освободило Фрэнка, дало ему возможность сделать то, что он
больше всего хотел, поступить так же, как его отец: получая
почести и жизненные блага, снять с себя всю личную
ответственность. И, поступая так, он как бы мысленно прятался от
всего в каменном мешке.
101. КАК И МОИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ, Я ОБЪЯВЛЯЮ БОКОНОНА ВНЕ ЗАКОНА
И я написал свою тронную речь в круглой пустой комнате в
одной из башен. Никакой обстановки - только стол и стул. И речь,
которую я написал, была тоже круглая, пустая и бедно
обставленная. В ней была надежда. В ней было смирение. И я
понял: невозможно обойтись без божьей помощи. Раньше я никогда
не искал в ней опоры, потому и не верил, что такая опора есть.
Теперь я почувствовал, что надо верить, и я поверил. Кроме
того, мне нужна была помощь людей. Я потребовал список гостей,
которые должны были присутствовать на церемонии, и увидел, что
ни Джулиана Касла, ни его сына среди приглашенных не было. Я
немедленно послал к ним гонцов с приглашением, потому что эти
люди знали мой народ лучше всех, за исключением Боконона.
Теперь о Бокононе.
Я раздумывал, не попросить ли его войти в мое правительство
и, таким образом, устроить что-то вроде Золотого века для моего
народа. И я подумал, что надо отдать приказ снять под общее
ликование этот чудовищный крюк у ворот дворца.
Но потом я понял, что Золотой век должен подарить людям что-
то более существенное, чем святого у власти, что всем надо дать
много хорошей еды, уютное жилье, хорошие школы, хорошее
здоровье, хорошие развлечения и, конечно, работу всем, кто
захочет работать, а всего этого ни я, ни Боконон дать не могли.
Значит, добро и зло придется снова держать отдельно: зло - во
дворце, добро - в джунглях. И это было единственное развлечение,
какое мы могли предоставить народу.
В двери постучали. Вошел слуга и объявил, что гости начали
прибывать.
И я сунул свою речь в карман и поднялся по винтовой лестнице
моей башни. Я вошел на самую высокую башню моего замка и
взглянул на моих гостей, моих слуг, мою скалу и мое тепловатое
море.
102. ВРАГИ СВОБОДЫ
Когда я вспоминаю всех людей, стоявших на самой высокой
башне, я вспоминаю сто девятнадцатое калипсо Боконона, где он
просит нас спеть с ним вместе:
"Где вы, где вы, старые дружки?"-
Плакал грустный человек.
Я ему тихонько на ухо шепнул:
"Все они ушли навек!"
Среди присутствующих был посол Хорлик Минтон с супругой,
мистер Лоу Кросби, фабрикант велосипедов со своей Хэзел, доктор
Джулиан Касл, гуманист и благотворитель, и его сын, писатель и
владелец отеля, крошка Ньют Хониккер, художник, и его
музыкальная сестрица миссис Гаррисон С. Коннерс, моя
божественная Мона, генерал-майор Фрэнклин Хониккер и двадцать
отборных чиновников и военнослужащих Сан-Лоренцо.
Умерли, почти все они теперь умерли...
Как говорит нам Боконон, "слова прощания никогда не могут
быть ошибкой".
На моей башне было приготовлено угощение, изобиловавшее
местными деликатесами: жареные колибри в мундирчиках, сделанных
из их собственных бирюзовых перышек, лиловатые крабы - их вынули
из панцирей, мелко изрубили и изжарили в кокосовом масле,
крошечные акулы, начиненные банановым пюре, и, наконец, кусочки
вареного альбатроса на несоленых кукурузных лепешках.
Альбатроса, как мне сказали, подстрелили с той самой башни,
где теперь стояло угощение.
Из напитков предлагалось два, оба без льда: пепси-кола и
местный ром. Пепси-колу подавали в пластмассовых кружках, ром -
в скорлупе кокосовых орехов. Я не мог понять, чем так сладковато
пахнет ром, хотя запах чем-то напоминал мне давнюю юность.
Фрэнк объяснил мне, откуда я знаю этот запах.
- Ацетон,- сказал он.
- Ацетон?
- Ну да, он входит в состав для склейки моделей самолетов.
Ром я пить не стал.
Посол Минтон, с видом дипломатическим и гурманским,
неоднократно вздымал в тосте свой кокосовый орех, притворяясь
другом всего человечества и ценителем всех напитков,
поддерживающих людей, но я не заметил, чтобы он пил. Кстати, при
нем был какой-то ящик - я никогда раньше такого не видал.
