шу. Иду по внутренним и наружным лестницам, на одном повороте останавли-
ваюсь: за окном подо мной - громадный "водоем пророка Иезекии", тем-
но-зеленая вода которого стоит прямо среди домовых стен с решетчатыми
окошечками, пробитыми как попало - и очень высоко, и очень низко. Мед-
ленно спускается из одного такого окошечка кожаное ведро на веревке...
Солнце на закате. Я выхожу на крышу, снимаю пробковый шлем, и по го-
лове моей дует с запада сильный и прохладный ветер. Небо глубокое, блед-
но-синее, без единого облачка. Я на темени Иудеи, среди волнистого плос-
когорья, лишь кое-где покрытого скудной зеленью. Все мягкого, но очень
определенного серо-фиолетового тона. Застывшие перевалы, глубокие доли-
ны, куполообразные холмы... За мной, в закате - оливковые рощи и раски-
данные по холмам здания: католические приюты, школы, госпитали, виллы.
На севере, на горизонте, - четкий известковый конус, гора Самуила. На
востоке, за Кедроном и горой Елеонской, - Иудейская пустыня, долина Иор-
дана и стеной нежно-фиолетового дыма заступивший полнеба, ровный и высо-
кий хребет от века таинственных Моавитских гор. Прямо же подо мною плос-
кой, голой кровлей желто-розового цвета лежит каменная масса небольшого
аравийского города, со всех сторон окруженного глубокими долинами и ов-
рагами.
"Иерусалим, устроенный, как одно здание!" - вспоминаю я восклицание
Давида. И правда: как одно здание лежит он подо мною, весь в каменных
купольчиках, опрокинутыми чашами раскиданных по уступам его сплошной
кровли, озаренной низким солнцем. Первобытно-простой по цвету, первобыт-
но-грубый по кладке, без единого деревца, - только одна старая высокая
пальма на южной стороне, - он весь заключен в зубчатую толщу стен и ка-
жется несокрушимым. Он, воспетый Давидом и Соломоном, некогда блиставший
золотом и мрамором, окруженный садами Песни Песней, ныне возвратился к
аравийской патриархальной нищете. Уступами сходящий к кремнистой ложбине
Кедрона, к переполненной несметными могилами Иосафатовой долине, окру-
женный пустырями и оврагами, он кажется тяжким и грубым вретищем, одев-
шим славный прах былого.
Над ним высятся редкие минареты, католические колокольни и рубчатый
черно-синий купол приземистой мечети Омара, занявшей место храма Соломо-
на. За стеной домов, над водоемом, лежащим подо мною, два тоже рубчатых
черно-синих купола. Это главы тяжких, вросших в землю храмов над Гробом
и Голгофой. В чистом воздухе необыкновенно близка кажется мечеть. А до
купола Гроба просто хочется дотронуться. Тысячи черных стрижей верезжат
и носятся над этой каменной стариною. Солнце опускается, в темных норах
и переходах, скрытых кровлею города, в грязных базарных рядах замирает
шум и говор торга... Боже, неужели это правда, что вот именно здесь был
распят Иисус? И неужели это над его Гробом блещет теперь в полумраке ви-
зантийских сводов и подземелий жуткое великолепие несметных лампад, ог-
ромных погребальных свечей, золота и драгоценных камней, стоит бальзами-
ческий дым ладана, запах воска, кипариса, розовой воды!
Вот с какой-то католической башни одинокий звонкий колокол бьет семь.
Когда замирает его последний звук, издалека раздается грустный сильный
альт, призывающий к смиренному прославлению Аллы за мирно угасший день.
Ветер с запада, холодный. Солнце скрылось. На город и на всю Иудею пала
легкая пепельная тень. Моавитские горы - как южное море в тумане. Блек-
нет серо-сиреневая пустыня Иордана. Пепел, павший на город, становится
розово-сизым. Ветер колеблет перья одинокой пальмы, возвышающейся над
ним...
Я оборачиваюсь: мутно-лиловые облака плывут по бледно-алому закату.
Выше заката неба точно нет: что-то бездонное, зеленоватое, прозрачное.
