пельно-смуглом лице, татуированном синеватыми полосками по бокам подбо-
родка и звездочками на висках, покрывала не было. Не было и библейского
кувшина на ее голове, прикрытой легким платком из черно-синей шерсти: на
голове она несла то, что теперь так ходко сменяет на Востоке библейский
кувшин, - большую жестянку из-под керосина. А за феллашкой показался ос-
лик-иноходец, быстро и тупо семенивший копытцами, под красным бархатным
седлом, на котором, почти задевая землю ботинками, сидел большой араб в
пиджаке сверх длинного халата-подрясника, в плоской феске, обмотанной
золотисто-пестрым платком...
В отеле близ Площади Консулов мне отвели просторную комнату с камен-
ным полом, покрытым тонкими коврами. В ней стояла постель под кисейным
балдахином, было полутемно и прохладно. Ставни балкона были закрыты. За
ними стоял оглушительный гам Востока, говор и стук копыт, гул и рожки
трамвая, вопли продавцов воды... А когда я раскрыл ставни, в комнату,
вместе со всеми этими звуками, так и хлынул свет, жар африканского полд-
ня...
В каком-то маленьком греческом ресторане я ел какую-то розовую морс-
кую рыбу, щедро облитую лимонным соком, и пил какое-то густое вино. По-
том побрел к морю, глядя на мелкую зыбь его сиреневого простора, на ра-
ковины облаков, таявших над ним в бездонном шелковистом небе, на кубики
палевых домов, терявшихся вдоль широкого изгиба песчаного побережья... И
вихры отдаленных пальм опять сладко напомнили: Африка!
На Площади Консулов, вокруг сквера, в жидкой и легкой тени подсыхаю-
щих деревьев, стояли коляски, дремали лошади. Смуглые, в белом, извозчи-
ки, вместе с прочей арабской толпой, занимавшей несметные столики скве-
ра, пили воды, курили, болтали... Сидели два негра из Судана. Их черные
скуластые лица и черные палки ног в огромных пыльных туфлях казались еще
чернее и страшнее от белых кидар; сверх рубашек на них были короткие ха-
латы цвета полосатых гиен. С раздувающимися ноздрями раздавленных носов,
с блестящими глазами, с нагло вывороченными губами негры радостно и
удивленно осматривали проходящих женщин. А у женщин, закутанных в черный
шелк, только и видно было что глаза, странно разделенные металлическим
цилиндром, соединяющим чадры с покрывалами.
Часам к четырем город снова ожил. Поливали мостовые, и косой блеск с
запада ярко золотил и площадь, снова наполнившуюся народом, и всю улицу
Шериф-Паша, по которой я поехал к каналу и которая казалась бы совсем
европейской, если бы не ослики, не этот босоногий черноликий люд и шара-
баны с детьми и женщинами, очень нарядными, но уж чересчур смуглыми. Ка-
нал соединяет море с Нилом. Виллы и сады тянулись вдоль его правого бе-
рега, на зеркальной воде его мирно дремали в низком блеске еще жаркого
солнца грубые косые паруса барок, и по-африкански желтели среди пальмо-
вых рощ глиняные хижины на левом берегу...
По-африкански бедно было и в кварталах, прилегающих к Старому Порту,
к тому голому холмистому пространству, где когда-то были дворцы и храмы
Птоломеев и где теперь, на месте Серапеума, стоит так называемая колонна
Помпея. По-африкански горели против опускавшегося солнца стекла в желтых
домах разноплеменной александрийской бедноты. Женщины в туфлях и халати-
ках, похожие на евреек наших южных городов, с раскрытыми тощими грудями,
почерневшими от зноя, лениво сидели у порогов и держали на коленях полу-
голых детишек, лица которых сплошь облепляли мухи. Тут же шатались шелу-
дивые бездомные собаки. Ни кустика не было среди глиняных рогатых памят-
ников арабского кладбища, уже давно смешавшего свои кости с несметными
костями древних кладбищ и с мусором тысячелетних останков стократ поги-
бавшей и вновь возрождавшейся Александрии. И надо всеми этими братскими
могилами высилась колонна розового ассуанского мрамора. Меланхоличес-
ки-прекрасен вид от колонны: на западе - вечернее солнце, опускающееся к
золотой полосе Средиземного моря, на востоке - рощи пальм, синяя пустын-
ная равнина Мареотиса и пески, пески...
