за ним.
Не было тогда города, равного богатством и красой Иерусалиму. Из Яффы
были видны его здания, блиставшие золотом и мрамором: "Иоанн же носил
одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих".
В тишине зеленых долин, в мирных людных селениях протекла молодость
Иисуса. Но в первые же дни служения своего должен был он отдать дань
пустыне. Он крестится - и уже готов раскрыть уста, дабы благовествовать
миру величайшую радость. Но - "Дух ведет его в пустыню", в царство Аза-
зела, тех ветхозаветных, Богом проклятых мест, где "скрылся Каин, жажду-
щий крови брата своего". "И был Иисус там сорок дней, искушаемый сата-
ною, и был со зверями".
Пустыня видна с крыш Иерусалима. Пустыней называется только тот скат,
та дикая и от века бесплодная вулканическая страна, что за Элеоном, эти
растрескавшиеся от жгучего солнца бугры и перевалы, усеянные колючками и
голышами, волны и впадины былых землетрясений. Но разве власть Азазела
не простирается и на тропически-знойный дол Иордана, - эту глубочайшую в
мире низменность, с ее смертоносными лихорадками и воистину мертвыми во-
дами, одно дыхание которых убивает все живое?
Небо нынче нежное, бледно-голубое. Небо и солнце затуманены дыханием
полдня, сухого, горячего, душного. Жаром веет от старого каменного горо-
да, его узких и грязных базарных ходов под сплошною кровлей сизо-песоч-
ного цвета. Одинокая пальма, возвышающаяся на южной окраине, опустила
свое неподвижное опахало. Тускло темнеют куполы Гроба Господня и мечети
Омара. Тысячи черных стрижей кружат, сверлят полдневную тишину скрипучим
верезжанием. И море пепельно-сиреневых холмов, простирающееся окрест,
дремлет, теряется в мглистой суши...
Побледнела даже сказочно яркая бирюза у подошвы Моава.
II
После полдня тянет легкий ветер, небо, воздух, солнце - все становит-
ся ярче, яснее.
За иссохшим руслом Кедрона дорога поднимается - мимо погребальной пе-
щеры Богоматери, Гефсиманского сада и гробниц Авесалома и Иосафата, по
каменистым склонам Элеона, среди несметных плит еврейского некрополя,
стоящих как раскрытые книги, испещренные крупными письменами.
Есть ли в мире другая земля, где бы сочеталось столько дорогих для
человеческого сердца воспоминаний?
Гроб Мариам! У стен сада, столь любимого сыном, в ложе кремнистой до-
лины, под сводами древнего полуподземного храма, во тьме которого блещут
огни, оклады и самоцветы, почила она, простая женщина из Назарета, вен-
чанная высшею славой - земной и небесной.
А русло Кедрона? Это дол Иосафата, место грядущего Страшного суда,
великая житница Смерти. Нет правоверного иудея и мусульманина, который
не полагал бы несказанной радостью быть погребенным в этой юдоли и не
верил бы, что и всех лишенных этой радости созовет в нее Господь в день
суда своего. Он ведь сказал устами Иоиля: "Я соберу все народы и приведу
их в долину Иосафатову".
Солнце уже клонится к западу, за Иерусалим. От его восточной стены
пала тень. Но ослепительно-золотисты скаты Элеона, дорога, извилисто
прорезанная по ним, плиты и гробницы. Золотиста лазурь над Кедроном и
горой, золотисто-песочного цвета ястреба, реющие над нами, трепещущие
своими острыми, в черных ободках крыльями: любят они эти скаты, любят
сушь пустыни, в которую медленно вступаем мы, огибая среди запыленных
олив Элеон.
За Элеоном - Вифания. Это уже преддверие пустыни. Несколько старых
верблюдов в грязно-рыжей сухой шерсти загораживают дорогу на повороте,
грубым видом своим говоря о патриархальных скитаньях в камнях и песках.
Но кругом еще мирно и весело. Чист и силен предвечерний свет, дали ясны,
небо бездонно, склоны и холмы в садах и виноградниках. Даже тощие посевы
зреют кое-где на глинистой почве между ними. И Абудис, что направо, и
Вифания, что налево, - несколько кубов из серого булыжника, окруженных
смоковницами, огромными кактусами, запыленными терновниками; в крутых,
кривых и узких проходах между ними всюду сор и тряпки, полуголые черные
дети, слепцы и убогие. Но как все-таки должны были радовать после пусты-
ни их сады и люди!
