хоть серебряную монетку. Я не обязан разносить их неосвященные каракули
да еще опасаться, что они меня заворожат, как добрые люди предсказывали.
Много ли мне прибыли от того червонца, что дала мне девчонка, если при-
дется на пасху идти на исповедь и поп так меня застращает, что я ему
вдвое больше заплачу за отпущение. Того и гляди, назовут меня еврейской
почтой, да и останешься с этой кличкой на всю жизнь. Должно быть, эта
девушка и в самом деле околдовала меня. Да и со всеми так было, кто имел
с ней дело, все равно еврей или христианин, - все ее слушали. Но вот как
подумаю о ней, кажется отдал бы и мастерскую свою и все инструменты,
лишь бы спасти ее жизнь.
Глава XXXIX
О дева, ты неумолимо бесстрастна,
Я ж гордостью спорю с тобой.
Сьюард
Под вечер того дня, когда происходил суд над Ревеккой (если только
это можно назвать судом), кто-то тихо постучал в дверь ее темницы. Но
она не обратила никакого внимания, потому что была занята чтением вечер-
них молитв, которые закончила пением гимна; мы попытаемся перевести его
в следующих словах:
Когда Израиля народ
Из рабства шел, бежав от бед,
Он знал: его господь ведет,
Ужасным пламенем одет;
Над изумленною землей
Столб дыма шел, как туча, днем,
А ночью отблеск огневой
Скользил за пламенным столбом.
Тогда раздался гимн похвал
Великой мудрости твоей,
И воин пел, и хор звучал
Сиона гордых дочерей.
Нам в нашей горестной судьбе
Нет больше знамений твоих:
Забыли предки о тебе,
И ты, господь, забыл о них!
Теперь невидим ты для нас,
Но если светит яркий день,
В обманчиво счастливый час
Нас облаком своим одень;
И в темной грозовой ночи,
Когда вокруг лишь мгла и дым,
Ты нас терпенью научи
И светом озари своим.
Нет арф у нас. Разрушен храм.
Мы столько вынесли обид!
Наш не курится фимиам,
И звучный тамбурин молчит.
Но ты сказал нам, наш отец:
"От вас я жертвы не приму;
Смирение своих сердец
Несите к храму моему!"
Когда звуки этого гимна замерли, у дверей опять раздался осторожный
стук.
- Войди, - отозвалась Ревекка, - коли друг ты мне, а если недруг - не
в моей воле запретить тебе войти.
- Это я, - сказал Бриан де Буагильбер, входя, - а друг ли я или нед-
руг, это будет зависеть от того, чем кончится наше свидание.
Встревоженная появлением человека, неудержимую страсть которого она
считала главной причиной своих бедствий, Ревекка попятилась назад с
взволнованным и недоверчивым, но далеко не робким видом, показывавшим,
что она решила держаться от него как можно дальше и ни за что не сда-
ваться. Она выпрямилась, глядя на него с твердостью, но без всякого вы-
зова, видимо не желая раздражать его, но обнаруживая намерение в случае
нужды защищаться до последней возможности.
- У тебя нет причин бояться меня, Ревекка, - сказал храмовник, - или,
вернее, тебе нечего бояться меня теперь.
- Я и не боюсь, сэр рыцарь, - ответила Ревекка, хотя учащенное дыха-
ние не соответствовало героизму этих слов. - Вера моя крепка, и я вас не
боюсь.
- Да и чего тебе опасаться? - подтвердил Буагильбер серьезно. - Мои
прежние безумные порывы теперь тебе не страшны. За дверью стоит стража,
над которой я не властен. Им предстоит вести тебя на казнь, Ревекка. Но
до тех пор они никому не позволят обидеть тебя, даже мне, если бы мое
безумие, - потому что ведь это чистое безумие, - еще раз побудило бы ме-
ня к этому.
- Слава моему богу, - сказала еврейка. - Смерть меньше всего страшит
меня в этом жилище злобы.
- Да, пожалуй, - согласился храмовник, - мысль о смерти не должна
страшить твердую душу, когда путь к ней открывается внезапно. Меня не
пугает удар копья или меча, тебе же прыжок с высоты башни или удар кин-
жала не страшны по сравнению с тем, что каждый из нас считает позором.