Потом я снова гляжу на восток, и меня уже слепит печальная тьма быстро
набегающей ночи. Внизу стучат, поспешно закрывая лавки. Жизнь замирает,
прячется в свои норы. Сумрачны стали купола Мечети и Гроба. Темным вет-
хозаветным Богом веет в оврагах и провалах вокруг нищих останков велико-
го города. Или нет, - даже и ветхозаветного Бога здесь нет: только ве-
янье Смерти над пустырями и царскими гробницами, подземными тайниками,
рвами и оврагами, полными пещер да костей всех племен и народов. Место
могилы Иисуса задавлено чернокупольными храмами. Мечеть Омара похожа на
черный шатер какого-то тысячелетия тому назад исчезнувшего с лица земли
завоевателя. И мрачно высятся возле нее несколько смоляных исполинских
кипарисов...
"Се оставляется вам дом сей пуст..."
III
На Сионе за гробницей Давида видел я провалившуюся могилу, густо за-
росшую маком. Вся Иудея - как эта могила.
Я был в Вифлееме и Хевроне. Путь до Вифлеема самый живой из всех Иу-
дейских путей. Я ехал утром, и в жарком блеске утреннего солнца и золо-
тисто-синего воздуха тонули горы и долины на востоке, горячо и ярко бе-
лело шоссе передо мною, весело зеленели посевы по красноватым перевалам
вокруг, в садах миссий ворковали дикие голуби. И вспоминались сады и ви-
ноградники Соломона:
- Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы
слышится в стране нашей... Встань, возлюбленная моя! Выйдем в поле, по-
будем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустились ли
виноградные лозы...
Как голос Жениха-Христа, обращенный к Невесте-Церкви, понимала древ-
няя церковь этот сладкий весенний зов: "Встань, возлюбленная моя!" Но не
ко всей ли земле был обращен этот зов?
По пути в Вифлеем зеленели когда-то сплошные сады, где "деревья опус-
кали цветы долу, воды цистерн выходили из краев и на всех ветвях пели
птицы, приветствуя проходящую с младенцем на руках Марию..."
Вифлеем - жизнь, воздух, солнце, плодородие; его тесно насыпанные по
холмам палевые кубы смотрят на восток, на солнечно-мглистые дали Моа-
витских гор, от которых некогда пришла кроткая праматерь Давида Руфь.
Но за Вифлеемом - пустыня. Целый день только глинистые ковриги гор,
усеянные круглыми голышами, да кремнистые долины. А ведь эта ржавая зем-
ля, перемешанная со щебнем, ведь это и есть Страна Обетованная, страна,
что родит теперь больше всего дикого маку. Точно фиолетово-красные озера
стоят в долинах среди гор, усыпанных голышами. Точно сперва кровавый, а
потом каменный ливень прошел по этой стране...
Водоемы Соломона! Я ждал их с волнением - и вот увидел наконец. Влево
от дороги стоят руины зубчатой сарацинской крепости. За ней вход в новую
глухую, мертвую долину. И уступами лежат в этой долине три гигантских
цистерны. Первая суха, пуста. Во второй половина покатого дна чуть прик-
рыта бирюзовой водой. В третьей покрыто все дно. Густые зеленые кудри
дикого плюща виснут со стен. Сквозь них шелковисто и дремотно шумят в
тишине серебристые каскады. И заунывно-равнодушно наигрывает на плакучей
свирели мимо проходящий пастух, зорко поглядывая на черных коз, рассы-
панных среди голышей по окрестным обрывам. Маленькое, совсем черное ли-
цо, женственно обрамленное шерстяным платком под двойным шерстяным обру-
чем. Маленькая вьющаяся бородка, огненные глаза. Грубые бедуинские баш-
маки. На худое тело надета белая рубаха до колен, подпоясанная платком.
На плечи накинута траурная шерстяная хламида, белая в черных полосах. За
плечами - кремневое ружье... Совсем не о Соломоне напоминает этот пото-
мок Измаила и Агари! Жизнь совершила огромный круг, создала на этой зем-
ле великие царства и, разрушив, истребив их, вернулась к первобытной ни-
щете и простоте...
Перед вечером видел я еще один след Иудеи. Ехали мы опять по долине,
и проводник указал мне на пещеру у подошвы холма - на "пещеру Иеремии".
Я свернул к ней. Вечер был мирный, с нежно синеющими далями, - летний
вечер на юге России. Возле пещеры цвел куст дикого шиповника. Стрелой
вылетел из нее шакал, мелькнул лисьим хвостом и, вскочив на пригорок,
сел и навострил уши. На земле, при входе в пещеру, закопченной дымом,
валялись пестренькие крылышки съеденной совки...
