ца мира.
1909
ГЕННИСАРЕТ
В Вифлееме, в подземном приделе храма Рождества, блещет среди мрамор-
ного пола, неровного от времени, большая серебряная звезда. И вокруг нее
- крупные латинские литеры, твердая и краткая надпись:
Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
В приделе, как и подобает пещере, бедно. Но огнями, серебром, самоц-
ветами переливаются над звездою неугасимые лампады. Там, наверху - жар-
кое и веселое солнечное утро, пестрота и крик восточного базара. Здесь -
холод, сумрак, благоговейное молчание:
Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
Есть древние пергаменты, называемые палимпсестами, - хартии, письмена
которых полустерты или покрыты чем-либо, чтобы, на месте их, можно было
начертать новые. В Вифлееме чувствуешь, прозреваешь то драгоценное, пер-
вое, что сохранилось на его священном палимпсесте. В царские одеяния об-
лекли рожденного здесь, царям, путеводимым звездою, повелели принести
ему, лежащему в яслях, венцы свои, злато, ливан, смирну, и легендами,
прекраснее которых нет на земле, расцветили сладчайшую из земных поэм -
поэму его рождения. Но, когда благоговейно склоняешься над нею в Вифлее-
ме, проступает простое, первое.
Назарет - детство его. Там протекло оно в тишине, в безвестности. Там
огорчали и радовали его игры со сверстниками, там ласковая рука матери
чинила его детскую рубашечку... Ветхие пергаменты Назарета остались во
всей своей древней простоте. Но скудны и чуть видны письмена, уцелевшие
на них! И великую грусть и нежность оставляет в сердце Назарет. Помню
темные весенние сумерки, черных коз, бегущих по каменистым уличкам, тот
первобытно-грубый каменный водоем, к которому когда-то приходила она,
помню ее жилище, маленькое, тесное, пещерное, полное вечерней тьмы, пус-
тующее уже две тысячи лет... Как полевой цветок, мало кому ведомый, вы-
росший из случайно занесенного ветром семени в углу покинутого дома,
расцвела и здесь легенда, может быть самая прекрасная, самая трога-
тельная: без огня, по бедности родителей, засыпал Божественный младенец;
мать сидела у его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая его; а чтобы не
было скучно и жутко ему в наступающей ночи, светящиеся мушки по очереди
прилетали радовать его своим зеленым огоньком.
А страна Геннисаретская, где прошла вся молодость его, все годы бла-
говествования, все те дни, незабвенные до скончания века, для них же и
был он в мире, - она совсем не сохранила зримых следов его. Но нет стра-
ны прелестнее, и нигде так не чувствуется он!
В ясный вечер, при заходящем солнце, подходим мы к Геннисарету по
Иорданской долине. Все дико, голо, просто вокруг: и в долине, и по каме-
нистым предгориям, обступившим ее, - серо-коричневым, в золотисто-рыжих
пятнах по склонам, где от солнца выгорели травы. Тропинка ведет нас сре-
ди желтого, уже созревшего и подсохшего ячменя. За ним - прибрежная де-
ревушка, глиняная, без единого деревца, кажущаяся необитаемой. Пройдя по
серым пескам, на которых стоит она, увидали мы водную равнину чудесного
зеленого тона, теряющуюся в горной дали, замкнутой неясной громадой пе-
гого Гермона.
Солнце было за горами. Свет его гаснет здесь быстро, а как только он
гаснет, с гор срывается недолгий, но сильный ветер. И темнеющее озеро
уже шумело от крупной зыби. Четыре гребца наших поспешили кинуть весла,
вздернуть парус и привалиться к бортам, затянув что-то тоскливо-безза-
ботное. Ветер ударил в парус, крепко накренил его, - и мы понеслись в
сумрак, на дальние огоньки Тивериады, рассыпанные под черной горою, сту-
кая днищем по волнам, черпая воду. Я крикнул, чтобы ослабили парус: эти
полуголые, худые, загорелые галилеяне, в своих войлочных круглых колпач-
ках, прикрывающих только макушку, крикнули что-то в ответ. "Становилось
темно, а Иисус не приходил к ним. Дул сильный ветер, и море волнова-
лось..." Да, да, это было здесь! Он дышал этим мягким, сильным, благо-
вонным ветром! - Через час мы были уже в Тивериаде, маленькой, тесной и
грязной, где лишь один сносный приют - старый латинский монастырь на са-
мом берегу.
