Лоренсо Даса не предвидел, какое ожесточение вызовет у
дочери несправедливое наказание, обрушившееся на тетушку
Эсколастику, ставшую для Фермины Дасы матерью, которую она едва
помнила. Она заперлась у себя в спальне на засов, не ела и не
пила, а когда ему наконец удалось - он начал с угроз, а кончил
почти откровенной мольбою - заставить ее открыть дверь, он
увидел перед собою не девочку, а раненую пантеру, которой уже
никогда не будет пятнадцать лет.
Чем он только ни пытался смягчить ее и задобрить. Пробовал
втолковать, что любовь в ее возрасте - пустой мираж, старался
по-хорошему уговорить отдать письма и вернуться в колледж, на
коленях просить прощения, и давал честное слово, что первым
станет помогать ее счастью с достойным человеком. Но это было
все равно, что говорить с покойником. Совершенно измученный, он
в понедельник за завтраком потерял контроль над собой и
захлебнулся бранью, и тут она безо всякого драматизма, твердой
рукой и глядя на него широко раскрытыми глазами, взгляда
которых он не мог выдержать, всадила себе в шею кухонный нож.
Вот тогда-то он и решился на этот пятиминутный разговор как
мужчина с мужчиной со злосчастным выскочкой, которого он даже
не помнил в лицо, с тем, кто в недобрый час перешел дорогу их
жизни. Исключительно по привычке он, выходя, захватил
револьвер, но предусмотрительно спрятал его под рубашку.
Флорентино Ариса не успел перевести дух, как Лоренсо Даса
под руку с ним уже прошел через Соборную площадь к арочной
галерее, где помещалось приходское кафе, и предложил ему сесть
на террасе. Других клиентов в этот час не было, чернокожая
хозяйка почтенного вида драила кафельный пол в огромном зале с
выщербленными и запыленными витражными окнами; стулья еще
лежали кверху ножками на мраморных столиках. Флорентино Ариса
много раз видел здесь Лоренсо Дасу за игрой с австрийцами с
городского рынка: они пили вино и на крик спорили о каких-то
тоже беспрерывных, но чужих войнах. Сколько раз, понимая, к
чему неотвратимо ведет его любовь, спрашивал он себя, какой
будет их встреча, которая рано или поздно должна была
произойти, ибо не было человеческой силы, способной помешать
ей: она была написана им обоим на роду. Она представлялась ему
ссорой двух совершенно разных людей, не только потому, что
Фермина Даса описывала буйный характер отца, он и сам видел,
как наливались бешенством его глаза, когда он вдруг разражался
хохотом за игровым столом. Все в нем было грубо и пошло:
отвратительное толстое брюхо, громкая чеканная речь, длинные
рысьи бакенбарды, здоровенные ручищи, а на безымянном пальце -
тесный перстень с опалом. И только одно умиляло - Флорентино
Ариса заметил это с первого взгляда - поступь у него была
легкой, оленьей, как у дочери. И все-таки когда он указал
Флорентино Арисе на стул, Флорентино Ариса подумал, что он не
так страшен, как казался, а когда предложил Флорентино Арисе
рюмку анисовой, тот наконец перевел дух. Флорентино Ариса
никогда еще не пил спиртного в восемь утра, но тут с
благодарностью согласился, он чувствовал, что выпить ему просто
необходимо.