Под Хевроном холмы живописней. Все они опоясаны рядами террас, на ко-
торых зеленеют старые дубы, сереют старые сливы, лежат толстые лозы ха-
наанского винограда. Но чувствуется одно: приближаясь к первой столице
Иудейского царства, все более углубляешься в страну ветхозаветных кочев-
ников. Повстречался караван. Медленно двигались высокие верблюды, важно
выгнув свои тонкие шеи, откинув маленькие головки с темными умными гла-
зами и показывая большие продольные ноздри. Несколько черных оборванных
разбойников шло сзади...
А Хеврон - это дикое мусульманское гнездо, серый каменный поселок в
узкой Долине Возлюбленного. Базарная уличка его стара и грязна несказан-
но. Пройдя ее, поднимешься на взгорье. Там одиноко стоит нечто вроде ма-
ленькой крепости, где почиют Авраам и Сарра - прах равно священный хрис-
тианам, мусульманам и иудеям. Но мальчишки все-таки швыряют камнями в
подходящих к нему поклонников немусульман, травят их собаками...
В Греции, Риме, Египте историческая жизнь почти не прерывалась. Гибли
и они в свой срок. "И зарастали дворцы их колючими растениями, крапивой
и репейником - твердыни их; и были они жилищем шакалов, пристанищем
страусов; и звери пустыни встречались в них с дикими кошками, и демоны
перекликались друг с другом". Но мешало ли это возникновению среди раз-
валин новых царств?
Не то было в Иудее.
В мире нет страны с более сложным и кровавым прошлым. В списках древ-
них царств нет, кажется, царства, не предавшего Иудею легендарным
бедствиям. Но в Ветхом Завете Иудея все же была частью исторического ми-
ра. В Новом она стала такою пустошью, засеянной костями, что могла срав-
ниться лишь с Полем Мертвых в страшном сне Иезекииля. Ее необозримые
развалины ужаснули самого Адриана. Что Навуходоносор перед Титом или Ад-
рианом! Навуходоносор "пахал Сион". Тит "выше стен" загромоздил его тру-
пами. Приближение его было приближением воинства Сатанаила. Тучи сгусти-
лись, спустились над храмом Соломона, и, в гробовом молчании, сами собой
распахнулись бронзовые двери его, выпуская воинство Иеговы. "Мы уходим!"
- сказал Иудее неведомый голос. А при Адриане внезапно распалась гробни-
ца Давида, и "волки и гиены с воем появились на улицах пустынного Иеру-
салима". То был знак близкого возмездия за последнее отчаянное восстание
иудеев, перебивших на Кипре около трехсот тысяч язычников, в ветхозавет-
ной ярости пожиравших мясо убитых, сдиравших с них кожу на одежды... И
чудовищно было это возмездие!
Оно было исполнением пророчеств. Да замрет в Иудее "голос торжества и
голос веселия, голос жениха и голос невесты". Да не останется камня на
камне от великого, стократ погибавшего в крови и пламени Города Мира.
Ибо на долгий, долгий срок земля его, вся пропитанная кровью, должна бы-
ла стать "терном и волчцами".
Жить обычной жизнью после всего того страшного, что совершилось над
ней, Иудея не могла. Долгий отдых нужен был ей. Пусть исчезнет с лица ее
всякая память о прошлом. Пусть истлеют несметные кости, покроются маком
могилы. Пусть почиет она в тысячелетнем забвении, возвратится ко дням
патриархов...
И она возвратилась.
1908
КАМЕНЬ
I
Открыв глаза, почему-то с особенной радостью увидал я нынче открытое
окно своей холодной каменной комнаты. На аршин от окна - высокая желто-
ватая стена соседнего дома. Ранний солнечный свет золотит ее, заглядыва-
ет и ко мне. Где-то внизу по-деревенски блеет коза, где-то вверху разда-
ются звонкие голоса детей, собирающихся в школу. Вдали, на базарах, вос-
торженно рыдает осел.
Холодно и на крыше, но ослепительное солнце, только что поднявшееся
из-за Моавитских гор, над долинами, затопленными светлым паром, уже
пригревает одежду, руки. Прян утренний запах тлеющего на очагах кизяка,
его горячего дыма, выходящего из труб прозрачным, дрожащим. В тишине
