Ди Ди налила еще по бокалу. Хорошее вино. Мне она нравилась.
Хорошо, когда есть куда пойти, когда вс плохо. Я вспомнил, как было
раньше, когда вс бывало плохо, а пойти некуда. Может, для меня это и
полезно было. Тогда. Но сейчас меня не интересовала польза. Меня
интересовало, как я себя чувствую, и как перестать чувствовать себя плохо,
когда вс идет не так. Как снова почувствовать себя хорошо.
- Я не хочу ебать тебе мозги, Ди Ди, - сказал я. - Я не всегда хорошо
отношусь к женщинам.
- Я же тебе сказала, что люблю тебя.
- Не надо. Не люби меня.
- Хорошо, - ответила она. - Я не буду тебя любить, я буду тебя почти
любить. Так сойдет?
- Вот так гораздо лучше.
Мы допили вино и отправились в постель.
18
Утром Ди Ди повезла меня на Сансет-Стрип завтракать. Ее мерседес был
черен и сиял на солнце. Мы ехали мимо рекламных щитов, ночных клубов,
модных ресторанов. Я съежился на сиденье, кашляя и куря взатяжку.
Я думал: что ж, бывало и хуже. В голове промелькнула сцена-другая.
Однажды зимой в Атланте я замерзал, полночь, денег нет, спать негде, и я
брел по ступенькам к церкви в надежде зайти внутрь и согреться. Церковные
врата были заперты. В другой раз, в Эль-Пасо, я спал на скамейке в парке,
а утром меня разбудил фараон, наддав по подошвам дубинкой. И все же я не
переставал думать о Лидии.
Все хорошее, что было в наших отношениях, походило на крысу, которая
расхаживала по моему желудку и грызла внутренности.
Ди Ди остановила машину у элегантной забегаловки. Там был солнечный
дворик со стульями и столиками, где люди сидели и ели, беседовали и пили
кофе. Мы прошли мимо черного мужика в сапогах, джинсах и с тяжелой
серебряной цепью, обмотанной вокруг шеи. Его мотоциклетный шлем, очки и
перчатки лежали на столе. Он сидел с худой блондинкой в комбинезоне
травяного цвета, посасывавшей мизинец. Место было переполнено. Все
выглядели молодо, прилизанно, никак. Никто на нас не таращился. Все
тихонько разговаривали.
Мы вошли, и бледный худосочный юноша с крошечными ягодицами, в узеньких
серебристых брючках, 8-дюймовом ремне с заклепками и сияющей золотой
блузке провел нас к столику. Уши у него были проколоты, он носил крохотные
голубые сережки. Его усики, точно прочерченные карандашом, казались
лиловыми.
- Ди Ди, - сказал он, - что происходит?
- Завтрак, Донни.
- Выпить, Донни, - сказал я.
- Я знаю, что ему нужно, Донни. Принеси Золотого Цветка, двойной.
Мы заказали завтрак, и Ди Ди сказала:
- Нужно немного подождать, чтобы приготовили. Они здесь вс готовят под
заказ.
- Не трать слишком много, Ди Ди.
- Это вс на представительские списывается. - Она вытащила маленький
черный блокнотик: - Так, давай поглядим. Кого я приглашаю сегодня на
завтрак? Элтона Джона?
- Разве он не в Африке?..
- О, правильно. Ну, а как тогда насчет Кэта Стивенса?
- Это еще кто?
- Ты что, не знаешь?
- Нет.
- Так я его открыла. Будешь Кэтом Стивенсом.
Донни принес выпить, и они с Ди Ди поговорили. Казалось, они знали
одних и тех же людей. Я же не знал никого. Я далеко не сразу приходил в
восторг. Мне было наплевать. Мне не нравился Нью-Йорк. Мне не нравился
Голливуд.
Мне не нравилась рок-музыка. Мне вообще ничего не нравилось. Возможно,
я боялся.
Вот в чем вс дело - я боялся. Мне хотелось сидеть в одиночестве в
комнате с задернутыми шторами. Вот от чего я тащился. Я придурок. Я
ненормальный. А Лидия уехала.
Я допил коктейль, и Ди Ди заказала еще один. Я начал чувствовать себя
содержантом, и это было клево. Помогало развеять тоску. Нет ничего хуже,
чем когда нищаешь, и тебя бросает женщина. Пить нечего, работы нет, одни
стены, сидишь, лыбишься на эти стены и думаешь. Так женщины на тебе
отвязываются, но им самим от этого больно, и они слабнут. Или же мне
просто нравилось в это верить.
