Флорентино Ариса знал их наизусть уже в пять лет, рассказывал
на уроках и школьных утренниках, однако столь близкое
знакомство с ними не избавляло его от страха. Наоборот, страх
становился еще острее. А потому, перейдя на стихи, он вздохнул
свободно. Еще мальчиком он - один за другим, в порядке их
появления - проглотил все тома "Народной библиотеки", которые
Трансито Ариса покупала в лавках старой книги у Писарских
ворот, а в этой библиотеке кого только не было - от Гомера до
самых пустяковых местных стихоплетов. Он читал все подряд,
каждый новый том от корки до корки, словно по приговору судьбы,
и за долгие годы запойного чтения так и не успел разобраться,
что в этой горе прочитанных книг было по-настоящему хорошим, а
что чепухой. Ясно стало лишь одно: прозе он предпочитал стихи,
а в стихах отдавал предпочтение любовным, их он, не заучивая
специально, запоминал наизусть со второго чтения, тем легче,
чем тверже они были по размеру и рифме и чем душещипательнее по
содержанию. Они и стали живым источником для первых писем к
Фермине Дасе, где появлялись целые, не перелопаченные куски из
испанских романтиков, и это продолжалось до тех пор, пока живая
жизнь не обратила его к делам более земным, нежели сердечные
страдания. И тогда он заметил сентиментальные книжонки и другую
прозаическую писанину,довольно фривольную для того времени. Он
научился плакать, читая вместе с матерью изделия местных
поэтов, которые продавались тонкими книжонками по два сентаво
за штуку на площадях и у городских ворот. И при этом он
способен был декламировать на память лучшие страницы испанской
поэзии Золотого века.
Но читал он все, что попадало в руки, и в том порядке, в
каком попадало, так что даже много лет спустя, когда он уже не
был молод и далеко позади остались трудные годы первой любви,
он мог перелистать по памяти - от первой до последней страницы
- все двадцать томов серии "Сокровища юношества", всех
классиков, выпущенных издательством "Гарнье и сыновья", и самые
простые вещи на испанском языке, опубликованные доном Висенте
Бласко Ибаньесом в серии "Прометей".
Однако юные годы, проведенные в портовом доме свиданий,
были потрачены не только на чтение и сочинение пылких писем,
там же он был посвящен и в тайны любовных занятий без любви.
Жизнь в доме начиналась после полудня, когда его
подружки-птички поднимались с постели в чем мать родила, так
что приходивший со службы Флорентино Ариса оказывался во
дворце, населенном нагими нимфами, которые громко, во весь
голос, обсуждали городские тайны, переданные им по секрету
героями этих самых событий. На многих обнаженных телах была
печать прошлого: ножевые шрамы на животе, зарубцевавшиеся
пулевые раны, следы любовных кинжальных,ран, борозды кесаревых
сечений, произведенных мясницкими ножами. Некоторые
обитательницы дома днем приводили сюда своих малолетних детей -
несчастный плод, рожденный по юношеской беспечности или с
досады, и, едва введя в дом, раздевали их, дабы они не
чувствовали себя чужими в этом раю всеобщей наготы. Каждая
стряпала свою пищу, и никто не умел есть ее лучше Флорентино
Арисы, когда его приглашали, потому что он выбирал у каждой
самое удачное кушанье. Пир шел весь день, до вечера, а вечером
голые нимфы, напевая, расходились по ванным комнатам,
одалживали друг у друга мыло, зубную щетку, ножницы,
подстригали друг дружку, одевались, обменивались платьями,
малевали себе лица, точно мрачные клоуны, и выходили на охоту
за первой ночной добычей. С этой минуты жизнь дома становилась
безликой, лишенной человеческого тепла, и жить этой жизнью, не
платя денег, было уже невозможно.
