греческий, название "Харон" - улетает через пять часов, после того как я
доберусь до станции, и мне показалось это большой удачей. Я рассмеялся и
запросил данные о Пекаре: небольшая планета, недавно терраформированная,
население 174.000 - недостаточно, чтобы содержать морфогенетического
фармаколога. Посчитают, что им повезло, если кто-нибудь вообще
откликнется. И мне повезло. Я увидел белые пляжи и пальмы, как в Панаме.
На заднем плане одна единственная белая гора, как огромный соляной столб,
а дальше неровные пурпурные горы. Похоже на место, где я обрету мир. Меня
охватила надежда. Я рад был улететь, оставить позади этих смертоносных
идеал-социалистов с их планами уничтожения всех государств и выработки
нового человечества, забыть звуки бомбардировки джунглей к югу от моего
дома, улететь от искусственных разумов с их политическими интригами. От
своего мертвого друга. У меня не было планов спасения. Только надежда на
спасение. Спасение от смерти. И мне этого казалось достаточно. Я рассказал
Тамаре о Пекаре, выдумывал, какой это прекрасный мир, как счастливы мы там
будем, пока не охрип, и голос мой звучал, как лягушачье кваканье.
Я лег. Мышцы снова свело, перед глазами вспыхивали огоньки. Вскоре я
задремал и увидел во сне теплый радостный день. Я только что продал на
ярмарке омоложение. И пошел туда, где на берегу Тамара и Флако строили
замки из песка. Я долго стоял и улыбался им, не зная, чему улыбаюсь, потом
пошел мимо них.
- Hola! Анжело, куда ты идешь? - спросил Флако.
- В рай, - ответил я.
Флако сказал:
- Ха! Отличное место! У меня там живет двоюродный брат.
Тамара и Флако улыбались мне, а я прошел мимо них. Посмотрел на пляж.
Вдалеке только песок, и я понял, что устану задолго до того, как пройду
весь берег. Над мной в воздухе неподвижно висели чайки. Я развел руки и
подумал, что ветер подхватит меня и я полечу, как птица. На руках у меня
выросли перья, и я начал подниматься. Держал руки широко расставленными и
медленно поднимался в небо.
Флако крикнул Тамаре:
- Смотри. Эта большая чайка сейчас капнет на тебя.
Я посмотрел вниз. Флако со смехом указывал на меня. Я поманил Тамару
за собой и устремился вниз, к ней. Она только что отвернулась.
Флако достал из одного кармана брюк красный мячик, а из другого -
котенка. Я полетел дальше, а Флако и Тамара начали играть с серо-белым
котенком на пустом берегу под никогда не заходящим пурпурным солнцем.
3
Дверь шаттла ударилась о металл шлюза, разбудив меня, и шум
двигателей смолк. Металл ракетных двигателей застонал, мгновенно остывая,
переходя от почти расплавленного состояния к почти абсолютному нулю. Я
ждал. Эйриш мертв уже пять часов - достаточно времени, чтобы смерть его
была обнаружена. Любой нашедший его тело заметит отсутствие глаза и
поймет, почему я взял его. Я выругал себя, что не догадался так
изуродовать Эйриша, чтобы не было заметно отсутствие глаза. Боялся, что
когда откроется дверь, меня будет ждать протеже Эйриша или, что еще хуже,
служба безопасности, которая отправит меня назад в Панаму. Я не открывал
шаттл, ждал, не потребует ли кто, чтобы я ее открыл.
Тамара лежала в сундуке, глядя в потолок и мигая. Введенный антимозин
действовал, температура упала, началось восстановление функций мозга, но
еще слишком рано, чтобы судить о степени улучшения. Я попытался поднять
ее, растирал кожу, говорил:
- Пожалуйста, Тамара, проснись! Я не могу держать тебя дольше. Ты
должна встать и идти сама! - Рот у меня пересох. Я продолжал хлопать ее по
лицу и кричать: - Проснись! Киборги идут! Киборги поместят тебя в мозговую
сумку!
Но угрозы на нее не действовали. Во время перелета она обмочилась;
одежда ее была мокрой.
