маленькая, по хорошая, старается привлечь туристов, старается
заполучить новые вклады в промышленность. А этот малый так со
мной разговаривал, что ноги моей больше тут не будет, и ежели
меня знакомые спросят про Сан-Лоренцо, я им скажу, чтобы носа
сюда не совали. Может, там, на стенке, у вас и выйдет красивая
картина, но, клянусь честью, такого писсанта, такого нахального,
наглого сукина сына, как этот ваш художник, я в жизни не видел.
Клерк позеленел:
- Сэр...
- Что скажете?- сказал Кросби, горя негодованием.
- Сэр, это же владелец отеля.
72. ПИССАНТНЫЙ ХИЛТОН
Лоу Кросби с супругой выбыли из отеля "Каса Мона". Кросби
обозвал его "писсантный Хилтон"* и потребовал приюта в
американском посольстве.
/* Хилтон - название фирмы, владеющей роскошными отелями во
многих странах./
И я оказался единственным постояльцем отеля в сто комнат.
Номер у меня был приятный. Он, как и все другие номера,
выходил на бульвар имени Ста мучеников за демократию, на
аэропорт Монзано и боливарскую гавань.
"Каса Мона" архитектурой походила на книжный шкаф - глухие
каменные стены позади и сбоку, а фасад сплошь из сине-зеленого
стекла. Город, с его нищетой и убожеством, не был виден: он был
расположен позади и по сторонам, за глухими стенами "Каса Мона".
Моя комната была снабжена вентилятором. Там было почти
прохладно. Войдя с ошеломительной жары в эту прохладу, я стал
чихать.
На столике у кровати стояли свежие цветы, но постель не была
заправлена. На ней даже подушки не было, один только голый
новехонький поролоновый матрас. А в шкафу - ни одной вешалки, в
уборной - ни клочка туалетной бумаги.
И я вышел в коридор поискать горничную, которая снабдила бы
меня всем необходимым. Там никого не было, но в дальнем конце
дверь стояла открытой и смутно доносились какие-то живые звуки.
Я подошел к этой двери и увидал большие апартаменты. Пол был
закрыт мешковиной. Комнату красили, но, когда я вошел, двое
маляров занимались не этим. Они сидели на широких и длинных
козлах под окнами.
Они сняли обувь. Они закрыли глаза. Они сидели лицом друг к
другу.
И они прижимались друг к другу голыми пятками. Каждый
обхватил свои щиколотки, застыв неподвижным треугольником.
Я откашлялся...
Оба скатились с козел и упали на заляпанную мешковину. Они
упали на четвереньки - и так и остались, прижав носы к полу и
выставив зады. Они ждали, что их сейчас убьют.
- Простите,- сказал я растерянно.
- Не говорите никому,- жалобно попросил один.- Прошу вас,
никому не говорите.
- Про что?
- Про то, что видели.
- Я ничего не видел.
- Если скажете,- проговорил он, прижавшись щекой к полу, и
умоляюще посмотрел на меня,- если скажете, мы умрем на ку-рю-
ке...
- Послушайте, ребята,- сказал я,- то ли я пришел слишком
рано, то ли слишком поздно, но повторяю: я ничего не видел
такого, о чем стоит рассказать. Прошу вас, встаньте! Они
поднялись с пола, не спуская с меня глаз. Они дрожали и ежились.
Мне еле-еле удалось их убедить, что я никому не расскажу то, что
я видел.
А видел я, конечно, боконистский ритуал, так называемое
_боко-мару_, или обмен познанием.
Мы, боконисты, верим, что, прикасаясь друг к другу пятками -
конечно, если у обоих ноги чистые и ухоженные,- люди непременно
почувствуют взаимную любовь. Основа этой церемонии изложена в
следующем калипсо:
Пожмем друг другу пятки
И будем всех любить,
Любить как нашу Землю,
Где надо дружно жить.
73. ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ
Когда я вернулся к себе в номер, я увидел, что Филипп Касл,
художник по мозаике, историк, составитель указателя к
собственной книге, писсант и владелец отеля, прилаживает ролик
туалетной бумаги в моей ванной комнате.
- Большое вам спасибо,- сказал я.
- Не за что.
- Вот это действительно гостеприимный отель,- сказал я.- Ну
где еще найдешь владельца отеля, который сам непосредственно
заботится об удобстве гостей?
- А где еще найдешь отель с одним постояльцем?
- У вас их было трое.
- Незабвенное время...