С виду ящик походил на футляр от большого тромбона, и, как
потом оказалось, в нем был венок, который надлежало пустить по
волнам.
Единственный, кто решался пить этот ром, был Лоу Кросби,
очевидно начисто лишенный обоняния. Ему, как видно, было весело:
взгромоздясь на одну из пушек так, что его жирный зад затыкал
спуск, он потягивал ацетон из кокосового ореха. В огромный
японский бинокль он смотрел на море. Смотрел он на мишени для
стрельбы:
они были установлены на плотах, стоявших на якоре неподалеку
от берега, и качались на волнах. Мишени, вырезанные из картона,
изображали человеческие фигуры.
В них должны были стрелять и бросать бомбы все шесть
самолетов военно-воздушных сил Сан-Лоренцо.
Каждая мишень представляла собой карикатуру на какого-нибудь
реального человека, причем имя этого человека было написано и
сзади и спереди мишени.
Я спросил, кто рисовал карикатуры, и узнал, что их автор-
доктор Вокс Гумана, христианский пастырь. Он стоял около меня.
- А я не знал, что у вас такие разнообразные таланты.
- О да. В молодости мне очень трудно было принять решение,
кем быть.
- Полагаю, что вы сделали правильный выбор.
- Я молился об указаниях свыше.
- И вы их получили.
Лоу Кросби передал бинокль жене.
- Вон там Гитлер,- восторженно захихикала Хэзел.- А вот
старик Муссолини и тот, косоглазый. А вон там император
Вильгельм в каске! - ворковала Хэзел.- Ой, смотри, кто там! Вот
уж кого не ожидала видеть. Ох и влепят ему! Ох и влепят ему, на
всю жизнь запомнит! Нет, это они чудно придумали.
- Да, собрали фактически всех на свете, кто был врагом
свободы!- объявил Лоу Кросби.
103. ВРАЧЕБНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О ПОСЛЕДСТВИЯХ ЗАБАСТОВКИ ПИСАТЕЛЕЙ
Никто из гостей еще не знал, что я стану президентом. Никто
не знал, как близок к смерти "Папа". Фрэнк официально сообщил,
что "Папа" спокойно отдыхает и что "Папа" шлет всем наилучшие
пожелания.
Торжественная часть, как объявил Фрэнк, начнется с того, что
посол Минтон пустит по волнам венок в честь Ста мучеников, затем
самолеты собьют мишени в воду, а затем он, Фрэнк, скажет
несколько слов.
Он умолчал о том, что после его речи возьму слово я. Поэтому
со мной обращались просто как с выездным корреспондентом, и я
занялся безобидным, но дружественным _гранфаллонством_.
- Привет, мамуля!- сказал я Хэзел.
- О, да это же мой сыночек! - Хэзел заключила меня в
надушенные объятия и объявила окружающим:- Этот юноша из
хужеров!
Оба Касла - и отец и сын - стояли в сторонке от всей
компании. Издавна они были нежеланными гостями во дворце "Папы",
и теперь им было любопытно, зачем их пригласили.
Молодой Касл назвал меня хватом:
- Здорово, Хват! Что нового нахватали для литературы?
- Это я и вас могу спросить.
- Собираюсь объявить всеобщую забастовку писателей, пока
человечество не одумается окончательно. Поддержите меня?
- Разве писатели имеют право бастовать? Это все равно, как
если забастуют пожарные или полиция.
- Или профессора университетов.
- Или профессора университетов,- согласился я. И покачал
головой.- Нет, мне совесть не позволит поддерживать такую
забастовку. Если уж человек стал писателем - значит, он взял на
себя священную обязанность: что есть силы творить красоту, нести
свет и утешение людям.
- А мне все думается - вот была бы встряска этим людям, если
бы вдруг не появилась ни одной новой книги, новой пьесы, ни
одного нового рассказа, нового стихотворения...
- А вы бы радовались, если бы люди перемерли как мухи? -
спросил я.
- Нет, они бы скорее перемерли как бешеные собаки, рычали бы
друг на друга, все бы перегрызлись, перекусали собственные
хвосты.
Я обратился к Каслу-старшему:
- Скажите, сэр, от чего умрет человек, если его лишить
радости и утешения, которые дает литература?
- Не от одного, так от другого,- сказал он.- Либо от
окаменения сердца, либо от атрофии нервной системы.
