрочке, Пьетро Креспи впал в отчаяние, и
тут невеста дала ему последнее доказательство своей
преданности. "Мы убежим отсюда, когда ты захочешь", -- сказала
она. Но Пьетро Креспи не был склонен к авантюрам. Он не обладал
порывистым характером своей суженой и считал уважение к данному
слову капиталом, который не следует расточать налево и направо.
Тогда Ребека прибегла к менее решительным способам. Непонятно
откуда взявшийся ветер стал гасить лампы в гостиной, и Урсула
то и дело заставала жениха и невесту целующимися в темноте.
Пьетро Креспи несколько сбивчиво жаловался ей на плохое
качество новых керосиновых ламп и даже помог установить в
гостиной более надежную систему освещения. Но теперь в лампах
то и дело кончался керосин или засорялись горелки, и Урсула
снова обнаруживала Ребеку на коленях у жениха. В конце концов
Урсула отказалась принимать какие бы то ни было объяснения.
Возложила на индианку всю ответственность за хлебопекарню, а
сама уселась в качалку -- наблюдать за помолвленными, твердо
решив, что не даст себя одурачить плутнями, устаревшими еще в
годы ее молодости. "Бедная мама, -- с издевкой говорила
возмущенная Ребека, видя, как Урсула зевает во время чинных,
нагоняющих сон визитов. -- Когда она умрет, то будет отбывать
свое наказание за грехи в этой качалке". Через три месяца такой
поднадзорной любви Пьетро Креспи, каждый день проверявший
состояние работ и измученный медлительностью, с которой
возводился храм, решил дать падре Никанору недостающие деньги,
чтобы тот мог довести дело до конца. Амаранту эта новость
ничуть не взволновала. Болтая с подругами, собиравшимися каждый
вечер на галерее ткать или вышивать, она тем временем измышляла
все новые и новые козни. Ошибка в расчетах погубила один ее
замысел -- по мнению Амаранты, самый верный; он заключался в
том, чтобы вынуть нафталиновые шарики из комода в спальне, где
Ребека хранила свoe подвенечное платье. Амаранта сделала это за
два месяца до окончания строительства храма. Но близость
свадьбы наполнила Ребеку таким нетерпением, что она захотела
подготовить свой туалет намного раньше, чем рассчитывала
Амаранта. Ребека выдвинула ящик комода, развернула сначала
бумагу, потом холст, в которых лежал наряд, и обнаружила, что
атласная ткань платья, кружево фаты и даже венок из флердоранжа
изъедены молью и превратились в порошок. Хотя она великолепно
помнила, как насыпала под обертку две горсти нафталиновых
шариков, несчастье все же выглядело таким случайным, что она не
осмелилась обвинить в нем Амаранту. До свадьбы оставалось
меньше месяца, но Ампаро Москоте взялась сшить новое платье за
неделю. Когда дождливым днем дочь коррехидора, едва видная за
ворохом белопенных кружев, вошла в дом, чтобы сделать Ребеке
последнюю примерку, Амаранта чуть не упала в обморок. Она
лишилась языка, струйка ледяного пота пробежала по ложбинке
вдоль позвоночника. Долгие месяцы трепетала Амаранта от страха
в ожидании этого часа, потому что твердо знала: если ей не
удастся придумать какого-нибудь окончательного препятствия для
свадьбы, то в последнюю минуту, когда иссякнут все запасы ее
фантазии, она найдет в себе мужество отравить Ребеку. Пока
Ребека задыхалась от жары в атласной броне, которую Ампаро
Москоте с помощью тысячи булавок и бесконечного терпения
сооружала на ее теле. Амаранта несколько раз ошиблась, считая
петли своего вязания, и уколола себе палец спицей, однако с
ужасающим хладнокровием решила: день -- последняя пятница перед
свадьбой, способ -- порция экстрата опия в чашке с кофе.
Но иное препятствие, столь же неодолимое, как и
непредвиденное, заставило снова отложить свадьбу на
неопределенное время. За семь дней до числа, назначенного для
бракосочетания Ребеки и Пьетро Креспи, маленькая Ремедиос
проснулась среди ночи вся мокрая и от какой-то горячей жижи,
извергнувшейся из ее внутренностей со звуком, похожим на
громкую отрыжку, и через три дня после этого умерла,
отравленная своей собственной кровью, -- двойня застряла у нее
поперек живота. Амаранту замучили угрызения совести. Она горячо
молила Бога ниспослать какое-нибудь бедствие, чтобы ей не
пришлось давать яд Ребеке, и теперь чувствовала себя виноватой
в смерти Ремедиос. Не о таком бедствии она молила. Ремедиос
принесла в дом дыхание радости. Она поселилась с мужем в
спальне возле мастерской и украсила всю комнату куклами и
игрушками своего совсем недавнего детства, но ее кипучая
жизнерадостность вырывалась из четырех стен спальни и, как
благотворный ветер, проносилась по галерее с бегониями.
Ремедиос начинала петь с восходом солнца. Она была единственным
человеком в доме, который решался вмешиваться в раздоры между
Ребекой и Амарантой. Она же взяла на себя нелегкий труд
ухаживать за Хосе Аркадио Буэндиа. Носила ему пищу, обмывала
его намыленной мочалкой, следила, чтобы у него в волосах и
бороде не заводились вши и гниды, поддерживала в хорошем
состоянии навес и во время грозы набрасывала поверх пальмовых
листьев непромокаемый брезент. Последние месяцы своей жизни она
научилась объясняться с Хосе Аркадио Буэндиа на примитивной
латыни. Когда ребенок Аурелиано и Пилар Тернеры родился на
свет, был принесен в дом и окрещен в тесном семейном кругу
именем Аурелиано Хосе, Ремедиос решила считать его своим
старшим сыном. Ее материнский инстинкт поразил Урсулу. Что
касается Аурелиано, то он нашел в Ремедиос недостававшее ему
оправдание собственному существованию. Целый день он работал в
мастерской, а Ремедиос носила ему туда черный кофе без сахара.
Вечером они вдвоем отправлялись в дом Москоте. Аурелиано
разыгрывал бесконечные партии в домино со своим тестем, пока
Ремедиос болтала с сестрами или обсуждала с матерью дела
взрослых. Родственная связь с семейством Буэндиа укрепила
авторитет дона Аполинара Москоте в Макондо. Во время своих
частых поездок в главный город провинции он сумел уговорить
власти выстроить в Макондо школу, преподавать в ней должен был
Аркадио, унаследовавший педагогические таланты деда. Путем
убеждения дон Аполинар Москоте добился того, что ко Дню
национальной независимости большую часть домов покрасили в
голубой цвет. По настоянию падре Никанора он распорядился