Заметь, что я говорю о нас обоих. Очень может быть, что мои понятия о
чести так же нелепы, как и твои, Ревекка, но зато мы оба сумеем умереть
за них.
- Несчастный ты человек! - воскликнула Ревекка. - Неужели ты обречен
рисковать жизнью из-за верований, которых не признает твой здравый
смысл? Ведь это все равно, что отдавать свои сокровища за то, что не мо-
жет заменить хлеба. Но обо мне ты так не думай. Твоя решимость зыблется
на бурных и переменчивых волнах людского мнения, а моя держится на ска-
лах вечности.
- Перестань, - сказал храмовник, - теперь бесполезны такие рассужде-
ния. Ты обречена умереть не той быстрой и легкой смертью, которую добро-
вольно избирает скорбь и радостно приветствует отчаяние, но смертью мед-
ленной, в ужасных пытках и страданиях, которую присуждают за то, что
дьявольское ханжество этих людей называет твоим преступлением.
- А кому же, - возразила Ревекка, - если такова будет моя участь, ко-
му я ею обязана? Конечно, тому, кто из эгоистичных, низких побуждений
насильно притащил меня сюда, а теперь - уж и не знаю, ради каких целей -
пришел запугивать меня, преувеличивая ужасы той горькой участи, которую
сам же мне уготовил.
- Не думай, - сказал храмовник, - не думай, что я был виновен в этом.
Я собственной грудью оборонил бы тебя от этой опасности, как защищал те-
бя от стрел.
- Если бы ты это делал с благородным намерением оказать покрови-
тельство невиновной, - сказала Ревекка, - я была бы благодарна тебе за
эту заботу, но ты с тех пор столько раз ставил себе в заслугу этот пос-
тупок, что мне противна стала жизнь, сохраненная той ценою, которую ты
требуешь от меня.
- Оставь свои упреки, Ревекка, - сказал храмовник, - у меня довольно
и своего горя, не усугубляй его своими нападками.
- Так чего же ты хочешь, сэр рыцарь? - спросила еврейка. - Говори
прямо, если ты пришел не для того, чтобы полюбоваться причиненным тобою
несчастьем, говори. А потом, сделай милость, оставь меня. Переход от
времени к вечности короток, но страшен, а мне остается так мало часов,
чтобы приготовиться к нему.
- Я вижу, Ревекка, - сказал Буагильбер, - что ты продолжаешь считать
меня виновником тех страданий, от которых я хотел бы тебя избавить.
- Сэр рыцарь, я не желаю попрекать тебя. Но разве не твоей страсти я
обязана своей ужасной участью?
- Ты заблуждаешься. Это неправда, - поспешно возразил храмовник. - Ты
приписываешь мне то, чего я не мог предвидеть и что случилось помимо мо-
ей воли. Мог ли я предугадать неожиданный приезд сюда этого полоумного
старика, который благодаря нескольким вспышкам безумной отваги и благо-
говению глупцов перед его бессмысленными самоистязаниями возвеличен пре-
выше своих заслуг, а теперь он царит над здравым смыслом, надо мной и
над сотнями членов нашего ордена, которые и думают и чувствуют как люди,
свободные от тех нелепых предрассудков, которые являются основанием для
его суждений и поступков.
- Однако, - сказала Ревекка, - и ты был в числе судей; и хотя ты
знал, что я невиновна, ты не протестовал против моего осуждения и даже,
насколько я понимаю, сам выступишь на поединке суда божьего, чтобы дока-
зать мою преступность и подтвердить приговор.
- Терпение, Ревекка! - сказал храмовник. - Ни один народ не умеет по-
коряться времени так, как твой, и, покоряясь ему, вести свою ладью, ис-
пользуя даже противные ветры.
- В недобрый час научился Израиль такому печальному искусству, - мол-
вила Ревекка. - Но человеческое сердце под влиянием несчастий делается
покорным, как твердая сталь под действием огня, а тот, кто перестал быть
свободным гражданином родной страны, поневоле должен гнуть шею перед
иноземцами. Таково проклятие, тяготеющее над нами, сэр рыцарь, заслужен-
ное нашими прегрешениями и грехами отцов наших. Но вы, вы, кто превозно-
сит свою свободу как право первородства, насколько же глубже ваш позор,
когда вопреки вашим собственным убеждениям, вы унижаетесь до потворства
предрассудкам других людей.