А на пути в Каир сперва мелькали стены Александрии. Потом вагоны оза-
рились золотистыми песчаными выемками, белыми виллами и яркой синью ут-
реннего неба.
Скоро их сменил Мареотис: водная сияющая гладь, острова камышей, нео-
бозримая зеркальность, на отмелях которой розовыми лилиями блистали ты-
сячи длинноногих фламинго, ибисов и цапель. А за лагунами и поймами на-
чали развертываться топи и равнины, возделанные, как огороды, изрезанные
каналами и плотинами, и стекловидные дали с чуть видными оазами селе-
ний...
Поезд уносил меня к югу, и все живее чувствовал я, что нигде так
быстро не падаешь в глубь времен, как здесь. Как древен этот смуглый
люд, орошающий поля, едущий по плотинам на осликах, отдыхающий вместе с
буйволами под жидкой тенью смоковниц!
Вагон был переполнен женщинами, до глаз закутанными в черное и белое,
фесками, шляпами, халатами, табачным дымом, пылью и светом. Воздух, вею-
щий в окна с нив и каналов, становился все жарче и суше, - и вот начали
хлопать поднимаемые рамы, а за ними - решетчатые ставни. Воцарился по-
лумрак, изрезанный полосами света и дыма, но духота стала уже дурманить.
Я вышел на площадку - и ослеп от белого блеска. Обдает пламенем, точно
стоишь возле огромного костра, удушает желтой пылью... Вижу сквозь пыль,
что под колесами с грохотом мелькает сквозной мост и горячим стеклом
блещет внизу река в илистых берегах. Это уже Нил. Мимо поезда начинают
мелькать белые яркие стены и высокие пальмы: Танта. С разлета стал по-
езд, и хлынувшая из вагонов толпа мгновенно смешалась с цветистой толпой
на раскаленной платформе. Но едва успел я схватить в буфете апельсин и
пачку папирос, как дверцы вагонов уже опять захлопали. И опять - равнины
зреющего хлеба, каналы и черные деревушки феллахов - полузвериные хижины
из ила, крытые дурро-вой соломой... И опять против меня - копт и феллах.
Копт - толстый, в черном халате, в черной туго завернутой чалме, с тем-
но-оливковым круглым лицом, карими глазами и раздувающимися ноздрями.
Феллах - в белой чалме и грубом балахоне, расстегнутом на груди. Это со-
вершенный бык, по своему нечеловеческому сложению, с бронзовой шеей изу-
мительной мощи. И сидит он так, как и подобает ему, прямому потомку
древнего египетского человека: прямо, нечеловечески спокойно, с подняты-
ми плечами, ровно положивши ладони на колени...
1907
СВЕТ ЗОДИАКА
I
Каир шумен, богат, многолюден.
К вечеру улицы политы. Нежно и свежо пахнет цветами, тепло и пряно -
влажной пылью и нагретыми за день мостовыми. Оживленнее гудят трамваи,
реками текут шарабаны, коляски, кареты и верховые к мосту через Нил, на
катанье, гремят в садах оркестры... Но вот по людным широким тротуарам,
никого и ничего не замечая, идут бедуины - худые, огнеглазые, высокие, -
и на их чугунных лицах - алый отблеск жаркого заката. Их тонкие, сухие,
почти черные ноги голы от колен до больших жестких башмаков. Лица гроз-
ны, головы женственны: на головы накинуты и висят по плечам кэфии -
большие платки из черно-синей шерсти, а сверх платков лежит двойной об-
руч, два черных шерстяных жгута. На теле рубаха до колен, подпоясанная
шалью, на рубахе - теплая безрукавка, а сверх всего - абая, шерстяная
пегая хламида, грубая, тяжелая с короткими .рукавами, но такая широкоп-
лечая, такая свободная, что рукава, спускаясь, достигают до кистей ма-
леньких лиловых рук. И царственно-гордо выгнуты тонкие шеи, обмотанные
шелковыми платками, и небрежно опирается левая рука с серебряным
перстнем на мизинце на рукоятку огромного ятагана, засунутого за пояс...