Лоренсо Даса в пять минут изложил свои доводы и сделал это
с обезоруживающей искренностью, чем привел Флорентино Арису в
полное смятение. После смерти жены единственной целью его жизни
было сделать из дочери настоящую даму. Долог и непрост был путь
к этой цели для него, торговца мулами, не умевшего ни читать,
ни писать, к тому же в провинции Сан-Хуан-де-ла-Сьенага у него
была репутация скотокрада, пусть не доказанная, но широко
распространенная. Он закурил сигару, какие курят погонщики
мулов, и посетовал: "Страшнее худого здоровья только худая
слава". На самом же деле секрет его благосостояния заключался в
том, что ни одна из его животин не трудилась с таким упорством
и старанием, с каким трудился он сам. Даже в самую суровую
военную пору, когда селение лежало в руинах, а поля в
запустении. Дочь понятия не имела, какая судьба ей
предназначалась, однако вела себя как самый заинтересованный
соучастник. Умная, трудолюбивая, не успела сама научиться
читать, как обучила чтению отца и к двенадцати годам уже так
разбиралась в житейских делах, что вполне могла бы сама вести
дом и ни к чему была бы тетушка Эсколастика. Он вздохнул:
"Замечательная животина, чистое золото". Когда дочь кончила
начальную школу на все пятерки и была почетно отмечена на
торжественном выпускном акте, он понял, что в
Сан-Хуан-де-ла-Сьенаге его честолюбивым мечтаниям будет тесно.
И он продал все свои земли и скотину и с новыми силами и
семьюдесятью тысячами золотом переехал в этот развалившийся
город с его точеной молью славой, где красивая и воспитанная на
старинный манер девушка еще имела возможности возродиться к
жизни, удачно выйдя замуж.
Вторжение Флорентино Арисы оказалось непредвиденным
препятствием на пути к уже близкой цели. "И я пришел к вам с
нижайшей просьбой", - сказал Лоренсо Даса. Он обмакнул кончик
сигары в анисовую, выдохнул без дыма и заключил сдавленным
голосом:
- Уйдите с нашей дороги.
Флорентино Ариса слушал его, отхлебывая глоток за глотком
анисовую водку, и так поглощен был откровениями о жизни Фермины
Дасы, что даже не подумал, как ему отвечать, когда настанет его
черед. А когда черед настал, понял: от того, что он сейчас
скажет, зависит его судьба.
- Вы говорили с ней? - спросил он.
- Не ваше дело, - сказал Лоренсо Даса.
- Я спрашиваю потому, - сказал Флорентино Ариса, - что мне
кажется: она сама должна решать.
- Ничего подобного, - сказал Лоренсо Даса. - Это мужское
дело и решается мужчинами.
В его голосе послышалась угроза, и человек, сидевший за
соседним столиком, обернулся на них. Флорентино Ариса
проговорил очень тихо, но со всей решимостью и твердостью, на
какие был способен:
- Во всяком случае, я ничего не могу вам ответить, пока не
узнаю, что об этом думает она. Это было бы предательством.
Лоренсо Даса откинулся на спинку стула, веки у него
покраснели и увлажнились, левый глаз, совершив круговое
движение, уставился в сторону. Он тоже понизил голос.
- Не вынуждайте меня, я всажу в вас пулю, - сказал он.
Флорентино Ариса почувствовал, как кишки у него
наполнились холодной пеной. Но голосом не дрогнул, ибо знал,
что действует по наущению Святого Духа.
- Стреляйте, - сказал он, прижимая руку к груди. - Нет
дела более славного, чем умереть за любовь.
Лоренсо Дасе пришлось поглядеть на него искоса, как
смотрят попугаи, - только так он мог отыскать его своим косым
глазом. Он не произнес, он выплюнул в него три слога:
- Су-кин сын!
На той же неделе он отправил дочь в путешествие за
забвением. Он ничего не стал объяснять: ворвался к ней в
спальню, на усах застыла пена ярости, перемешанная с
жевательным табаком, - и приказал собирать вещи. Она спросила
его, куда они едут, и он ответил: "За смертью". Испуганная
ответом, который показался ей вполне правдоподобным, она хотела
было, как и накануне, показать характер, но отец снял ремень с
тяжелой медной пряжкой, намотал его на кулак и вытянул ремнем
по столу так, словно в доме ухнул ружейный выстрел. Фермина
Даса хорошо знала собственные силы и возможности, а потому
связала в узел две циновки и гамак, а в два больших баула
уложила всю свою одежду, уверенная, что сюда она больше никогда
не вернется. Прежде чем одеться, она заперлась в ванной и
сумела написать Флорентино Арисе коротенькое прощальное письмо
на листке, выхваченном из стопки туалетной бумаги. А потом
садовыми ножницами отрезала свою косу от самого затылка,
уложила ее в бархатный футляр, шитый золотой нитью, и послала
ему вместе с письмом.