- В твоих словах есть горькая правда, Ревекка, - сказал Буагильбер, в
волнении шагая взад и вперед по комнате, - но я пришел не за тем, чтобы
обмениваться с тобой упреками. Знай, что Буагильбер никому в мире не ус-
тупает, хотя, смотря по обстоятельствам, иногда меняет свои планы. Воля
его подобна горному потоку: если на пути его встречается утес, он может
на некоторое время уклониться от прямого пути в своем течении, но непре-
менно пробьется вперед и найдет дорогу к океану. Ты помнишь обрывок пер-
гамента, на котором был написан совет потребовать защитника? Как ты ду-
маешь, кто это написал, если не Буагильбер? В ком ином могла ты пробу-
дить такое участие?
- Короткая отсрочка смертной казни, и ничего больше, - отвечала Ре-
векка. - Не много пользы мне от этого; и неужели ничего другого ты не
мог сделать для той, на голову которой обрушил столько горя и наконец
привел на край могилы?
- Нет, это далеко не все, что я намерен был сделать для тебя, - ска-
зал Буагильбер. - Если бы не проклятое вмешательство того старого изуве-
ра и глупца Гудольрика (он, будучи рыцарем Храма, все-таки притворяется,
будто думает и рассуждает так же, как все), роль бойца за честь ордена
поручили бы не прецептору, а одному из рядовых рыцарей. Тогда бы я сам
при первом призыве боевой трубы явился на ристалище - конечно, под видом
странствующего рыцаря, искателя приключений - и с оружием в руках
объявил бы себя твоим заступником. И если бы Бомануар выставил против
меня не одного, а двоих или троих из присутствующих братьев, не сомнева-
юсь, что я каждого поочередно вышиб бы из седла одним и тем же копьем.
Вот как я намерен был поступить, Ревекка. Я отстоял бы твою невиновность
и от тебя самой надеялся бы получить награду за свою победу.
- Все это пустая похвальба, сэр рыцарь, - сказала Ревекка, - ты хвас-
таешься тем, что мог бы совершить; однако ты счел более удобным действо-
вать совсем по-иному. Ты принял мою перчатку. Значит, мой защитник - ес-
ли только для такого одинокого существа, как я, найдется защитник, -
явившись на ристалище, должен будет сразиться с тобой. А ты все еще
представляешься моим другом и покровителем.
- Я и хочу быть твоим другом и покровителем, - отвечал храмовник, -
но подумай, чем я при этом рискую или, лучше сказать, какому бесславию
неминуемо подвергнусь. Так не осуждай же меня, если я поставлю некоторые
условия, прежде чем ради твоего спасения пожертвую всем, что для меня
было дорого.
- Говори, - сказала Ревекка, - я не понимаю тебя.
- Ну хорошо, - сказал Буагильбер, - я буду говорить все, как не гово-
рит даже грешник, пришедший на исповедь к своему духовному отцу. Если я
не явлюсь на ристалище, Ревекка, я лишусь своего сана и доброго имени -
потеряю все, чем дышал до сих пор - уважение моих товарищей и надежду
унаследовать то могущество, ту власть, которой теперь владеет старый
изувер Лука де Бомануар и которой я воспользовался бы иначе. Таков будет
мой удел, если я не явлюсь сразиться с твоим заступником. Черт бы побрал
этого Гудольрика, устроившего мне такую дьявольскую западню! И да будет
проклят Альберт Мальвуазен, остановивший меня, когда я хотел бросить
твою перчатку в лицо выжившему из ума изуверу, который мог поверить не-
лепой клевете на существо, столь возвышенное и прекрасное, как ту.
- К чему теперь все эти напыщенные речи в льстивые слова! - сказала
Ревекка. - Тебе предстоял выбор: пролить кровь неповинной женщины или
рискнуть своими земными выгодами и надеждами. Зачем ты все это говоришь
- твой выбор сделан.
- Нет, Ревекка, - сказал рыцарь более мягким голосом, подойдя к ней
поближе, - мой выбор еще не сделан. Нет. И знай - тебе самой предстоит
сделать выбор. Если я появлюсь на ристалище, я обязан поддержать свою
честь и боевую славу. И тогда, будет ли у тебя защитник или не будет, -
все равно ты умрешь на костре, привязанная к столбу, ибо не родился еще
