слышен плеск бурдюков, опускаемых из окон в зеленую воду водоема, еще
полного густой тени; слышен зычный крик водоносов, бегущих по крытым
уличкам базаров, говор и дробный стук копыт на площади возле цитадели.
Весело верезжат и носятся несметные стрижи над розово-желтой кровлей го-
рода, над ее опрокинутыми каменными и глиняными чашами, и вокруг черного
купола Гроба. Жарко блещет полумесяц на великолепной мечети Омара, такой
одинокий среди окрестной старины и бедности.
Стук копыт - это приводят лошадей для туристов и паломников европей-
цев. Европейцы живут по отелям, католическим и протестантским миссиям,
осматривают святыни почтительно и спокойно. А говор - это говор русских
мужиков и польских евреев, идущих плакать. Одни будут лить слезы у Гро-
ба, другие - у Стены Плача, уцелевшей от храма Иеговы. Русские живут в
скучных казенных корпусах Православного Общества за Западными воротами.
А евреи ютятся в трущобах южного квартала и плачут у останков древнего
Сиона, нарядившись в бархатные халаты и польские шапки из остистого ме-
ха, под которыми видны на затылках ермолки, а на висках огромные завит-
ки.
Всё те, что спешат к мечети Омара, Стене Плача или просто на базары,
неминуемо должны пройти по улице Давида. В этом длинном каменном коридо-
ре, уступами спускающемся под уклон, в этих тесных и пахучих рядах ста-
рого Востока течет непрерывная река - ослов, патеров, имамов, верблюдов,
женщин, турецких солдат, бедуинов и паломников всех исповеданий. Своды,
холсты и циновки делают его тенистым, но кое-где между ними видно яркое
небо, пыльно-золотистыми столпами прорезывается солнце, и даже в тени
чувствуешь, как быстро приближается жаркое палестинское утро. Вот сереб-
ром блеснули в этой живой солнечной полосе две белые женские фигуры,
вот, напомнив Яффу, промелькнул в ней старик, курчаво-седой, черно-си-
зый, с толстыми губами, тонкими борцами и раскрытой грудью, под черным
платком и в пастушеской пегой хламиде; вот ярко озаренный угол какого-то
вросшего в землю дома, сложенного из обломков дикого камня и древнеев-
рейского мрамора, с травой на карнизе - над входом в мясную лавку... Все
сильнее и радостнее чувствуется близость к какому-то далекому радостному
утру дней Иисуса...
Один из переулков налево весь состоит из лавок с крестиками и образ-
ками. Дальше калитка в каменной ограде, а за ней каменный двор, полный
жаркого солнца, стиснутый стенами греческих и латинских подворий и само-
го храма. Мраморная паперть его занята торговцами, разложившими на ней
все те же кипарисные и перламутровые крестики, четки и раковинки. И этот
двор, храм - это-то и есть "Юдоль Мертвых". Некогда она лежала вне го-
родских стен, была пустошью, служила для свалки нечистот и крестной каз-
ни. Потом стала величайшей святыней мира. И владели ею то Рим, поставив-
ший над могилой распятого храм Венеры, то Византия, то Хозрой, то Омар,
то Готфрид, то султаны Стамбула...
Фасад храма сер и тяжел. Входы его в больших глубоких сводах, укра-
шенных обветшалыми барельефами.
Один грубо заложен камнями. Другой широко зияет темнотой, усеянной
цветными огоньками лампад. Два старинных решетчатых окна во втором ярусе
слишком малы, незаметны по сравнению с фасадом. И фасад кажется частью
слепой крепостной стены. Толпой выходят русские мужики и бабы, оборачи-
ваются, кланяются до земли и, встряхнув волосами, вздыхая и вытирая по-
лами заплаканные глаза, идут бродить по базарам... Злорадно верезжат и
черными стрелами носятся вокруг горячо нагретых стен стрижи... Снисходи-
тельно-ласково, притворно-сердито воркуют голуби на выступе карниза...
В портале, на широких нарах, курят, пристально глядя на шахматы, ту-
рецкие солдаты. Дальше - сумрак первого притвора, и среди исполинских
погребальных свечей, на низком помосте, под балдахином, увешанным доро-
гими разноцветными лампадами, - желто-розовая плита: Камень Помазания.