Конечно, гораздо безопасней оставить ее. Но безумная радость, которую
я ощутил, приняв решение взять ее с собой, удержала меня. К тому же мне
казалось это храбрым поступком. Убийство Эйриша было трусостью. Я пытался
облегчить совесть, называя его вендеттой, но я убил его по той же причине,
по какой человек убивает гремучую змею в пустыне: чтобы обезопасить себя
от встречи с ней в будущем. Я надеялся, что храбрый поступок нейтрализует
мою трусость, и решил, насколько возможно, сохранить у себя Тамару.
Оставить ее только в самом крайнем случае. Я достал ружье и приготовился
стрелять в тех, кто может ждать меня в засаде у двери.
Нажал рычаг, и дверь со свистом открылась. В шлюзе я увидел только
багажную тележку, напоминающую большой вагон. В конце шлюза дверь без
окна. Я закрыл сундук и почувствовал облегчение оттого, что пустые глаза
Тамары больше не смотрят на меня. Погрузил ее в багажную тележку и решил,
что попробую затеряться в толпе на станции.
Но за второй дверью оказался огромный зал, тихий, как мавзолей. Я
запаниковал. Станция должна быть полна людьми, готовящимися сесть на
корабль до Пекаря, но меня ждали только следы пребывания людей - запах
пота и отслоившейся кожи. Я подумал, не опоздал ли я на свой корабль.
Я вытер пот с шеи и потащил багажную тележку по длинному пустому
коридору, следя, чтобы она не застряла и не перевернулась. Колеса тележки
скрипели, как огромная мышь.
Я понятия не имел, где находится мой корабль. Станция Сол
представляет из себя огромную серую скалку, которая медленно
поворачивается, создавая искусственную силу тяжести; в цилиндре
размещается сама станция, а концы скалки - доки для больших кораблей.
"Харон" теперь должен находиться у конца станции, как минога возле акулы.
На станции ночной цикл, свет горит неярко. По обе стороны коридора
круглые двери, и каждая дверь окружена слабым свечением, так что кажется,
будто смотришь на светящиеся розетки внутри огромного угря. Воздух
спертый, какой бывает в подземных помещениях.
Я шел по коридору, пока он не сменился большим залом с витринами
магазинов, словно на торговой улице города. Витрины светились, неоновые
знаки указывали на двери. Люди сидели в ресторанах, но большинство
магазинов либо закрыты, либо в них работали механические продавцы. В
дальнем конце этой улицы виднелась светящаяся надпись. Она сообщала, что
"Харон" улетает на Пекарь через три часа.
Я оставил багажную тележку в зале отлета, ведущем к моему кораблю,
положил багаж на стойку и стал думать, что делать дальше. Пехота не может
арестовать меня здесь - станция Сол считается территорией Земли и
находится поэтому под международной гражданской юрисдикцией. Военные не
могут взять меня непосредственно, но они могут известить власти Панамы,
что я совершил убийство. И если разведка киборгов проследит все связанные
с Эйришем записи, ей нетрудно будет установить маршрут шаттла. Пехота
известит Панаму о моем местонахождении, и гражданские власти Панамы
потребуют моей выдачи. Поэтому оставалось лишь надеяться, что разведка
киборгов не обнаружит убийство до того, как я покину Солнечную систему,
или, если обнаружит, не сможет найти меня до отлета. Мне нужно сесть на
корабль в последнюю минуту, чтобы властям Панамы труднее было оформить
документы на экстрадикцию, если они узнают, где я. Но в плане есть
недостаток. Я не верил, что люди Джафари пойдут на все это осложнения.
Если Джафари идеал-социалист, он прикажет убить меня без излишних
раздумий. Я знал, что он не потребует моей выдачи. Убить легче. Легче
избавиться от меня, не связываясь с законом. Я мог только ждать и
надеяться.
