выпил его с двумя таблетками аспирина, а потом, укутавшись в
шерстяное одеяло, долго потел, пока тело не пришло в норму.
Когда он снова вернулся в дом Фермины Дасы, он уже полностью
оправился. Фермина Даса успела взять бразды правления в
свои руки, дом был выметен и готов к приему людей, а в
библиотеке на алтаре стоял написанный пастелью портрет
покойного с траурным крепом на рамке. К восьми часам набралась
тьма народу, а жара была ничуть не меньше, чем накануне
вечером, но после заупокойной службы кто-то пустил по кругу
просьбу уйти пораньше, чтобы вдова смогла отдохнуть первый раз
за все время - с вечера воскресенья.
С большинством гостей Фермина Даса попрощалась у
алтаря, а последних, самых близких друзей, проводила до двери
на улицу, чтобы самой запереть ее, как она это делала всегда.
Она уже собиралась запереть дверь и перевести наконец дух,
когда увидела Флорентино Арису в глубоком трауре, стоявшего
посреди опустевшей гостиной. Она даже обрадовалась: человек,
которого она давным-давно вычеркнула из жизни, вдруг предстал
ей как бы заново, забвение добросовестно очистило его от всех
былых воспоминаний. Но радость была недолгой: он прижал шляпу к
сердцу, и дрожащий, гордо выпрямившись, полоснул нарыв, который
поддерживал его всю жизнь.
- Фермина, - сказал он, - полстолетия я ждал этой
возможности: еще раз повторить клятву в вечной моей к тебе
любви и верности.
Фермина Даса решила бы, что перед ней сумасшедший, не будь
у нее оснований думать, что Флорентино Ариса в этот момент
действует по наущению Святого Духа. Первым побуждением было
проклясть святотатца, оскверняющего дом в то время, как труп
покойного супруга еще не остыл в могиле. Но благородная ярость
помешала ей.
- Ступай прочь,- сказала она ему. - И чтоб до конца твоей
жизни я тебя больше не видела. - Она снова распахнула дверь на
улицу, дверь, которую только что собиралась запереть, и
добавила: - Надеюсь, что он недалек.
И когда услыхала, что одинокие шаги на улице затихли,
медленно заперла дверь на засов и на все запоры и, оставшись
одна, прямо взглянула в лицо своей судьбе. Никогда до того
момента не осознавала она так ясно тяжесть и огромность драмы,
которую сама породила, когда ей едва исполнилось восемнадцать,
и которая должна была преследовать
ее до самой смерти. И она заплакала, заплакала в первый
раз с того дня, как стряслась эта беда, и плакала одна, без
свидетелей, ибо только так она и умела плакать. Она оплакивала
умершего мужа, оплакивала свое одиночество и свою ярость, а
войдя в опустевшую спальню - оплакала и себя, потому что
считанные разы случалось ей спать в этой постели одной с той
ночи, как она потеряла девственность. А все, оставшееся здесь
от мужа, подглядывало, как она плачет: и узорчатые с помпонами
шлепанцы, и его пижама, лежавшая на подушке, и зияющее пустотой
зеркало, в котором он уже не отражался, и его особый запах,
удержавшийся на ее коже. Смутная мысль пронзила ее: "Людям,
которых любят, следовало бы умирать вместе со всеми их вещами".
Она не пожелала, чтобы ей помогли раздеться, и не захотела есть
перед сном. Удрученная тяжкими думами, она просила Господа
послать ей смерть сегодня ночью, во сне, и с этой мыслью легла
одетая, но босая, легла и тут же заснула. Она не заметила, как
заснула, и во сне понимала, что продолжает жить и что другая
половина постели - лишняя, а сама она лежит на боку на левой
стороне кровати, как всегда, но ей не хватает тяжести другого
тела на другой половине постели. Понимая, что спит, она
подумала еще, что никогда в жизни она уже не сможет спать вот
так, всхлипывая во сне, и так спала, всхлипывая, не поменяв во
сне позы, и проснулась лишь после того, как пропели петухи, и
ее разбудило солнце, постылое в это утро без него. И только
тогда она поняла, что долго спала и не умерла, и что плакала во
сне, и что когда во сне плакала, то думала гораздо больше о
Флорентино Арисе, чем о почившем супруге.
