другой стул. Флорентино Ариса, с белой камелией в петлице
сюртука, перешел через улицу и предстал перед ней. И
проговорил: "Это самый великий момент в моей жизни". Фермина
Даса не подняла на него глаз, но кинула взгляд окрест и увидела
пустынные улицы в послеполуденной жаре и ворох мертвых листьев,
кружащийся под ветром. - Давайте его сюда, - сказала она.
Флорентино Ариса думал принести ей все семьдесят страниц,
которые знал наизусть - столько раз он их перечитывал, - но
потом решил ограничиться запиской на половинке листа,
сдержанной и ясной, в которой просто предлагал ей главное:
неколебимую верность и вечную любовь. Он вытащил записку из
внутреннего кармана сюртука и поднес ее к глазам озабоченной
вышивальщицы, которая все еще не решалась взглянуть на него.
Она увидела голубой конверт в окаменевшей от страха руке и
протянула пяльцы, чтобы он положил на них письмо, она не
хотела, чтобы он тоже заметил, как дрожат у нее руки. И тут
произошло такое: птичка вспорхнула в ветвях миндалевого дерева
и капнула прямо на вышивание. Фермина Даса быстро спрятала
пяльцы за стул, чтобы Флорентино Ариса не заметил, что
произошло, и первый раз подняла на него свое пылающее лицо.
Флорентино Ариса, по-прежнему держа письмо в руке, невозмутимо
сказал: "Это доброе предзнаменование". И она поблагодарила его,
улыбнувшись ему первый раз, взяла конверт, сложила вдвое и
спрятала за лиф. Тогда он вынул из петлицы камелию и протянул
ей. Она не приняла цветка: "Это - цветок помолвки". И, понимая,
что время истекает, снова напустила на себя обычную строгость.
- А теперь ступайте, - сказала она, - и не приходите, пока
я вас не извещу.
Когда Флорентино Ариса увидал ее в первый раз, мать сразу
догадалась раньше, чем он ей рассказал, потому что он совсем
перестал разговаривать, потерял аппетит и ночами напролет
ворочался в постели. Теперь, ожидая ответа на письмо, он так
волновался, что его то и дело рвало желчью, несло и шатало из
стороны в сторону; то были признаки не любовного недуга, а
смертоносной чумы. Крестный Флорентино Арисы, старик-гомеопат,
бывший поверенным еще в сердечных делах Трансито Арисы в пору
ее девичества, при первом взгляде на больного крестника тоже
встревожился, потому что пульс у того был слабый, дыхание
хриплым, неровным, да еще холодный пот, словно у умирающего.
Однако осмотр показал, что температуры у него нет, ничего не
болит, и страдает крестник только одним - желанием срочно
умереть. Врач умно расспросил сперва больного, потом мать и еще
раз убедился: симптомы у любви и у чумы одинаковые. Он прописал
отвар из липового цвета для успокоения нервов и намекнул, что
хорошо бы переменить обстановку, поискать утешения вдали
отсюда, но Флорентино Ариса страстно желал обратного:
наслаждаться своими муками.
Трансито Ариса была свободной сорокалетней женщиной, и
ничтожное существование, которое она влачила, ни в коей мере не
удовлетворяло ее природного стремления к счастью, а потому она
переживала любовные дела сына как свои собственные. Она поила
его успокоительными отварами, когда он начинал
заговариваться, укрывала шерстяными одеялами от озноба и
подбадривала его страдать в свое удовольствие.
- Пользуйся. Пока молод, страдай сколько душе угодно, -
говорила она ему. - Такие вещи всю жизнь не длятся.
