обнаружилось, что строгость, в которой содержал ее отец,
представляет непреодолимое препятствие. В отличие от других
учениц, ходивших в школу группками или под присмотром
какой-нибудь служанки, Фермина Даса всегда ходила со своей
теткой и вела себя так, что было ясно: ей не дозволены никакие
развлечения.
И вот совершенно невинным образом Флорентино Ариса начал
свою тайную жизнь одинокого охотника. С семи утра он усаживался
на самую неприметную скамейку в парке, делая вид, будто в тени
миндалевых деревьев читает книжку стихов, и ждал, когда через
парк пройдет немыслимо прекрасная юная барышня в форменном
платьице в синюю полоску, в чулочках с подвязками у колен и
мальчишечьих ботинках со шнуровкой; толстая коса до пояса с
бантом на конце змеилась по спине. Она шла легко и горделиво,
голова высоко поднята, взгляд неподвижен, носик тонкий и
прямой, сумка с книжками прижата к груди накрест сложенными
руками, а поступь - как у газели, незнакомой с силой земного
притяжения. Рядом с ней тяжело переступала тетушка в своем
темном монашеском облачении, подпоясанная вервием по обычаю
францисканцев, и не отставала ни на шаг, чтобы никто не
подступился. Флорентино Ариса смотрел, как они шли мимо, туда и
обратно, четыре раза в день, и еще видел их по воскресеньям,
когда они выходили после службы из церкви: ему было довольно
видеть ее. Постепенно он дорисовывал прекрасный образ,
приписывал ей невероятные добродетели и чувства, так что через
две недели уже больше ни о чем и не думал - лишь о ней. Он
решил послать ей записку и исписал листок с обеих сторон своим
каллиграфическим почерком. Несколько дней он носил записку в
кармане, не зная, как передать ее, а вечером перед сном, ломая
голову над этой задачей, исписывал еще несколько листков,
так что письмо постепенно превратилось в просторный свод
восторженных излияний, сложившихся под влиянием тех стихов,
которые он успел выучить наизусть во время ожиданий на парковой
скамейке.
Ища способ передать письмо, он хотел было завязать
знакомство с ее соученицами, но они принадлежали к совсем
другому кругу. Намаявшись понапрасну, он решил, что, пожалуй,
нехорошо, если кто-нибудь догадается о его намерениях. Однако
ему удалось узнать, что через несколько дней после их прибытия
в город Фермину Дасу пригласили на субботние танцы и что
отец не разрешил ей пойти, высказавшись совершенно определенно:
"Всякому овощу свое время". Письмо распухло уже до шестидесяти
страниц, исписанных с обеих сторон, когда Флорентино Ариса, не
в состоянии более хранить распиравшей его тайны, открылся
матери, единственному человеку, с которым он позволял себе
иногда быть откровенным. Любовный пыл сына до слез тронул
Трансито Арису, и она попыталась наставить сына по своему
разумению. Сперва она уговаривала его не вручать девочке пухлое
лирическое послание, оно только напугает предмет его обожания,
поскольку, судя по всему, девочка столь же неопытна в сердечных
делах, как и он сам. Первым делом, сказала она, надо
постараться, чтобы она заметила его интерес, тогда признание не
застанет ее врасплох, у нее будет время подумать.
- Но сначала,- сказала она, - тебе надо завоевать не ее, а
ее тетушку.