И живым кажется образ Иисуса. Сколько раз подходил он сюда, похудев-
ший, побледневший за дорогу в пустыне! Здесь жили друзья его. О древнос-
ти могилы Лазаря говорят те камни времен Ирода, из которых сложен вход в
могильную пещеру, куда спускаются узкой холодною шахтой, со свечой в ру-
ке. Подлинней же всего древность того пути, что ведет от Вифании в стра-
ну Азазела глубокой, извилистой и страшной в своей мертвенности лощиной
Эль-Хот. Этот путь неизменен от века. Иных сносных путей в пустыне Иу-
дейской нет, не было, да и не могло быть, ибо только на этом пути есть
источник, - источник Апостолов, - без которого немыслимы переходы по
ней.
От Вифании начинается спуск, неуклонное падение. И страна, лежащая
окрест, сперва поражает своей красотой, волнует радостью, обманывает,
как искуситель.
На одном из скатов за Вифанией мы останавливаемся, очарованные. Воз-
дух так прозрачен, точно его совсем нет. И пустыня, каменным волнистым
морем падающая к Иордану, кажется так мала! Как серебристо-голубой туман
- далекая и неоглядная долина Иордана. Южное устье ее налито сейчас та-
ким густым и ярким аквамарином, который кажется неестественным на земле.
А Моавитские горы похожи на великую грозовую тучу против солнца, засту-
пившую весь восток и ни с чем не сравнимую по нежности, воздушности. Но
минута - и это видение исчезает надолго, надолго...
Мы теперь в стране, лишенной всякого очарования, - если не считать
редких пятен огненного мака, кое-где оживляющего ее. Резкими, крутыми
изломами вьется и падает дорога с возвышенности на возвышенность. Быстро
замыкается горизонт скалистыми и глинистыми ковригами, разделенными та-
кими же логами... Мы уже давно в глубоком, извилистом ложе потока, ис-
сохшего в незапамятное время, и известковая дорога, пробитая здесь тоже
с незапамятного времени, поминутно переходит с одного бока на другой. Ни
единого живого существа, кроме ящериц, не замечает глаз и не слышит ухо,
гробовая тишина стоит над этой страной, столь бесплодной, что даже древ-
нейших кочевников ужасала она, навеки связанная с образом незримо Обита-
ющего в ней. Недаром бедуины еще и до сих пор складывают вдоль Ва-
ди-эль-Хот пирамидки из щебня - в знак заклятия темных сил пустыни. Нет
никакого сомнения в правоте тех, что называют этот путь именно тем, по
которому, до самой таинственной "середины" его, провожали левиты жертву
Азазелу. Какой же ужас должен был охватывать проходящих здесь при виде
Иоанна, решившегося разделить его обитель, когда внезапно, во весь свой
рост, с громовыми глаголами, появлялся он перед ними из-за камней, в
одежде из верблюжьего волоса! И что должно было испытать сердце Иисуса,
обреченного провести здесь столько ночей - с их призраками, с лихорадоч-
но-знойным ветром от Мертвого моря!
III
В глубокой котловине, из которой видны только жесткие очертания ок-
рестных бугров да вечернее небо, белеет хан, - нечто вроде каменного са-
рая, - и жарко блестит при низком солнце вода возле него. Это место, где
не раз отдыхал Иисус. Это "источник Апостолов", или, по-древнему, источ-
ник Солнца, ибо не могли не посвятить древние эту "жизнь пустыни" богу
жизни. Три бедуина, без плащей, с черными палками в серебряных обручах,
стоят возле худых осликов и поджарых потных лошадей под седлами, с жад-
ностью пьющих. Два сидят на пороге хана и курят, пристально глядя на нас
черными византийскими глазами. Эти глаза ровно ничего не выражают, но
кто знает, что на уме у этих измаильтян?
Те, что у источника, - народ оборванный и невзрачный. Сидящие на по-
роге - дело иное. И особенно один из них. Он неподвижным взглядом следит
за нами, пока мы поим лошадей. Потом, ни на йоту не изменяя лица, кидает
своему спутнику какую-то короткую гортанную фразу, совершенно не шевеля
губами и так бесстрастно, точно это не он говорит, а кто-то внутри его.