Кабинки туалета были достаточно велики, чтобы мексиканец мог в них
исполнять танец со шляпой, и дверцы закрыты так плотно, что заглянуть
внутрь невозможно. Только на самом верху и внизу каждой кабинки есть
возможность заглянуть внутрь, да и то для этого нужно приложить большие
усилия. Надписи на нескольких языках в сопровождении рисунков показывали,
как пользоваться туалетом. Действительно международный туалет,
предназначенный для нужд самого скромного путешественника. Здесь можно
переждать.
Температура у Тамары снизилась, мышцы слегка расслабились. Я занес
сундук в туалет. За следующие полчаса в помещение побывало несколько
человек; каждый раз я вставал на сидение, чтобы кабинка казалась пустой.
Но немного погодя я понял, что это глупо: даже Эйриш не пошел бы в туалет,
чтобы убить всякого сидящего в нем; поэтому я оставался стоять со
спущенными брюками, чтобы входящие думали, что я пользуюсь туалетом.
Тамара по-прежнему была мокрой от мочи; я вымыл ее, сделал из туалетной
бумаги пеленку и переодел в свои запасные брюки.
Это будничное дело успокоило меня, и я подумал, зачем кому-то
понадобилось оплачивать проезд на Пекарь. Цена огромная, и мой благодетель
должен многого потребовать в обмен. Компьютер шаттла не дал достаточно
информации, чтобы я мог ответить на этот вопрос, и я не стал запрашивать
подробности о работе, чтобы не навести на след людей Джафари. Мне пришла в
голову мысль, что кому-то на Пекаре нужно омоложение и я должен буду
совершить его. Только морфогенетический фармаколог имеет лицензию на
проведение омоложения. Откровенно говоря, я считал, что только этим может
объясниться чье-то стремление оплатить мой билет.
Эти мысли отвлекли меня. Создание сотен компонентов лекарств и
векторных вирусов потребует нескольких лет, это очень трудная работа. Но с
деньгами Тамары и Эйриша я могу купить уже подготовленное омоложение.
Сейчас станция пуста, но обычно в ней множество людей, богатых людей,
которые летят в такие места, где готового омоложения нет; поэтому оно
должно быть здесь в аптеках наготове.
И даже если я ошибаюсь, если омоложение на Пекаре никому не нужно, у
меня будет сокровище, нечто уникальное для планеты, и я разбогатею.
За час до отлета корабля, когда я представлял себе, каким богатым
стану, дверь туалета распахнул человек и сказал: "Подождите меня". Он
вошел негромко, и я сразу понял, что что-то не так. Неслышно достал оружие
из медицинской сумки. Человек прошел вдоль ряда кабинок, открывая каждую
дверцу. Подошел к моей кабинке и слегка нажал на дверь. Когда она не
открылась, он вошел в соседнюю кабинку и помочился.
Потом вымыл руки. Я слышал, как шуршит его одежда.
Я стоял в туалете и пытался справиться с дыханием, пот струился у
меня по лицу. С каждой минутой приближается отлет. Люди Эйриша ничего не
теряют, дожидаясь отлета. Человек начал насвистывать, потом подошел к моей
кабинке и постучал. В щель под дверцей я видел черные военные ботинки и
серые брюки.
- Гомес, ты здесь? - спросил он по-испански.
Во время пребывания в Майами я научился говорить по-английски почти
без акцента.
- Простите. Я не говорю по-испански, - сказал я.
Человек тут же переключился на английский; в отличие от безупречного
испанского, его английский отличался легким арабским акцентом.
- Не видели ли вы моего друга Гомеса? Пожилой человек, примерно
шестидесяти лет, седеющие волосы. Он из Панамы.
Он описывал меня.
- Нет, не видел. Только что сменился и был в грузовом доке, - сказал
я и ошибся в произношении слова "грузовом". Слегка поежился.
- Спасибо, - ответил он и начал отходить. Остановился. - Вы мне очень
помогли. Я бы хотел поблагодарить вашу администрацию. Как вы себя назвали?
Вопрос невежливый, и я подумал, что подлинный гринго послал бы его к
дьяволу, но я сообщил ему первое же пришедшее в голову имя.
- Джонатан. Джонатан Ленгфорд. - Так звали безумного философа,