Налево - ротонда под колоссальным несведенным куполом, детски расписан-
ным облаками, лазурью, ангелами. Посреди - часовня песочного мрамора,
вся в блестящих окладах и горящих лампадах. У входа ее горят разноцвет-
ные свечи, перевитые сусальным золотом, выше роста человеческого... Вот
он, этот жуткий погребальный Вертеп, такой тесный, что в нем трудно по-
вернуться, и настолько залитый светом, что в нем слепнешь и не сразу
разглядишь у стены направо низкую лежаночку из мрамора! А к ней-то и те-
кут со всего мира, ее-то и кропят ежечасно розовой водой, над ней-то и
пылают пятьдесят лампад и целые костры восковых свечей...
После жара и блеска Вертепа, сумрачно кажется в Ротонде. Тут с утра
до вечера - сплошной крестный ход, давка, слезы, рыдания, служба на всех
языках. Служат и в греческом соборе, рядом, и в католических приделах, и
на Голгофе - маленьком темном алтаре, куда поднимаются из преддверия Ро-
тонды по мраморной лестнице. Служат и в дальних подземных храмах, где
стоит вечная ночь, мрак, озаренный лампадами, и холод могилы... И всюду
золото, иконостасы, драгоценные камни, образа всех времен и всяческого
письма, ладан, распятия, статуи Мадонны...
"На горе сей пьют радость, пьют вино!"
II
Но еще более горькая радость - у Стены Плача, у останков святилища
Иеговы.
Если не свернешь с улицы Давида к Гробу и пройдешь немного ниже, то
необходимо свернешь вправо, в узенькие и жаркие трущобные ходы, что ус-
тупами приводят в глухой длинный закоулок. С трех сторон замыкают его
стены каменных домишек. С четвертой, - если стать лицом к востоку, -
громадная крепостная стена: Стена Плача, остаток укреплений вокруг храма
Соломона, а теперь часть стен вокруг мечети Омара.
По утрам здесь тень. Зелень нескольких акаций радует глаза, отвыкшие
в Иерусалиме от зелени. Радостными синими глазами глядит сверху небо. Но
под стеной, под ее золотистыми камнями, отшлифованными мириадами уст,
стоит немолчный стон, дрожащий гнусавый вой, жалобный ропот и говор. Он
то замирает, то возрастает; то сливается в нестройный хор, то делится на
выкрики. Женщины, накрытые шелковыми шалями, прислоняют к стене головы и
бормочут ей свои жалобы покорно и несмело. Мужчины, прижавшись к ней ле-
вым плечом, держат в левой руке старинные молитвенники, а правую прости-
рают к верхним камням. Они быстро-быстро читают, выкрикивают какие-то
заклинания и страстно молят, ищут кого-то в ясном небе. Они в отчаянии
опускают веки, поднимают брови и, стеная, раскачиваются... И вдруг опять
оживают, раскрывают заблестевшие глаза... И в то время, как одни хвата-
ются за головы, топают ногами и рыдают, другие жадно покрывают поцелуями
стену, с восторженными воплями подскакивают и бьют в ладоши...
Сколько здесь круглоликих, огнеглазых юношей с черно-синими пейсами,
в одеждах испанских евреев, и тонконогих, худосочных старцев, точно сбе-
жавших из Долины Иосафата! Лица их бледны как смерть, головы закинуты,
большие выпуклые веки сомкнуты, крутые серые пейсы и белые длинные боро-
ды трясутся. Страшно то, что эти библейские покойники наряжены - в новые
меховые шапки сверх ермолок и в алые бархатные халаты, которые открывают
жидкие ноги в белых чулках и погребальных туфлях. Но еще страшнее, когда
они, на вечерних литаниях в пятницу, соединяют свои дрожащие голоса в
один мучительный вопль, отвечая предстоящему.
- Ради чертогов покинутых! - скорбным тенором восклицает предстоящий.
- Одинокие, сидим мы и плачем! - жалобно, фальцетами вскрикивают
старцы.
- Ради чертогов разрушенных...
- Одинокие, сидим мы и плачем!
- Ради стен ниспровергнутых...
- Одинокие, сидим мы и плачем!
- Молим тебя, умилосердись над Сионом, - запевает предстоящий.
- Собери чад Иерусалима! - подхватывают старцы.
