ночь, полоску света из-под двери в подвале и развившиеся во-
лосы.
Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к ивану, и
он проснулся и заплакал.
Но врач быстро успокоил всех встревоженных, скорбных гла-
вою, и они стали засыпать. Позднее всех забылся иван, когда над
рекой уже светало. После лекарства, напоившего все его тело,
успокоение пришло к нему, как волна, накрывшая его. Тело его
облегчилось, а голову обдувала теплым ветерком дрема. Он за-
снул, и последнее, что он слышал наяву, было предрассветное
щебетание птиц в лесу. Тело его облегчилось, а голову обдувала
теплым ветерком дрема. Он заснул, и последнее, что он слышал
наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре
умолкли, и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над лы-
99
сой горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...
Глава 16
казнь
солнце уже снижалось над лысой горой, и была эта гора оце-
плена двойным оцеплением.
Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около
полудня, рысью вышла к хевронским воротам города. Путь для нее
уже был приготовлен. Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили
в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и под-
нимая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где схо-
дились две дороги: южная, ведущая в вифлеем, и северо-запад-
ная - в яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же
каппадокийцы были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно
они согнали с нее в стороны все караваны, спешившие на праздник
в ершалаим. Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув
свои временные полосатые шатры, расскинутые прямо на траве.
Пройдя около километра, ала обогнала вторую когорту молни-
еносного легиона и первая подошла, покрыв еще километр, к под-
ножию лысой горы. Здесь она спешилась. Командир рассыпал алу на
взводы, и они оцепили все подножие невысокого холма, оставив
свободным только один под"Ем на него с яффской дороги.
Через некоторое время за алой подошла к холму вторая когор-
та, поднялась на один ярус выше и венцом опоясала гору.
Наконец подошла кентурия под командой марка крысобоя. Она
шла, растянутая двумя цепями по краям дороги, а между этими
цепями, под конвоем тайной стражи, ехали в повозке трое осуж-
денных с белыми досками на шее, на каждой из которых было на-
писано "разбойник и мятежник", На двух языках - арамейском и
греческом. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные
свежеотесанными столбами с перекладинами, веревками, лопатами,
ведрами и топорами. На этих повозках ехали шесть палачей. За
ними верхом ехали кентурион марк, начальник храмовой стражи в
ершалаиме и тот самый человек в капюшоне, с которым пилат имел
мимолетное совещание в затемненной комнате во дворце. Замыка-
лась процессия солдатской цепью, а за нею уже около двух тысяч
любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутст-
вовать при интересном зрелище.
К этим любопытным из города присоеденились теперь любопыт-
ные богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост
процессии. Под тонкие выкрики глашатаев, сопровождавших колону
и кричавших то, что около полудня прокричал пилат, она втяну-
лась на лысую гору.
Ала пропустила всех во второй ярус, а вторая кентурия про-
пустила наверх только тех, кто имел отношение к казни, а затем,
быстро маневрируя, рассеяла толпу вокруг всего холма, так что
та оказалась между пехотным оцеплением вверху и кавалерийским
внизу. Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную цепь пе-
хотинцев.
Итак, прошло со времени под"ема процессии в гору более трех
часов, и солнце уже снижалось над лысой горой, но жар еще был
не выносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, то-
мились от скуки и в душе проклинали трех разбойников, искренне
желая им скорейшей смерти.
Маленький командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота
на спине белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого
под"Ема, то и дело подходил к кожанному ведру в первом взводе,
100
черпал из него пригоршнями боду, пил и мочил свой тюрбан. По-
лучив от этого некоторое облегчение, он отходил и вновь начинал
мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину. Длин-
ный меч его стучал по кожаному шнурованному сапогу. Командир
желал показать своим кавалеристам пример выносливости, но, жа-
лея солдат, разрешил им из пик, воткнутых в землю, устроить
пирамиды и набросить на них белые плащи. Под этими шалашами и
скрывались от безжалостного солнца сирийцы. Ведра пустели бы-
стро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись
за водой в балку под город, где в жидкой тени тощих тутовых
деревьев доживал свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый
ручей. Тут же стояли, ловя нестойкую тень, и скучали коноводы,
державшие присмиревших лошадей.
Томление солдат и брань их по адресу разбойников были по-
нятны. Опасения прокуратора насчет беспорядков, которые могли
произойти во время казни в ненавидимом им городе ершалаиме, к
счастью, не оправдались. И когда побежал четвертый час казни,
между двумя цепями, верхней пехотой и кавалерией у подножья, не
осталось, вопреки всем ожиданиям, ни одного человека. Солнце
сожгло толпу и погнало ее обратно в ершалаим. За цепью двух
римских кентурий оказались только две неизвестно кому принад-
лежащие и зачем-то попавшие на холм собаки. Но и их сморила
жара, и они легли, высунув языки, и не обращая никакого внима-
ния на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся
солнца и шныряющих меж расскаленными камнями и какими-то вьющи-
мися по земле растениями с большими колючками.