Без сомнения, оба совета были мудрыми, однако они
запоздали. Ибо в тот день, когда Фермина Даса на миг оторвалась
от чтения, которому обучала тетушку, и подняла глаза
посмотреть, кто проходит по коридору, Флорентино Ариса успел
поразить ее своим неприкаянным видом. Вечером за ужином отец
рассказал о телеграмме, и таким образом она узнала, зачем
Флорентино Ариса приходил к ним и какова его профессия. Это
подогрело интерес, потому что для нее, как и для многих людей
ее времени, изобретение телеграфа было сродни магии. И она
узнала Флорентино Арису сразу же, когда увидела его в парке,
читающим книжку под миндалевым деревом, однако и бровью не
повела, пока тетушка однажды не обнаружила, что он сидит на
этом самом месте уже несколько недель кряду. Когда же они стали
встречать его и по воскресеньям, выходя из церкви, тетушка
убедилась, что встречи не случайны. И сказала: "Едва ли он
из-за меня так хлопочет". Дело в том, что ни строгость
поведения, ни облачение кающейся грешницы не заглушили в
тетушке Эсколас-тике здравого инстинкта жизни и призвания к
мудрому пособничеству - главных ее добродетелей, а мысль о том,
что мужчина проявляет интерес к ее племяннице, вызвала у нее
бурный взрыв чувств. Однако Фермине Дасе пока еще не
угрожало даже простое любовное любопытство, единственное
чувство, которое она испытывала к Флорентино Арисе, была легкая
жалость: ей показалось, что он болен. Но тетушка сказала, что
надобно немало прожить на свете, чтобы понять, что такое
мужчина, и потому она уверена: этот, что сидит в парке лишь для
того, чтобы посмотреть на них, проходящих мимо, если чем и
болен, то только любовью.
Тетушка Эсколастика была кладезем понимания и любви для
одинокой девочки, дочери от безлюбого брака. После смерти
матери она растила ее и в семье была для нее больше сообщницей,
чем теткой. Таким образом, появление Флорентино Арисы стало еще
одним добавлением к многочисленным забавам, которые они вдвоем
затевали, чтобы скрасить стоялую жизнь дома. Четыре раза на
день, проходя по парку, обе спешили краем глаза отыскать
тщедушного и робкого часового любви, такого невзрачного, почти
всегда, в любую жару, с ног до головы в черном, который
притворялся, будто читает под сенью дерева. "Он здесь", -
стараясь не засмеяться, успевала сказать та, что обнаруживала
его первой, но когда он поднимал глаза, то видел двух женщин,
проходивших по парку и не глядевших на него, гордо
выпрямившихся и таких от него далеких.
- Бедняжка, - говорила тетушка. - Не осмеливается подойти,
потому что я рядом, но в один прекрасный день он все-таки
попытается, если его намерения серьезны, и вручит тебе письмо.
Предвидя трудности, которые ожидали племянницу, тетушка
поведала ей, что в таких случаях, при запретной любви, обычно
пишут письма. Эти почти детские уловки, о которых Фермина
Даса раньше не подозревала, поначалу вызвали у нее
обыкновенное любопытство, но еще несколько месяцев ей и в
голову не приходило, что это может перерасти во что-то иное. И
она не заметила, в какой момент простая забава перешла в
сердечное волнение, так что порою кровь в ней закипала - до
того хотелось немедленно увидеть его, и как-то ночью она
проснулась в ужасе от того, что его увидела: он глядел на нее
из темноты, стоя в изножье постели. Тогда она всей душой
пожелала, чтобы сбылись пророчества тетушки, и в молитвах своих
стала просить Бога, чтобы он внушил ему храбрость передать
письмо, - лишь бы узнать, что там написано.
Но ее молитвы не были услышаны. Наоборот. Как раз в это
время Флорентино Ариса признался матери, и та отговорила его
вручать девочке лирические излияния на семидесяти страницах
мелким почерком, так что Фермине Дасе пришлось ждать до конца
года. Ее сердечные волнения становились все отчаяннее, по мере
того как близились декабрьские каникулы: терзала мысль, как
устроить, чтобы видеть его и чтобы он мог ее видеть те три
месяца, когда она не будет ходить в школу. Сомнения не
разрешились до самой Рождественской ночи, когда в церкви, во
время всенощной, сердце в ее груди захолонуло вдруг от вещего
чувства, что он сейчас из толпы смотрит на нее. Она не
осмелилась повернуть головы, потому что сидела между отцом и
тетушкой, и не могла позволить, чтобы они заметили ее смятение.