- Знаете, может быть, я лезу не в свое дело, но трудно
понять, как человека с вашим кругозором, с вашими талантами
могла так привлечь роль владельца гостиницы?
Он недоуменно нахмурился:
- Вам кажется, что я не совсем так обращаюсь с гостями, как
надо?
- Я знал некоторых людей в Школе обслуживания гостиниц в
Корнелле, и мне почему-то кажется, что они обошлись бы с этим
Кросби как-то по-другому.
Он сокрушенно покачал головой.
- Знаю. Знаю.-Он вдруг хлопнул себя по бокам.- Сам не
понимаю, какого дьявола я выстроил эту гостиницу, должно быть
захотелось чем-то заполнить жизнь. Чем-то заняться, как-то уйти
от одиночества.- Он покачал головой.- Надо было либо стать
отшельником, либо открыть гостиницу - выбора не было.
- Кажется, вы выросли при отцовском госпитале?
- Верно. Мы с Моной оба выросли там.
- И вас никак не соблазняла мысль строить свою жизнь, как
устроил ее ваш отец?
Молодой Касл неуверенно улыбнулся, избегая прямого ответа.
- Он чудак, мой отец,- сказал он.- Наверно, он вам
понравится.
- Да, по всей вероятности. Бескорыстных людей не так уж
много.
- Давно, когда мне было лет пятнадцать,- заговорил Касл,-
поблизости отсюда взбунтовалась команда греческого корабля,
который шел из Гонконга в Гавану с грузом плетеной мебели.
Мятежники захватили корабль, но справиться с ним не могли и
разбились о скалы неподалеку от замка "Папы" Монзано. Все
утонули, кроме крыс. Крыс и плетеную мебель прибило к берегу.
Этим как будто и кончался его рассказ, но я неуверенно
спросил:
- А потом?
- Потом часть населения получила даром плетеную мебель, а
часть - бубонную чуму. У отца в госпитале за десять дней умерло
около полутора тысяч человек. Вы когда-нибудь видали, как
умирают от бубонной чумы?
- Меня миновало такое несчастье.
- Лимфатические железы в паху и под мышками распухают до
размеров грейпфрута.
- Охотно верю.
- После смерти труп чернеет - правда, у черных чернеть
нечему. Когда чума тут хозяйничала, наша Обитель Надежды и
Милосердия походила на Освенцим или Бухенвальд. Трупов
накопилось столько, что бульдозер заело, когда их пытались
сбросить в общую могилу. Отец много дней подряд работал без сна,
но и без всяких результатов: почти никого спасти не удалось.
Жуткий рассказ Касла был прерван телефонным звонком.
- Фу, черт!- сказал Касл.- Я и не знал, что телефоны уже
включены.
Я поднял трубку:
- Алло?
Звонил генерал-майор Фрэнклин Хониккер. Он тяжело дышал и,
видно, был перепуган до смерти:
- Слушайте! Немедленно приезжайте ко мне домой. Нам
необходимо поговорить. Для вас это страшно важно!
- Вы можете мне объяснить, в чем дело?
- Только не по телефону, не по телефону! Приезжайте ко мне.
Прошу вас!
- Хорошо.
- Я не шучу. Для вас это страшно важно. Такого важного случая
у вас в жизни еще никогда не было...- И он повесил трубку.
- Что случилось?- спросил Филипп Касл.
- Понятия не имею. Фрэнк Хониккер хочет немедленно видеть
меня.
- Не торопитесь. Отдохните. Он же идиот.
- Говорит, очень важное дело.
- Откуда он знает - что важно, что неважно? Я бы мог вырезать
из банана человечка умнее, чем он.
- Ладно, рассказывайте дальше.
- На чем я остановился?
- На бубонной чуме. Бульдозер заело - столько было трупов.
- А, да. Одну ночь я провел с отцом, помогал ему. Мы только и
делали, что искали живых среди мертвецов. Но койка за койкой,
койка за койкой - одни трупы.
И вдруг отец засмеялся,- продолжал Касл.- И никак не мог
остановиться. Он вышел в ночь с карманным фонарем. Он все
смеялся и смеялся. Свет фонаря падал на горы трупов, сложенных
во дворе, а он водил по ним лучом фонаря. И вдруг он положил
руку мне на голову, и знаете, что этот удивительный человек
сказал мне?
- Нет.
- Сынок,- сказал мне мой отец,- когда-нибудь все это будет
твоим.
74. КОЛЫБЕЛЬ ДЛЯ КОШКИ
Я поехал домой к Фрэнку в единственном такси Сан-Лоренцо.