Завтрак был хорош. Яйца с гарниром из разных фруктов... ананасы,
персики, груши... немного молотых орехов, заправка. Хороший завтрак. Мы
доели, и Ди Ди заказала мне еще выпить. Мысль о Лидии по-прежнему
оставалась во мне, но Ди Ди была мила. Ее беседа была определнна и
развлекала меня. Она могла меня рассмешить, что мне и было нужно. Смех мой
весь сидел внутри, ожидая случая вырваться ревом наружу: ХАХАХАХАХА, о
боже мой, о господи ХАХАХАХА. Стало так хорошо, когда это случилось. Ди Ди
знала кое-что о жизни. Ди Ди знала: что случилось с одним, случалось с
большинством из нас. Жизни наши не так уж сильно отличались друг от друга
- хоть мы и любили считать, что это не так.
Боль странна. Кошка убивает птичку, дорожная авария, пожар....
Боль нагрянет, БАХ, и вот она уже - сидит на тебе! Настоящая. И для
всех, кто смотрит со стороны, ты выглядишь дурацки. Будто вдруг сделался
идиотом. От этого нет средства, если только не знаешь кого-то, кто
понимает, каково тебе и как помочь.
Мы вернулись к машине.
- Я как раз знаю, куда тебя свозить, чтобы ты развеялся, - сказала Ди
Ди. Я не ответил. За мною ухаживали, как за инвалидом. Я им и был.
Я попросил Ди Ди остановиться возле бара. Какого-нибудь из ее мест.
Бармен ее знал.
- Вот это, - сказала она мне при входе, - то, где тусуются многие
сценаристы. И кое-кто из мелкой театральной публики.
Я невзлюбил их всех немедленно - рассиживают с умными и высокомерными
рожами. Взаимоуничтожаются. Самое худшее для писателя - знать другого
писателя, а тем паче - несколько других писателей. Как мухи на одной
какашке.
- Давай возьмем столик, - сказал я. Вот он я, писатель на 65 долларов в
неделю, сижу в одном месте с другими писателями - теми, что на 1000
долларов в неделю. Лидия, подумал я, я уже близок. Ты еще пожалеешь.
Настанет день, и я буду ходить по модным ресторанам, и меня будут
узнавать. У них будет особый столик для меня в глубине, поближе к кухне.
Мы взяли себе выпить, и Ди Ди взглянула на меня:
- Ты хорошо вылизываешь. Ты вылизываешь лучше, чем у меня вообще в
жизни было.
- Лидия научила. Потом я добавил несколько штрихов от себя.
Темнокожий мальчуган вскочил и подошел к нашему столику. Ди Ди нас
представила. Мальчуган был из Нью-Йорка, писал для Виллидж Войса и других
тамошних газет. Они с Ди Ди немного похлестались громкими именами, а потом
он ее спросил:
- А чем твой муж занимается?
- Конюшню держу, - ответил я. - Кулачных бойцов. Четверо хороших
мексиканских парней. Плюс один черный, настоящий танцор. Сколько вы весите?
- 158. Вы сами дрались? Судя по лицу, вам досталось изрядно.
- Перепало несколько. Можем поставить вас в категорию 135. Мне нужен
левша в легком весе.
- Откуда вы узнали, что я левша?
- Сигарету в левой руке держите. Приходите в спортзал на Мэйн-Стрит. В
понедельник с утра. Начнем вас тренировать. Сигареты исключить.
Погасите этого сукина сына немедленно!
- Послушайте, чувак, я же писатель. Я работаю на пишущей машинке. Вы
никогда ничего моего не читали?
- Я читаю только столичные газеты - про убийства, изнасилования,
результаты схваток, авиакатастрофы и про Энн Лэндерс.
- Ди Ди, - сказал он, - у меня интервью с Родом Стюартом через полчаса.
Мне надо идти. - Он ушел.
Ди Ди заказала нам еще выпить.
- Почему ты не можешь порядочно к людям относиться? - спросила она.
- От страха, - ответил я.
- Вот и приехали, - сказала она и направила машину в ворота
голливудского кладбища.
- Мило, - ответил я, - очень мило. Я уже совсем забыл о смерти.
Мы немного поездили. Большинство могил возвышалось над землей.
Как маленькие домики с колоннами и парадными ступенями. И в каждом -
запертая железная дверь. Ди Ди остановила машину, и мы вышли. Она
попробовала одну из дверей. Я наблюдал, как виляет у нее зад при этом
занятии. Подумал о Ницше. Вот мы какие: германский жеребец и еврейская
кобыла. Фатерлянд бы меня обожал.
Мы вернулись к М.Бенцу, и Ди Ди притормозила перед одним из бЛльших
блоков. Тут всех засовывали в стены. Ряды за рядами. У некоторых - цветы в
маленьких вазочках, но, по большей части, увядшие. В основном, в нишах
цветов не было. В иных лежали супруг с супругой, аккуратно, рядышком. В
нескольких случаях одна из двойных ниш пустовала и ждала. Во всех
покойником из двоих был муж.