На выходе из церкви, в сумятице, она так явно почувствовала
его, так ясно ощутила его присутствие, что в дверях
центрального нефа, словно повинуясь неодолимой силе, поглядела
через плечо и увидела в двух пядях от своих глаз другие глаза,
будто заледеневшие, мертвенно-бледное лицо и губы, окаменевшие
от любовного ужаса. Помертвев от собственной смелости, она
вцепилась в руку тетушки Эсколастики, чтобы не упасть, и та
через кружевные митенки почувствовала ледяной пот ее руки и
подбодрила еле уловимым движением, означавшим безоговорочную
поддержку. До самого рассвета, не помня себя, бродил Флорентино
Ариса по улицам, мимо подъездов, украшенных разноцветными
фонариками, под треск фейерверка и рокот местных барабанов в
гомонящей толпе, жаждавшей успокоиться, он смотрел на кипящий
вокруг праздник сквозь слезы, оглушенный неотступной мыслью:
это он, а не Господь родился нынешней ночью.
Наваждение стало еще мучительнее через день, когда он в
час сиесты, ни на что не надеясь, проходил мимо дома Фермины
Дасы и увидел ее и тетушку, сидящих у дверей под миндалевым
деревом; это была точная копия той картины, только на этот раз
под открытым небом, которую он увидел через окно комнаты для
шитья: девочка обучала чтению тетушку. Фермина Даса
переменилась: вместо школьной формы на ней было свободное
льняное платье наподобие хитона, складками ниспадавшее с плеч,
а на голове - венок из живых гардений, в котором она походила
на коронованную богиню. Флорентино Ариса сел в парке на
скамейку так, что они наверняка его видели; на этот раз он
не стал притворяться, будто читает, а сидел, не сводя глаз с
недостижимого видения, однако та не сжалилась и ни разу не
поглядела в его сторону.
Сначала он подумал, что они случайно перенесли урок под
миндалевое дерево - в доме постоянно шел ремонт, - но в
последующие дни понял, что Фермина Даса, по-видимому,
собиралась находиться здесь, где он смог бы видеть ее каждый
день, в тот же час, все три месяца каникул, и эта мысль придала
ему новые силы. У него не было ощущения, что они видят его, он
не уловил никаких признаков интереса или недовольства, но в ее
безразличии было теперь какое-то новое сияние, и оно
воодушевило его настойчивость. В один прекрасный день, в конце
января, тетушка неожиданно положила шитье на стул и вышла,
оставив племянницу одну у дверей под ливнем осыпавшихся с
миндаля желтых листьев. Воодушевленный предположением, что ему,
возможно, специально предоставляют случай, Флорентино Ариса
перешел через улицу и остановился перед Ферминой Дасой так
близко, что услышал хрипотцу ее дыхания и шедший от нее
цветочный дух, по которым он будет узнавать ее потом до конца
дней. Стоя с высоко поднятой головой, он заговорил отважно, как
сумеет заговорить только еще один раз, полвека спустя, и точно
по такому же поводу. - Прошу одного: примите мое письмо, -
сказал он. Фермина Даса не думала, что у него такой голос:
ясный и твердый, он никак не вязался с его томными манерами. Не
поднимая глаз от вышивания, она ответила: "Я не могу его
принять без отцовского позволения". Флорентино Арису с ног до
головы обдало жаром ее голоса, и его приглушенного звона он не
забудет уже до самой смерти. Однако он остался тверд и тотчас
же возразил:
- Примите его. - И смягчил твердость своего тона
просьбой: - Речь идет о жизни и смерти.
Фермина Даса не взглянула на него, не оторвалась от
вышивания, но решение ее приоткрыло дверь, за которой был целый
мир.
- Приходите сюда каждый день, - сказала она, -и ждите,
когда я сяду на другой стул.
Флорентино Ариса не понял, что означали ее слова, но в
понедельник на следующей неделе увидел со своей скамейки в
парке ту же самую картину с одной разницей: когда тетушка
Эсколастика вошла в дом, Фермина Даса поднялась и пересела на