- Поспеши, поспеши, искупитель!
- Да воцарится на Сионе мир и радость!
- И опять расцветает жезл Иесея!
Но уже никогда, никогда не расцвести ему снова ветхозаветными цвета-
ми! Разве может забыть земля о том незабвенном утре две тысячи лет тому
назад, когда вошел отрок в Назаретскую синагогу?
"Ему подали книгу пророка Исаии; и он, раскрыв ее, нашел место, где
было написано: Дух Господен на мне, ибо он помазал меня благовествовать
нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным
освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу..."
III
Мечеть Омара цветет над нищей и нагой Иудеей во всем богатстве и ве-
ликолепии своих палевых кафель, голубых фаянсов, черно-синего купола,
громадного мраморного двора и тысячелетних кипарисов.
Даже из-за Мертвого моря, с первых уступов Моава, видна она. В зной-
ном неоглядном просторе открываются оттуда огнем горящие на юге и теряю-
щиеся в блеске неба и солнца воды, поглотившие Содом и Гоморру; за ними
- таинственная светоносная Аравия. На севере, в глубине бесконечных из-
вилистых долин, - Иерихон. Маленьким оазисом темнеет он в пустыне, у
слоистого подножья Иудейских гор. Выше, среди их голых желто-серых пере-
валов и впадин, как модель аравийской крепости, лежит Иерусалим - и
тускло блестят над ним купола мечети и Гроба. И от Аравии, из-за Иорда-
на, с морских побережий - отовсюду стекаются к стенам и святыням этой
крепости пути поклонников всех стран и народов. Мечеть - первая Кебла
Ислама. Сам пророк заповедал молиться, обратясь лицом к Камню Мориа, ны-
не покрытому ею: Мекка стала Кеблой позднее, уже после его смерти. И
"пилигрим, вступивший за священную ограду мечети и поклонившийся Камню,
один получает награду, равную награде тысячи мучеников, ибо здесь молит-
вы его так близки к Богу, как если бы он молился на небе".
Черномазый араб-часовой, в феске и синей турецкой форме, с карабином
на плече, медленно бродил возле старых крепостных ворот, когда мы, спус-
тясь по улице Давида, несмело остановились возле них. Еще очень недавно
великих трудов стоило не только войти, но даже заглянуть во двор Святи-
лища, а сто лет тому назад за это платили жизнью. Теперь часовой только
покосил своими голубоватыми белками, только блеснул огненно-черным зрач-
ком.
Близился полдень, странным металлическим светом блистали (в пролеты
длинной отдельно стоящей прямо против ворот колоннады) грани этой огром-
ной мечети, вознесенной на мраморный помост среди ослепительно-белого
простора каменного двора. Древние кипарисы стражами стояли возле нее.
Несколько ветхозаветных олив раскидывались там и сям своими серебрис-
то-пыльными пущами над плитами двора, проросшего тонкою бледно-зеленой
травой. Под одной из олив, прямо, по-женски, вытянув ноги, сидели две
благочестивые мусульманки, закутанные в легкие бледно-розовые покрывала.
Голуби, трепеща и свистя крыльями, падали порою на горячие ступени по-
моста. Но казалось, что уже давно-давно не ступала в этом светлом дворе
нога человеческая, - что в каком-то заповедном царстве растут эти черные
картинные деревья и блистают чистотой эти каменные плиты. Мертвенно-хо-
лодно сияли вечно-свежие краски мечети, возвышавшейся в своем азиатском
великолепии среди света и зноя, под слегка аспидным аравийским небом.
Она царит надо всем, что вокруг нее, и вся на фоне этого неба. Ее
длинный восьмиугольник, весь из золотистых мраморов, и нежно-лазурный
барабан, поддерживающий купол, все это немного приземисто по сравнению с
величиной темно-синего свинцового полушария, рубчатого сарацинского ку-
пола, увенчанного необычно большим золотым серпом луны с соединяющимися
острыми концами. По-аравийски сумрачная вверху, по-дамасски блистающая
инкрустациями снизу, мечеть резко глядит в пролеты колоннады.
Мы поднялись на помост. И тогда мечеть еще ослепительнее предстала
перед нами своей громадой. Почти правильная полусфера купола чуть-чуть
заострена на вершине, чуть-чуть вогнута у основания - и кажется легкой.