И поднимается во весь свой громадный рост. Ноги его, обутые в стоптанные
сапоги, очень длинны и слегка кривы, голова мала, откинута назад. Он на
редкость худ, одежды на нем без числа. По плечам висят концы белого
шерстяного платка, накинутого на голову и резко оттеняющего черноту
глаз, сизый загар маленького жесткого лица, блестящую смоль редкой жест-
кой бородки. Тонкая, цвета мумии, шея обмотана шелковым лиловым платком.
На теле - белая рубаха до колен, поверх рубахи бланжевый шерстяной халат
в синеватых полосках, поверх халата - кубовая кофта на вате; и все это
под широкой и длинной хламидой из черно-синей шерсти. Он идет, поправляя
одной рукой заткнутые за широкий пояс из шали кремневые пистолеты и кин-
жалы, а другой - карабин за плечами.
- Откуда?
- Из Газы.
- А куда?
- В Иерусалим.
Но почему же, севши на свою резвую, злую и поджарую лошаденку, он по-
ворачивает за нами? Мы едем на изволок рысью, - он не отстает. Мы при-
бавляем рыси, прибавляет и он, расширяя ничего не выражающие глаза и
блестя зубами в ответ на наши удивленные взгляды... И вдруг, поравняв-
шись со мной, сует мне в руки медный латинский образок. Он кричит, что
это - золото, и просит за него всего десять франков. Соглашается, впро-
чем, и на два. А получив их, круто поворачивает и исчезает за холмами и
буграми, по которым уже синеют вечерние тени.
Вечернее низкое солнце все реже блещет на перевалах. Временами, из
боковых оврагов и ущелий, из-за скал и известковых бугров, дует ветер, -
порывистый, как дыхание горячечного. И только топот копыт раздается в
гробовой тишине окрест, в скатах вдоль извилистого дна Вади-эль-Хот.
"Отсюда начинается дебрь самая дикая, - говорит один старинный паломник.
- Эта дорога есть древняя, проложенная самою природою. Иосиф Флавий упо-
минает о дикости ее. Невступно через два часа от Иерусалима мы поднима-
лись на гору, на вершине которой видны остатки хана или гостиницы Благо-
го Самаритянина. Это место называлось издревле Адомим, или Кровавое, по
причине частых разбоев, здесь происходивших..." И глубокая тоска охваты-
вает душу на этой горе, возле пустого хана, при гаснущем солнце. Вот
она, эта "середина" пути, Бет-Гадрур, где бросали на произвол судьбы
жертву Азазелу, - известковый перевал, поразивший некогда воображение
самого Иисуса и создавший такую трогательную притчу! На этой "середине
пути", который считался путем в преисподнюю, плакал сам прародитель, ли-
шенный Эдема...
Чем дальше от Гадрура, тем все круче падает в провалы и ущелья из-
вестковая дорога, а с перевалов уже видно, что окрестные бугры изменили
свой вид и состав, - стали конусообразными, похожими на потухшие вулка-
ны, однообразного верблюжьего цвета. Уже несколько раз открывалась перед
нами и долина Иордана, поражая обманчивой близостью своего пустынного,
серо-блестящего от соли пространства, по которому, вдоль узкой реки,
вьется темная лента зелени. Пространство за Иорданом, горы, кажущиеся
теперь еще более похожими на тучи, и синее устье Мертвого моря ярко оза-
рены низким солнцем. Но уже почти до самой средины долины достигает тень
от Иудейской пустыни, обрывающейся над Иерихоном высокими скалистыми
стенами. Тень и вокруг нас, - на всех буграх и во всех котловинах.
Многих обгоняем мы теперь, столь же диких и нищих, как в дни доисто-
рические. Вот опять идут верблюды и за ними - идумейцы, в уголь сожжен-
ные ветрами и голодом, в одних кубовых линючих балахонах, их полуголые
дети, облезлые собаки и с отрочества состарившиеся жены с лениво-скорб-
ными, темными, как древнеаравийские предания, глазами. Вот черный и гу-
бастый старик в одной грязной рубахе, раскрытой на груди. Он сидит на
ослике, гонит его, волоча по земле свои черные босые лапы. Вот верховой