Не было места на свете, где бы Флорентино Ари-се жилось
лучше, чем в этом доме, с тех пор как он узнал Фермину Дасу,
потому что это было единственное место, где он не чувствовал
себя одиноким. Более того: кончилось тем, что дом этот стал
единственным местом, где он чувствовал себя как бы с нею. Быть
может, по тем же самым причинам жила там немолодая женщина,
элегантная, с красивой, точно посеребренной головой, которая не
участвовала в естественной жизни нагих нимф, но к которой те
испытывали священное почтение.
Когда-то, в далекой молодости, жених поторопился отвезти
ее сюда и, получив свое удовольствие, оставил ее на произвол
судьбы. Несмотря на такое клеймо, ей удалось благополучно выйти
замуж. И уже в возрасте, оставшись одна, хотя двое ее сыновей и
три дочери оспаривали друг у друга возможность увести мать к
себе домой, она не нашла для себя лучшего места, чем дом, где
жили милые распутницы. Постоянный номер в этом отеле был ее
единственным домом, и именно поэтому она тотчас же признала
Флорентино Арису, сказав, что из него наверняка выйдет
знаменитый на весь мир ученый, раз он способен обогащать душу
чтением в этом раю безбрежной похоти. Флорентино Ариса, со
своей стороны, так привязался к ней, что стал помогать ходить
на базар за покупками и целые вечера проводил в беседах с нею.
Он полагал, что она знает толк в любви, поскольку прояснила
массу мучивших его вопросов, при том что он не открывал ей
своей тайны.
Он и до того, как полюбил Фермину Дасу, не поддавался
легким и доступным искушениям, а став ее женихом - и подавно.
Флорентино Ариса продолжал жить рядом с девушками, быть
участливым свидетелем их радостей и невзгод, но у него даже не
появлялось мысли пойти на что-то большее. Неожиданный случай
доказал его твердость. Однажды, как всегда около шести вечера,
когда девушки одевались, готовясь к встрече с ночными гостями,
к нему в комнату вошла служанка, убиравшая в номерах: молодая,
но пожухлая, преждевременно состарившаяся женщина, словно
кающаяся грешница, - во всем блеске наготы. Он каждый день
видел ее и не замечал; она ходила по комнатам со щеткой,
мусорным ведром и специальной тряпкой - подбирать с полу
использованные презервативы.
Она вошла в комнату, где Флорентино Ариса, как обычно,
читал, и, как обычно, с величайшей осторожностью, чтобы не
потревожить его, вымела пол. И вдруг по пути она подошла к его
кровати, и он почувствовал ее теплую и мягкую руку у себя на
животе, почувствовал, как она ищет, и вот уже нашла, и вот
начала расстегивать ширинку, и ее дыхание заполнило собой всю
комнатенку. Он притворялся, что читает, до тех пор, пока не мог
больше терпеть, и тогда отстранился.
Она страшно испугалась, потому что главным условием ее
работы было ни в коем случае не спать с клиентами. Это можно
было специально не оговаривать: она была из тех, кто считал,
что проституция-это не когда спят с мужчинами за деньги, а
когда спят с незнакомыми мужчинами. У нее было двое детей,
каждый - от разных отцов, и не потому, что родились от
случайных приключений, нет, просто ей не посчастливилось
полюбить такого, который бы пришел к ней более трех раз. Она
всегда была женщиной очень нетребовательной, самой природой
созданная, чтобы ждать и не терять надежды, но жизнь этого дома
оказалась сильнее ее добродетелей. Она приходила на работу в
шесть вечера и всю ночь ходила из комнаты в комнату, наскоро
вытирая полы, собирая презервативы, меняя простыни. Трудно даже
вообразить, что остается от мужчин после любви. Блевотина и
слезы - это ей было понятно, но они оставляли еще массу
загадочных следов интимной близости: лужицы крови, следы
испражнений, стеклянные глаза, золотые часы, искусственные
челюсти, медальоны с золотистыми прядями волос, письма,
любовные и деловые, с выражением соболезнования, всевозможные
письма. Некоторые потом возвращались за оставленными вещами, но
большинство забывали их там, и Лотарио Тугут хранил вещи под
замком, мечтая о том, что когда-нибудь этот опальный дворец
вместе с сотнями забытых в нем личных вещей станет музеем
любви.