Флорентино Ариса, напротив, ни на миг не переставал думать
о ней с той поры, как Фермина Даса бесповоротно отвергла его
после их бурной и трудной любви; а с той поры прошли пятьдесят
один год, девять месяцев и четыре дня. Ему не надо было
ежедневно для памяти делать зарубки на стене камеры, потому что
и дня не проходило без того, чтобы что-либо не напомнило ему о
ней. В год их разрыва ему исполнилось двадцать два, он жил
вместе с матерью, Трансито Арисой, на Калье де лас
Вентанас - Оконной улице, - где мать снимала полдома и смолоду
держала галантерейную лавку; кроме того, она щипала корпию из
старых рубашек и тряпья для раненых. Он был ее единственным
сыном от внебрачной связи с известным судовладельцем доном Пием
Пятым Лоайсой, старшим из трех братьев, основавших Карибское
речное пароходство, которое дало новый толчок к развитию
речного судоходства на реке Магдалене.
Дон Пий Пятый Лоайса умер, когда сыну было десять лет. И
хотя он в тайне от всех взял на себя содержание сына, законным
образом он его не признал и не устроил его будущего, так что
Флорентино Ариса остался с единственной фамилией - материнской,
при том что все прекрасно знали его истинное происхождение.
После смерти отца Флорентино Арисе пришлось отказаться от школы
и пойти учеником в почтовое агентство, где ему была поручена
выемка почты и сортировка писем, он же извещал жителей о
прибытии почты, для чего над дверью агентства поднимался флаг
той страны, откуда прибыла почта.
Смышленый мальчик привлек внимание телеграфиста, немецкого
иммигранта Лотарио Тугута, который, кроме всего прочего, по
большим праздникам играл на органе в соборе и давал уроки
музыки на дому. Лотарио Тугут обучил его азбуке Морзе и работе
на телеграфном аппарате и дал несколько уроков игры на скрипке,
после чего Флорентино Ариса мог играть по слуху не хуже
профессионала. В восемнадцать лет, когда он познакомился с
Ферминой Дасой, он был самым интересным молодым человеком в
своем социальном кругу: он лучше всех танцевал модные танцы,
читал на память чувствительные стихи и был готов по просьбе
друзей исполнять под окнами их невест серенады на скрипке. Он
всегда был тощим, и в ту пору тоже, свои индейские волосы он
зализывал душистой помадой, а очки от близорукости придавали
ему совсем неприкаянный вид. Вдобавок к плохому зрению он
страдал еще и хроническими запорами, из-за чего всю жизнь
вынужден был принимать слабительное. У него был
один-един-ственный костюм, перешедший ему от отца, но Трансито
Ариса содержала этот костюм в таком порядке, что каждое
воскресенье он выглядел как новый. Несмотря на его замкнутость,
хилый вид и мрачное одеяние, девушки его круга пускались на
хитроумные уловки, норовя остаться с ним наедине, а он, в свою
очередь, исхитрялся остаться наедине с ними, но эти невинные
забавы продолжались лишь до того момента, когда он встретил
Фермину Дасу: тут им пришел конец.
Первый раз он увидел ее в один прекрасный день, когда
Лотарио Тугут послал его отнести телеграмму, пришедшую по
неизвестному ему адресу на имя некоего Лоренсо Дасы.
Флорентино Ариса нашел его в маленьком парке Евангелий в одном
из самых старинных домов, внутренний дворик полуразвалившегося
дома походил на монастырский: весь заросший кустарником, с
безводным каменным фонтаном посередине. Флорентино Ариса не
уловил ни единого человеческого звука в доме, пока шел следом
за босой служанкой по сводчатому коридору, где громоздились еще
не вскрытые после переезда ящики, рабочие инструменты
каменщиков, кучи извести и мешки с цементом; судя по всему,
дом существенно перестраивался. В глубине двора обосновалась
временная контора, и там за письменным столом, сидя, спал
сиесту толстенный мужчина с кудрявыми бакенбардами, такими
длинными, что они перепутались с усами. Мужчину действительно
звали Лорен-со Даса, и в городе его еще не знали, потому
что он прибыл сюда всего два года назад и к тому же был не из
тех, у кого водится много друзей.