Ди Ди взяла меня за руку и завела за угол. Вот он, почти в самом низу,
Рудольф Валентино. Скончался в 1926. Долго не прожил. Я решил дожить до
80. Подумать только: тебе 80, а ебешь 18-летнюю. Если и можно как-то
сжульничать в игре со смертью, то только так.
Ди Ди подняла одну из цветочных вазочек и опустила себе в сумочку.
Стандартный прикол. Тащи все, что не привязано. Все принадлежит всем.
Мы вышли оттуда, и Ди Ди сказала:
- Я хочу посидеть на лавочке Тайрона Пауэра. Он моим любимым был. Я его
обожала!
Мы пошли и посидели на лавочке Тайрона, рядом с могилой. Потом встали и
перешли к могиле Дугласа Фэрбенкса-старшего. Хорошая. Своя лужица пруда
перед надгробьем. В пруду плавали кувшинки и головастики. Мы поднялись по
какой-то лестнице и там, за могилой, тоже было где посидеть. Ди Ди и я
сели. Я заметил трещину в стенке надгробья: туда и обратно сновали
маленькие рыжие муравьи. Я немного понаблюдал за ними, потом обхватил
руками Ди Ди и поцеловал ее - хорошим, долгим-долгим поцелуем. Мы
собирались оставаться хорошими друзьями.
19
Ди Ди надо было встретить сына в аэропорту. Тот возвращался домой из
Англии на каникулы. Ему было 17, рассказала она мне, и его отцом был
бывший концертный пианист. Но подсел на спид и коку, а позже сжег себе
пальцы в какой-то аварии. Играть на фортепиано больше не мог. Они уже
некоторое время находились в разводе.
Сына звали Ренни. Ди Ди рассказывала ему обо мне в нескольких
трансатлантических телефонных разговорах. Мы добрались до аэропорта, когда
с рейса Ренни уже выпускали пассажиров. Ди Ди и Ренни обнялись. Он был
высок и худ, довольно бледен. Прядь волос свисала на один глаз. Мы пожали
руки.
Я пошел за багажом, пока Ренни и Ди Ди болтали. Он обращался к ней
мамуля. Когда мы вернулись к машине, он забрался на заднее сиденье и
спросил:
- Мамуля, ты получила мне велик?
- Заказала. Завтра заберем.
- А он хороший, мамуля? Я хочу с десятью скоростями, ручным тормозом и
креплениями на педалях.
- Это хороший велосипед, Ренни.
- А ты уверена, что он будет готов?
Мы поехали обратно. Я остался на ночь. У Ренни была своя спальня.
Утром все сидели в обеденном уголке, дожидаясь прихода горничной. Ди
Ди, в конце концов, поднялась сама готовить нам завтрак. Ренни сказал:
- Мамуля, а как ты разбиваешь яйцо?
Ди Ди взглянула на меня. Она знала, о чем я думаю. Я не проронил ни
звука.
- Ладно, Ренни, иди сюда, и я тебе покажу.
Ренни подошел к плите. Ди Ди взяла яйцо:
- Видишь, просто разбиваешь скорлупу о край... вот так... и яйцо само
вываливается на сковородку... вот так....
- О...
- Это легко.
- А как ты его готовишь?
- Мы его жарим. В масле.
- Мамуля, я не могу есть это яйцо.
- Почему?
- Потому что желток растекся!
Ди Ди обернулась и посмотрела на меня. Ее глаза умоляли:
Хэнк, ни слова, черт бы тебя побрал....
Несколько утр спустя мы снова собрались в обеденном уголке. Мы ели, а
горничная хлопотала на кухне. Ди Ди сказала Ренни:
- Теперь у тебя есть велосипед. Я хочу, чтобы ты сегодня, среди дня,
купил полдюжины кока-колы. Когда я домой прихожу, хочется иногда
одну-другую колы выпить.
- Но мамуля, эти кока-колы такие тяжелые! Ты что, сама их взять не
можешь?
- Ренни, я работаю весь день и устаю. Купишь кока-колу ты.
- Но мамуля, там же горка. Мне придется через горку педали крутить.
- Нет там никакой горки. Какая еще горка?
- Ну, глазами ее не видно, но она там есть....
- Ренни, купишь кока-колы, ты меня понял?
Ренни встал, ушел в свою спальню и хлопнул дверью.
Ди Ди смотрела в сторону.
- Проверяет меня. Хочет убедиться, люблю я его или нет.
- Я куплю кока-колы, - сказал я.