В почтовом агентстве, разумеется, на этот счет думали
иначе. Флорентино Ариса совсем потерял голову и был так
рассеян, что стал путать флаги, извещавшие о прибытии почты, и
в одну прекрасную среду вывесил немецкий флаг, в то время как
прибыло судно компании "Лейленд" с почтой из Ливерпуля, а в
другой раз поднял флаг Соединенных Штатов Америки, хотя
прибывшее судно принадлежало "Главной Трансатлантической
компании" и привезло почту из Сен-Назера. Эта путаница
вследствие любовных страданий породила такую неразбериху и
столько жалоб со стороны горожан, что Флорентино Ариса не
остался без работы лишь благодаря Лотарио Тугуту, который
оставил его при телеграфе и брал с собой в собор подыгрывать
хору на скрипке. Трудно объяснить их союз - по возрасту они
вполне могли быть дедом и внуком, однако им хорошо было вместе
и на работе, и в портовых кабачках, где собирались полуночники
из всех слоев общества, без разбору - от нищих пьянчужек до
барчуков, разодетых по последнему слову моды и убежавших с
какого-нибудь парадного обеда в общественном клубе сюда -
отведать жареной рыбы-лебранчо с рисом в кокосовом соусе.
Лотарио Тугут обычно приходил, закончив последнюю смену на
телеграфе, и не раз встречал тут зарю, попивая ямайский ром и
играя на аккордеоне в обществе удалых матросов с антильских
шхун.
Он был тучным, похожим на черепаху и с золотой бородой;
вечерами, выходя из дому, он всегда надевал на голову
фригийский колпак, так что ему не хватало только колокольчиков,
чтобы в точности выглядеть Санта-Клаусом. По крайней мере раз в
не-
делю он заканчивал свой трудовой день в компании
какой-нибудь ночной пташки, из тех, что продавали любовь по
случаю в портовом отеле для матросов.
Познакомившись с Флорентино Арисой, он с удовольствием,
как учитель ученика, стал посвящать его в тайны своего рая. Он
находил для него самых лучших, на его взгляд, пташек, обсуждал
с ними цену и способы и даже предлагал сам вперед оплатить их
услуги. Но Флорентино Ариса не соглашался на его уговоры: он
решил, что расстанется со своей невинностью только по любви.
Отель помещался в прекрасном дворцовом здании колониальных
времен, теперь пришедшем в упадок, огромные залы и покои,
отделанные мрамором, были разгорожены на спальни картонными
перегородками, сплошь пробуравленными булавочными отверстиями,
поскольку комнаты снимались, чтобы заниматься любовью и чтобы
подсматривать за этими занятиями. Рассказывают, что некоторым,
не в меру любопытным, случалось, тут выкалывали глаз швейной
иглой, а один, говорят, разглядел в отверстие собственную жену,
которую выслеживал, и бывало, захаживали сюда знатные господа,
переодетые мелкими торговцами, чтобы утолить пыл с заезжим
чужеземным боцманом, и столько тут приключалось невзгод с теми,
кто выслеживал, и с теми, кого выслеживали, что одна только
мысль войти в такую комнату приводила Флорентино Арису в ужас.
И Лотарио Тугуту никак не удавалось убедить его в том, что
наблюдать такие моменты или позволять, чтобы в такие моменты
наблюдали за тобой, в Европе считается изысканным занятием у
особ королевской крови.
При всей своей грузности Лотарио Тугут в любовных делах
слыл ловким и веселым, так что даже самые видавшие виды пташки
ссорились за право переспать с ним, и их гортанные вопли
сотрясали мощные стены дворца и бросали в дрожь местные при-
видения. Говорили, что он пользовался какой-то змеиной
мазью для любовных утех, но сам он клялся и божился, что ни к
каким иным средствам, кроме тех, какими одарил его Господь,
отродясь не прибегал, и хохотал: "А если это - любовь?"
Потребовалось много времени, чтобы Флорентино Ариса понял, что,
возможно, Лотарио Тугут был прав. Убедился в этом он много лет
спустя, когда воспитание чувств уже было пройденным этапом и он
познакомился с одним человеком, который жил как король в свое
удовольствие - пользовался трудами трех женщин. Все три сдавали
ему выручку под утро, униженно просили прощение за то, что мало
заработали, и желали одной благодарности - чтобы он лег в
постель с той, которая принесла больше денег.
Флорентино Ариса думал, что подобную гнусность порождает
страх. Но одна из этих трех женщин поразила его, высказав
совершенно противоположную истину.