Мы ехали мимо безобразной нищеты. Мы поднялись по склону горы
Маккэйб. Стало прохладнее. Поднялся туман.
Фрэнк жил в бывшем доме Нестора Эймонса, отца Моны,
архитектора, построившего Обитель Надежды и Милосердия в
джунглях.
Эймонс сам спроектировал этот дом.
Дом нависал над водопадом, терраса выступала козырьком прямо
в туман, плывший над водой. Это было хитрое переплетение очень
легких стальных опор и карнизов. Просветы переплета были закрыты
по-разному то куском местного гранита, то стеклом, то шторкой из
парусины.
Казалось, что дом был выстроен не для того, чтобы служить
людям укрытием, а чтобы продемонстрировать причуды его
строителя.
Вежливый слуга приветствовал меня и сказал, что Фрэнк еще не
вернулся домой. Фрэнка ждали с минуты на минуту. Фрэнк приказал,
чтобы меня приняли как можно лучше, устроили поудобнее и
попросили остаться ужинать и ночевать. Этот слуга - он сказал,
что его имя Стэнли,- был первым толстым жителем Сан-Лоренцо,
попавшимся мне на глаза.
Стэнли провел меня в мою комнату, мы прошли по центру дома
вниз по лестнице грубого камня - сбоку шли то открытые, то
закрытые прямоугольники в стальной оправе. Моя постель
представляла собой толстый поролоновый тюфяк, лежавший на
каменной полке - полке из неотесанного камня. Стены моей комнаты
были из парусины. Стэнли показал мне, как их по желанию можно
подымать и опускать.
Я спросил Стэнли, кто еще дома, и он сказал, что дома только
Ньют. Ньют, сказал он, сидит на висячей террасе и пишет картину.
Анджела, сказал он, ушла поглядеть Обитель Надежды и Милосердия
в джунглях.
Я вышел на головокружительную террасу, нависшую над
водопадом, и застал крошку Ньюта спящим в раскладном желтом
кресле.
Картина, над которой работал Ньют, стояла на мольберте у
алюминиевых перил. Полотно как бы вписывалось в туманный фон
неба, моря и долины.
Сама картина была маленькая, черная, шершавая. Она состояла
из сети царапин на густой черной подмалевке. Царапины оплетались
во что-то вроде паутины, и я подумал: не те ли это сети, что
липкой бессмыслицей опутывают человеческую жизнь, вывешены здесь
на просушку в безлунной ночи?
Я не стал будить лилипута, написавшего эту страшную штуку.
Я закурил, слушая воображаемые голоса в шуме водопада.
Разбудил Ньюта взрыв далеко внизу. Звук прокатился над
равниной и ушел в небеса. Палила пушка на боливарской
набережной, объяснил мне дворецкий Фрэнка. Она стреляла
ежедневно в пять часов.
Маленький Ньют заворочался.
Еще в полусне он потер черными от краски ладонями рот и
подбородок, оставляя черные пятна. Он протер глаза, измазав и
веки черной краской.
- Привет,- сказал он сонным голосом.
- Привет,- сказал я,- мне нравится ваша картина.
- А вы видите, что на ней?
- Мне кажется, каждый видит ее по-своему.
- Это же кошкина колыбель.
- Ага,- сказал я,- здорово. Царапины - это веревочка.
Правильно?
- Это одна из самых древних игр - заплетать веревочку. Даже
эскимосам она известна.
- Да что вы!
- Чуть ли не сто тысяч лет взрослые вертят под носом у своих
детей такой переплет из веревочки.
- Угу.
Ньют все еще лежал, свернувшись в кресле. Он расставил руки,
словно держа между пальцами сплетенную из веревочки "кошкину
колыбель".
- Не удивительно, что ребята растут психами. Ведь такая
"кошкина колыбель"- просто переплетенные иксы на чьих-то руках.
А малыши смотрят, смотрят, смотрят...
- Ну и что?
- И никакой, к черту, кошки, никакой, к черту, колыбельки
нет!
75. ПЕРЕДАЙТЕ ПРИВЕТ ДОКТОРУ ШВЕЙЦЕРУ
А тут пришла Анджела Хониккер Коннерс, долговязая сестра
Ньюта, и привела Джулиана Касла, отца Филиппа и основателя
Обители Надежды и Милосердия в джунглях. На Касле был мешковатый
костюм белого полотна и галстук веревочкой. Усы у него
топорщились. Он был лысоват. Он был очень худ. Он, как я