зловещего сна. Флорентино Ариса глядел в багровые глаза
мужчины со специфическим официальным состраданием, глядел на
его пальцы, неловко пытавшиеся вскрыть запечатанную телеграмму,
и видел, что страх схватил того за сердце; сколько раз он
наблюдал этот страх - в представлении людей телеграммы все еще
непременно связывались со смертью. Но вот он прочел телеграмму
и овладел собой. Выдохнул: "Добрые вести". И вручил Флорентино
Арисе положенные пять реалов, улыбкой облегчения давая понять,
что нипочем не дал бы денег, окажись вести дурными. Он отпустил
Флорентино Арису, на прощание пожав руку, что было необычным в
отношении к разносчику телеграмм, и служанка проводила его до
двери на улицу, не столько затем, чтобы показать дорогу,
сколько чтобы приглядеть за ним на всякий случай. Они прошли
обратно тем же сводчатым коридором, но теперь Флорентино Ариса
понял, что в доме есть кто-то еще, потому что ясный покой двора
заполнял женский голос, повторявший урок по чтению. Проходя
мимо комнаты для шитья, он через окно увидел пожилую женщину и
девочку: обе сидели на стульях очень близко друг к другу и
вместе читали по книге, которая лежала на коленях у женщины.
Это выглядело необычно: дочка обучала чтению мать. Суждение его
оказалось неточным лишь отчасти: пожилая женщина была
теткой, а не матерью юной девушки, хотя и вырастила ее,
заменив мать. Урок не прервался, девушка лишь подняла глаза
посмотреть, кто прошел мимо окна, и этот случайный взгляд
породил такую любовную напасть, которая не прошла и полвека
спустя.
Единственное, что удалось Флорентино Арисе узнать о
Лоренсо Дасе, - что он прибыл из Сан-Хуан-де-ла-Сьенаги с
единственной дочерью и со своей сестрой, старой девой, после
того как в стране разразилась чума, а те, кто видел, как они
высаживались на берег, не сомневались, что прибыли они сюда
насовсем, ибо привезли с собой все необходимое для зажиточного
дома. Жена Лоренсо Дасы умерла, когда девочка была совсем
маленькой. Сестру звали Эсколастика, ей было сорок лет, она
блюла обет и на улицу выходила в монашеском францисканском
одеянии, но в доме лишь подпоясывалась веревочным поясом.
Девочке было тринадцать лет и звали ее, как и покойную мать,
Фермина.
Судя по всему, Лоренсо Даса был человеком со средствами,
поскольку жил он привольно, хотя никто не ведал, чем он
занимался; за дом в парке Евангелий он заплатил двести песо
звонкой золотой монетой, а перестройка должна была обойтись ему
по меньшей мере вдвое дороже. Девочка училась в школе Явления
Пресвятой Девы, где вот уже более двух веков барышни из
общества обучались искусству и ремеслу прилежных и покорных
жен. В колониальные времена и в первые годы республики туда
принимали только наследниц из знатных родов. Однако старинным
семействам, разорившимся в эпоху независимости, пришлось
смириться с новой реальностью, и школа распахнула двери для
всех желающих, которые могли оплатить ее, не заботясь о
древности их родословных, при одном существенном условии:
принимались лишь дочери, законно рожденные в католическом
браке. Одним словом, это была дорогая школа, и то, что Фермина
Даса училась там, означало прежде всего прочное экономическое
состояние, хотя ничего не говорило об ее общественном
положении. Эти сведения воодушевили Флорентино Арису,
ибо означали, что его мечты о прелестной отроковице с
миндалевыми глазами были вполне реальны. Однако очень скоро