- Такие вещи, - сказала она, - делаются только по любви.
И все-таки не столько заслуги в любовных делах, сколько
личное обаяние Лотарио Тугута сделали его одним из самых
желанных клиентов гостиницы. Флорентино Ариса, скрытный молчун,
умеющий держать язык за зубами, тоже завоевал уважение хозяина,
и когда его одолевало тяжкое уныние, он запирался тут в душной
каморке - читал стихи и чувствительные книжонки, и в грезах ему
виделись гнезда томных ласточек на балконах, а в дремотной
тишине сиесты слышались звуки поцелуев и шелест крыльев. Под
вечер, когда жара спадала, уже невозможно было не слышать
разговоров мужчин, приходивших сюда, чтобы в постельной любви
встряхнуться после тяжелого трудового дня. Здесь Флорентино
Ариса услыхал множество секретов и даже некоторые
государственные тайны, которые важные клиен-
ты и достойные представители местных властей выбалтывали
своим сиюминутным возлюбленным, не подозревая, что кто-то может
их услышать в соседней комнате.
Именно таким образом он узнал, что в четырех морских лигах
к северу от Сотавенто лежит под водою затопленный в XVII веке
испанский галион с грузом золотых монет и драгоценных камней
более чем на пятьсот миллиардов песо.
Рассказ этот его поразил, однако он забыл о нем на
несколько месяцев, пока любовь не пробудила в нем безумного
желания добыть потопленные сокровища, дабы Фермина Даса
купалась в золоте. Спустя годы, пытаясь вспомнить, какой же на
самом деле была прекрасная дева, чей идеальный образ лепился
поэтической алхимией, он не мог разглядеть его в сумерках
терзавших его тогда страданий. Даже в те полные смятения и
тоски дни, когда он, невидимый, следил за ней и ждал ответа на
первое письмо, она ему представала всегда в сиянии ясного дня,
где, словно облитое розовым дождем, цвело миндалевое дерево и
где всегда, в любое время года, был апрель. И с Лотарио Тугутом
аккомпанировать на скрипке в церковь он ходил только затем,
чтобы увидеть, как во время песнопений ветерок колышет ее
тунику. И лишился этого наслаждения он из-за собственного
сумасбродства: религиозная музыка для его состояния души
казалась чересчур пресной, и он попытался оживить ее любовными
вальсами, так что Лотарио Тугут вынужден был выдворить его с
хоров. Именно в ту пору от нестерпимого желания он стал жевать
гардении, которые Трансито Ариса выращивала во дворе в
цветочных горшках, и таким образом узнал, какова на вкус
Фермина Даса. Тогда же, случайно найдя у матери в сундуке
литровый флакон одеколона, который контрабандой привозили
моряки из Американо-Гамбургской судоходной компании, он не
удержался от искушения попробовать его - желая познать на вкус
любимую женщину всю целиком. До рассвета пил он из флакона
Фермину Дасу пьяными, обжигающими глотками, сначала в портовых
кабачках, а потом, забыв обо всем на свете, - у моря, на молу,
где утешались любовью не имевшие крова парочки, пил, пока не
впал в беспамятство. Трансито Ариса, ни живая ни мертвая от
страха, ждала его до шести утра, а потом пошла искать в самых
отчаянных местах и чуть позже полудня нашла в луже пахучей
блевотины на дальнем краю мола, куда ходили топиться.
Пока он приходил в себя, она корила его за то, что он ждет
ответа на письмо и ничего не предпринимает. Слабым никогда не
войти в царство любви, говорила она, законы в этом царстве
суровы и низменны, женщины отдают себя лишь смелым и
решительным мужчинам, они сулят им надежность, а это то, что
нужно женщинам в жизни, Флорентино Ариса усвоил урок, возможно,
лучше, чем следовало. Трансито Ариса не могла скрыть чувства
гордости, не столько материнской, сколько чисто женской, когда
увидела его выходящим из галантерейной лавки в черном суконном