- И то и другое не очень-то приятно,- сказал я.
- Да,- сказал Касл-старший.- Нет уж, ради бога, вы оба
пишите, пожалуйста, пишите!
104. СУЛЬФАТИАЗОЛ
Моя божественная Мона ко мне не подошла и ни одним взглядом
не поманила меня к себе. Она играла роль хозяйки, знакомя
Анджелу и крошку Ньюта с представителями жителей Сан-Лоренцо.
Сейчас, когда я размышляю о сущности этой девушки-вспоминаю,
с каким полнейшим равнодушием она отнеслась и к обмороку "Папы",
и к нашему с ней обручению,- я колеблюсь, и то возношу ее до
небес, то совсем принижаю.
Воплощена ли в ней высшая духовность и женственность?
Или она бесчувственна, холодна, короче говоря рыбья кровь,
бездумный культ ксилофона, красоты и _боко-мару_?
Никогда мне не узнать истины.
Боконон учит нас:
Себе влюбленный лжет,
Не верь его слезам,
Правдивый без любви живет,
Как устрицы - глаза.
Значит, мне как будто дано правильное указание. Я должен
вспоминать о моей Моне как о совершенстве.
- Скажите мне,- обратился я к Филиппу Каслу в День "Ста
мучеников за демократию".- Вы сегодня разговаривали с вашим
другом и почитателем Лоу Кросби?
- Он меня не узнал в костюме, при галстуке и в башмаках,-
ответил младший Касл,- и мы очень мило поболтали о велосипедах.
Может быть, мы с ним еще поговорим.
Я понял, что идея Кросби делать велосипеды для Сан-Лоренцо
мне уже не кажется смехотворной. Как будущему правителю этого
острова, мне очень и очень нужна была фабрика велосипедов. Я
вдруг почувствовал уважение к тому, что собой представлял мистер
Лоу Кросби и что он мог сделать.
- Как по-вашему, народ Сан-Лоренцо воспримет
индустриализацию?- спросил я обоих Каслов - отца и сына.
- Народ Сан-Лоренцо,- ответил мне отец,- интересуется только
тремя вещами: рыболовством, распутством и боконизмом.
- А вы не думаете, что прогресс может их заинтересовать?
- Видали они и прогресс, хоть и мало. Их увлекает только одно
прогрессивное изобретение.
- А что именно?
- Электрогитара.
Я извинился и подошел к чете Кросби.
С ними стоял Фрэнк Хониккер и объяснял им, кто такой Боконон
и против чего он выступает
- Против науки.
- Как это человек в здравом уме может быть против науки?-
спросил Кросби.
- Я бы уже давно умерла, если б не пенициллин,- сказала
Хэзел,- и моя мама тоже.
- Сколько же лет сейчас вашей матушке?- спросил я.
- Сто шесть. Чудо, правда?
- Конечно,- согласился я.
- И я бы давно была вдовой, если бы не то лекарство, которым
лечили мужа,- сказала Хэзел. Ей пришлось спросить у мужа
название лекарства: - Котик, как называлось то лекарство,
помнишь, оно в тот раз спасло тебе жизнь?
- Сульфатиазол.
И тут я сделал ошибку - взял с подноса, который проносили
мимо, сандвич с альбатросовым мясом.
105. БОЛЕУТОЛЯЮЩЕЕ
И так случилось, "так _должно_ было случиться", как сказал бы
Боконон, что мясо альбатроса оказалось для меня настолько
вредным, что мне стало худо, едва я откусил первый кусок. Мне
пришлось срочно бежать вниз по винтовой лестнице в поисках
уборной. Я еле успел добежать до уборной рядом со спальней
"Папы".
Когда я вышел оттуда, пошатываясь, я столкнулся с доктором
Шлихтером фон Кенигсвальдом, вылетевшим из спальни "Папы". Он
посмотрел на меня дикими глазами, схватил за руку и закричал:
- Что это такое? Что там у него висело на шее?
- Простите?
- Он проглотил эту штуку. То, что было в ладанке. "Папа"
глотнул - и умер.
Я вспомнил ладанку, висевшую у "Папы" на шее, и сказал
наугад:
- Цианистый калий?
- Цианистый калий? Разве цианистый калий в одну секунду
превращает человека в камень?
- В камень?
- В мрамор! В чугун! В жизни не видел такого трупного
окоченения. Ударьте по нему, и звук такой, будто бьешь в бубен.