Это было безумное путешествие. Сначала целых одиннадцать
дней ехали с караваном, который погонщики гнали через горы, и
верхом на мулах карабкались по узким карнизам Сьерры Невады,
черствея телом и душой под палящим солнцем и лупившим в лицо
косым октябрьским дождем, и все время им леденило душу
цепенящее дыхание пропастей. На третий день пути один мул,
обезумев от надоедливых слепней, сорвался в пропасть вместе со
всадником и увлек за собой еще семерых шедших в связке
животных. Дикий вопль человека и животных несся по ущелью и
скакал от скалы к скале еще несколько часов после катастрофы, а
потом - долгие годы в памяти Фермины Дасы. Весь ее скарб рухнул
в пропасть вместе с мулами, но в то мгновение-вечность, пока
все это летело вниз и пока не раздался из недр вопль ужаса, она
пожалела не о бедном погонщике и не о разбившихся животных, а
лишь о том, что ее мул не шел в связке с теми.
Первый раз в жизни она ехала в седле, однако страх и
бесчисленные тяготы путешествия не были бы так горьки, если бы
ее не терзала мысль, что никогда больше она не увидит
Флорентино Арисы и не утешится его письмами. С самого начала
путешествия она не сказала отцу ни единого слова, а тот
пребывал в таком замешательстве, что обращался к ней лишь в
крайних случаях или передавал то, что хотел сказать, через
погонщиков. Если им везло и на дороге попадался постоялый двор,
то можно было получить еду, какую едят в горах, от которой она
отказывалась, и поспать в парусиновых постелях, просоленных
потом и мочой. Но чаще они ночевали в индейских селениях, в
ночлежках, сооруженных прямо у дороги из жердей и прутьев и
крытых листьями горькой пальмы, и каждый, кто добирался до
такой ночлежки, имел право остаться тут до рассвета. Но Фермине
Дасе не удавалось выспаться - потная от страха, она слушала в
темноте скрытую от глаз возню: путники привязывали к жердям
мулов и цепляли свои гамаки, где удастся.
Под вечер, когда прибывали первые путники, в ночлежке еще
бывало просторно, спокойно и тихо, но к рассвету она походила
на ярмарочную площадь: туча гамаков, развешанных на разной
высоте, горцы-арауканы, спящие на корточках, истошно блеющие
козлята, бойцовые петухи, голосящие в плетеных коробах,
роскошных, точно носилки фараонов, и одышливая немота пастушьих
псов, которым строго-настрого приказывали не лаять ввиду
опасностей военного положения. Все эти невзгоды были хорошо
знакомы Лоренсо Дасе, полжизни занимавшемуся торговлей именно в
этих районах, и почти каждое утро он встречал в ночлежке старых
приятелей. А для его дочери все это было подобно медленной
смерти. С тоски у нее пропал аппетит, а неотступная мерзкая
вонь соленой рыбы окончательно отбила желание и привычку есть,
и если она не сошла с ума от отчаяния, то лишь благодаря тому,
что вспоминала Флорентино Арису. Она не сомневалась, что этот
край был краем забвения.
И вдобавок - постоянный страх перед войной. С самого
начала путешествия говорили, что самое страшное - наткнуться на
бродящие повсюду патрули, и проводники обучали их, как
определить, к какой из воюющих сторон принадлежал встреченный
отряд, чтобы вести себя соответственно. Чаще всего встречались
отряды верховых солдат под командой офицера, который обучал
новобранцев, заставляя их скакать, как молоденьких боевых
бычков, во весь опор. Все эти ужасы вытеснили из памяти Фермины
Дасы того, чей образ она соткала гораздо более из вымысла,
нежели из реальных достоинств, а вдобавок однажды ночью
патрульный отряд неизвестной принадлежности схватил двух
человек из их каравана и повесил их на дереве-кампано в двух
лигах от селения. Эти двое не имели к Лоренсо Даса никакого