От Тивериады кесарей ничего не осталось. Француз-настоятель, пригла-
сивший нас ночевать в монастыре, а перед сном выйти на кровлю, с которой
далеко видно было успокоенное в лунном свете озеро, жаловался: они изне-
могают от скуки и тропического зноя в этом навозном местечке; вокруг них
- пустыня; от Магдалы сохранилось только название; от Капернаума - груды
камней, где итальянцы-монахи ведут раскопки; в Табхе всего пять человек
братии... "Это близ Капернаума, на северном берегу?" - Да, да, - сказал
настоятель, глядя на туманные предгория Гадаринские, за озеро. Луна сия-
ла - высоко-высоко. Все озеро было в светлом, тончайшем пару. Знойно
звенели внизу ночные цикады - на пыльных кустарниках, на столетних при-
дорожных кактусах. Тивериада спала...
Мне долго не давал уснуть козленок, жалобно плакавший где-то по со-
седству. В маленькое окошечко, пробитое в каменной стене почти под по-
толком, белело сквозь железную решетку лунное небо. В полутемной жаркой
келье беззвучно плакали москиты. Блохи же Тивериады упоминаются даже в
путеводителях... Но я поминутно говорил себе: я в Тивериаде! Эта ночь
была одной из счастливейших во всей моей жизни.
Ранним утром мы поплыли в Капернаум. Озеро недолго дышало утренней
свежестью. Вот уже растянули белый парусиновый навес над лодкой, - и он
озаряет лица. Солнце все ослепительней и жарче. Озеро штилеет. Желто-ры-
жие верхи предгорий Гадаринских делают водные зеркала у берегов золоты-
ми. Вода же под лодкой - зеленая, прозрачная, кажется бездонной. Гребцы
дружно работают, и от поворачивающихся в воде весел извиваются, уходят в
глубину как бы толстые змеи медянки с серебряными брюхами. Пот уже гра-
дом льет с красных лиц гребцов. Они - рыбаки, в лодке лежат их сети...
"Проходя же близ моря Галилейского, он увидел двух братьев, Симона, на-
зываемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море..." Раз-
ве не мог призвать он и этих? Они еще несколько раз налегают на весла -
и поднимают их: лодка, чуть журча, добегает до берега. Мы выходим и ог-
лядываемся. На берегу, среди колючих кустарников и розовых цветов оле-
андра, - груды белых камней, колонн: это и есть развалины знаменитой си-
нагоги Капернаумской, куда столько раз, в такие же знойные дни, входил
он, теснимый народом, искавшим коснуться его. Тишина, солнце, блеск во-
ды. Сухо, жарко, радостно. И вот он, с раскрытой головою, в белой одеж-
де, идет по берегу, мимо таких же рыбаков, как наши гребцы... Симон и
Петр, "оставив лодку и отца своего, тотчас последовали за ним"...
Табха между Капернаумом и Магдалой. Мы опять поплыли мимо невысоких
холмов в тех же бурых, выгоревших травах. Возле Табхи единственное живое
место этой пустыни: в озеро впадает источник, дающий о себе знать нес-
колькими эвкалиптами и посевами в долинке меж холмами. Под эвкалиптами
черный мальчик пасет десяток черных вислоухих коз с колокольчиками на
шее. Это стадо братии. А приют ее - на холме, рядом: нечто вроде ма-
ленькой крепости, два-три здания из дикого камня за высокими стенами.
Настоятель здесь старик-немец, чистота и порядок у него немецкие. Встре-
тил он нас, сожженных зноем, сдержанно, но приветливо, комнаты дал в
нижнем этаже, самые прохладные, выходящие на большую каменную террасу, в
садик по скату холма, усыпанный гравием, испещренный легкой тенью свет-
лой, сквозной зелени перечных деревьев, нежнейших мимоз и нежнейших
хвойных пород - серебристо-голубых, легких, как пух. Среди них поднима-
лись две-три пальмы, чернели молоденькие кипарисы, цвели розы, ворковали
дикие горлинки, наслаждаясь солнечным затишьем... И, оставшись один на
террасе, я взял с каменного стола лежавшее на нем Евангелие, развернутое
как раз на тех страницах, что говорят о море Галилейском. Теперь оно бы-
ло предо мною. Воздушно-зеленое, во всей тропической мягкости своей, оно
тонуло, млело в серебристом полуденном свете, теряясь на юге.
Как сладок, как ласков здесь изредка набегающий, теплый от дыхания
затуманенных зноем гор, сильный южный ветер! Как широко, все сгущаясь и
темнея, бежит перед ним лиловая зыбь по зеркалам у берегов, где светит
золото предгорий! Как долго, как дремотно кланяются после него кипарисы
и шелестят вайи пальм, напоминая о Египте, сохранившем его драгоценную
жизнь в младенчестве!
1911