Никто не сделал попытки отбивать осужденных ни в самом ер-
шалаиме, наводненном вйсками, ни здесь, на оцепленном холме, и
толпа вернулась в город, ибо, действительно, ровно ничего ин-
тересного не было в этой казни, а там в городе уже шли пригото-
вления к наступающему вечером великому празднику пасхи.
Римская пехота во втором ярусе страдала еще больше кавале-
ристов. Кентурион крысобой единственно что разрешил солдатам -
это снять шлемы и накрыться белыми повязками, смоченными водой,
но держал солдат стоя и с копьями в руках. Сам он в такой же
повязке, но не смоченой, а сухой, расхаживал невдалеке от груп-
пы палачей, не сняв даже со своей рубахи накладных серебрянных
львиных морд, не сняв поножей, меча и ножа. Солнце било прямо в
кентуриона, не причиняя ему никакого вреда, и на львиные морды
нельзя было взглянуть, глаза выедал ослепительный блеск как бы
вскипавшего на солнце серебра.
На изуродованном лице крысобоя не выражалось ни утомления,
ни неудовольствия, и казалось, что великан кентурион в силах
ходить так весь день, всю ночь и еще день, - словом, столько,
сколько будет надо. Все так же ходить, наложив руки на тяжелый
с медными бляхами пояс, все так же сурово поглядывая то на
столбы с казненными, то на солдат в цепи, все так же равнодушно
отбрасывая концом мохнатого сапога попадающиеся ему под ноги
выбеленные временем человеческие кости или мелкие кремни.
Тот человек в капюшоне поместился недалеко от столбов на
трехногом табурете и сидел в благодушной неподвижности, изред-
ка, впрочем, от скуки прутиком расковыривая песок.
То, что было сказано о том, что за цепью легионеров не было
ни одного человека, не совсем верно. Одтн-то человек был, но
просто не всем он был виден. Он поместился не на той стороне,
где был открыт под"ем на гору и с которой было удобнее всего
видеть казнь, а в стороне северной, там, где холм был не отлог
и доступен, а неровен, где были и провалы и щели/ там, где,
уцепившись в расщелине за проклятую небом безводную землю, пы-
талось жить больное фиговое деревцо.
Именно под ним, вовсе не дающим никакой тени, и утвердился
этот единственный зритель, а не участник казни, и сидел на ка-
101
мне с самого начала, то есть вот уже четвертый час. Да, для
того, чтобы видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую пози-
цию. Но все-таки и с нее столбы были видны, видны были за цепью
и два сверкающие пятна на груди кентуриона, а этого, по-
видимому, для человека, явно желавшего остаться мало замеченым
и никем не тревожимым, было совершенно достаточно.
Но часа четыре тому назад, при начале казни, этот человек
вел себя совершенно не так и очень мог быть замечен, отчего,
вероятно, он и переменил теперь свое поведение и уединился.
Тогда, лишь только процессия вошла на самый верх за цепь,
он и появился впервые и притом как человек явно опоздавший. Он
тяжело дышал и не шел, а бежал на холм, толкался и, увидев, что
перед ним, как и перед всеми другими, сомкнулась цепь, сделал
наивную попытку, притворившись, что не понимает раздраженных
окриков, прорваться между солдатами к самому месту казни, где
уже снимали осужденных с повозки. За это он получил тяжелый
удар тупым концом копья в грудь и отскочил от солдат, вскри-
кнув, но не от боли, а от отчаяния. Ударившего легионера он
окинл мутным и совершенно равнодушным ко всему взором, как че-
ловек, нечувствительный к физической боли.
Кашляя и задыхаясь, держась за грудь, он обежал кругом хол-
ма, стремясь на северной стороне холма найти какую-нибыдь щель
в цепи, где можно было бы проскользнуть. Но было уже поздно.
Кольцо сомкнулось. И человек с искаженным от горя лицом вынуж-
ден бал отказаться от своих попыток прорваться к повозкам, с
которых уже сняли столбы. Эти попытки не к чему не привели бы,
кроме того, что он был бы схвачен, а быть задержанным в этот
день никоим образом не входило в его план.
И вот он ушел в сторону к расщелине, где было спокойнее и
никто ему не мешал.
Теперь, сидя на камне, этот чернобородый, с гноящимися от
солнца и бессоницы глазами, человек тосковал. Он то вздыхал,
открывая свой истасканый в скитаниях, из голубого привративший-
ся в грязно серый, талиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по
которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал гла-
за в небо, следя за тремя стервятниками, давно уже плававшими в
вышине большими кругами в предчувствии скорого пира, то вперял
безнадежный взор в желтую землю и видел на ней полуразрушенный
собачий череп и бегающих вокруг него ящериц.
Мучения человека были настолько велики, что по временам он
заговаривал сам с собой.
- О, я глупец!- Бормотал он, раскачиваясь на камне в душев-
ной боли и ногтями царапая смуглую грудь, - глупец, неразумная