Старый Каир, сарацинский, окружает Каир новый, европейский, со сторо-
ны желтого Мокатамского кряжа. Ему уже тысяча триста лет. Он основан
"милостью и велением Бога". Фостат - его первое имя - значит палатка. У
подошвы Мокатама был Новый Вавилон, основанный еще при фараонах выходца-
ми из Вавилона Халдейского. Настало время, когда над миром восторжество-
вала грозная и дикая мощь Ислама. Амру, полководец Омара, пришел к Нилу
и взял Вавилон. В его палатке свила гнездо голубка. Уходя, Амру оставил
палатку, дабы не трогать гнезда. И на этом месте зачался "Победоносный",
Великий Каир.
Его узкие, длинные и кривые улицы переполнены лавками, цирюльнями,
кофейнями, столиками, табуретами, людьми, ослами, собаками и верблюдами.
Его сказочники и певцы, повествующие о подвигах Али, зятя пророка, из-
вестны всему миру. Его шахматисты и курильщики молчаливы и мудры. Его
базары равны шумом и богатством базарам Стамбула и Дамаска. В нем полты-
сячи мечетей, а вокруг него, в пустыне, - сотни тысяч могил. Мечети и
минареты царят надо всем. Мечети плечисты, полосаты, как абаи, все в ог-
ромных и пестрых куполах-тюрбанах. Минареты высоки, узорны и тонки, как
пики. Это ли не старина? Стары и погосты его, стары и голы. Там, среди
усыпальниц халифов, среди усыпальниц мамелюков и вокруг полуразрушенной
мечети Амру, похожей на громадную палатку, - вечное безмолвие песков и
несметных рогатых бугорков из глины, усыпляемое жалобною песнью пустын-
ного жаворонка или пестрокрылых чекканок. Но вот проходит и звонко и
страстно кричит по узким и шумным коридорам базаров и улиц сожженная
нуждою и зноем женщина, со спутанными черными волосами, босая, в одной
полинявшей кубовой рубахе. Все достояние ее в козе, которую она ведет за
собою, - в старой козе с длинной шелковисто-черной шерстью, с длинными
колокольцами-ушами и горбатым носом. Женщина кричит, предлагая подоить
эту козу и за грош напоить "сладким молоком" всякого желающего. И вся
старина сарацинского Каира тонет в аравийской древности этого крика. А
когда смотришь на мечети Каира и на его погосты, то думаешь о том, что
мечети его сложены из порфира мемфисских храмов и гранита разрушенных
пирамид, что дорога мимо погостов ведет по пустыне к обелиску Гелиопо-
ля-Она. И тогда и от европейского Каира и от Каира мусульманского мысль
уносится к древнему царству фараонов, видя вдали каменные мощи этого
царства - пирамиды Гизе и Саккара...
II
Солнце склонялось к Ливийской пустыне. Я смотрел со стен цитадели Ка-
ира, утвержденной на выступе скал Мокатама, на запад, на восток и на се-
вер, - на город, занявший необозримую долину под цитаделью. Подошел и
предложил свои услуги какой-то милый и тихий человек в темном балахоне и
белой чалме. Он прежде всего показал мне колодец халифа Юсуфа. Но что же
это за старина? Колодец глубок, как преисподняя, и только. Камни цитаде-
ли постарше - они из малых пирамид Гизе!
Я все глядел в пыль над долиною Нила и за Нил, где, в сухо-туманной
пустыне, рисовались фиолетовые конусы самых старых пирамид и среди них -
ступенчатая пирамида Аписов: Ко-Комех - "пирамида черного быка". Внутри
она уже разрушается, а снаружи полузасыпана песками. Она даже не из кам-
ня, а из кирпичей нильского ила. Она на тысячу лет древнее великой пира-
миды Хуфу. А близ нее - Серапеум, бесконечные черностенные катакомбы,
высеченные в скалах. И, взглянув в сторону Серапеума, я забыл на минуту
все окружающее. Ах, как пышно-прекрасны были эти "земные воплощения бога
Нила", эти мощные траурные быки - черные, с белым ястребом на спине, с
белым треугольником на лбу! Как мрачно-торжественны были их погребальные
галереи и гигантские саркофаги из гранита!
- Эль-Азхар, Гассан, - бормотал араб, перечисляя каирские мечети и,
бесшумно перебирая легкими босыми ногами, привел меня к северной стене,
к другому обрыву, и опять стал указывать на море серого огромного горо-
да, теряющегося в пыли под нами.
Воздух был тепел и душен. Далеко на западе склонялось к слоистым пес-
кам горячее мутное солнце. Пирамиды Гизе были ближе и левей его: они
мягко и четко выделялись среди этих пепельных дюн фиолетовыми конусами.