Работа была тяжелая и оплачивалась скудно, но она делала
ее хорошо. И только не могла переносить рыданий, жалоб и скрипа
пружинных кроватей, все это оседало у нее в крови и так болело,
так жгло, что рано утром, выйдя на улицу, она испытывала
невыносимое желание переспать с первым встречным нищим или
самым пропащим пьянчужкой, который окажет ей такое одолжение,
только бы он ни о чем не спрашивал и ни на что больше не
рассчитывал. Появление в доме мужчины без женщины, Флорентино
Арисы, молодого и чистого, было для нее как подарок небес, ибо
ей с первого же момента стало ясно: он - такой же, как и она, -
страдалец любви. Но Флорентино Ариса оказался нечувствителен к
ее намекам. Он хранил свою девственность для Ферми-ны Дасы, и
не было в этом мире силы или довода, которые заставили бы его
свернуть с этого пути.
Такой была его жизнь за четыре месяца до намеченного
оглашения помолвки, когда в одно прекрасное утро, в шесть
часов, Лоренсо Даса появился в конторе телеграфа и спросил его.
А поскольку он еще не пришел, Лоренсо Даса сел на скамью и ждал
до десяти минут девятого, снимая и вновь надевая то на один, то
на другой палец тяжелый золотой перстень с благородным опалом,
и как только Флорен-тино Ариса вошел, узнал его и взял под
руку.
- Пойдемте, молодой человек, - сказал он. - Нам надо с
вами пять минут поговорить как мужчина с мужчиной.
Флорентино Ариса, позеленев как мертвец, пошел. Он не был
готов к этой встрече. Фермина Даса не успела предупредить его.
Дело в том, что накануне, в субботу, сестра Франка де ла
Лус, игуменья колледжа Явления Пресвятой Девы, тихо, как змея,
вскользнула в класс во время урока основ космогонии и,
заглядывая из-за плеча в тетрадки учениц, обнаружила, что
Фермина Даса, притворяясь, будто записывает урок, на самом деле
писала любовное письмо. По правилам колледжа, за такой
проступок полагалось исключение. Вызванный срочно Лоренсо Даса
обнаружил, что его железный режим дал трещину. Фермина Даса со
свойственной ей прямотой признала свою вину насчет письма, но
отказалась назвать имя жениха и не назвала его даже трибуналу
ордена, в результате чего тот утвердил решение об исключении.
Однако отец произвел обыск в ее спальне, до той поры бывшей
неприкосновенным святилищем, и в двойном дне баула обнаружил
пакеты с письмами, писавшимися на протяжении трех лет и
хранившимися с такой же любовью, с какой были написаны. Подпись
не оставляла сомнений, однако Лоренсо Даса ни тогда, ни потом
так и не поверил, что его дочь о своем тайном женихе не знала
ничего, кроме того, что он телеграфист и обожает играть на
скрипке.
Понимая, что невозможно установить отношения в столь
трудных условиях без соучастия его сестры, он безжалостно, не
дав ей сказать слова или попросить прощения, посадил ее на
пароход, уходивший в Сан-Хуан-де-ла-Сьенагу. Фермина Даса до
конца дней не избавилась от последнего тяжелого воспоминания:
как та в дверях дома простилась с ней, сгоравшей от лихорадки,
и в черном одеянии послушницы, костлявая и пепельно-серая, под
дождем пошла прочь по парку с тем малым, что оставалось у нее
для жизни: жалкая постель старой девы и зажатый в кулаке платок
с горстью монет, которых хватало всего на месяц пропитания.
Едва выйдя из-под отцовской власти, Фермина Даса принялась
разыскивать тетушку по всем карибским провинциям, расспрашивая
любого, кто мог о ней знать, и не сумела найти ее следов;
только лет тридцать спустя получила письмо, прошедшее через
много рук, в котором сообщалось, что та умерла почти в
столетнем возрасте в больнице "Воды Господни" для заразных.
