Speaking In Tongues
Чарлз Буковски
Женщины
Перевел М. Немцов
a publishing in tongues publication 1996
charles bukowski
women
(c) 1978 by Charles Bukowski
(c) М. Немцов, перевод, 1994
Этот роман - художественное произведение, и ни один персонаж не призван
намеренно изображать реальное лицо или сочетание реальных лиц, живых или
же мертвых.
Сколько хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы.
- Генри Чинаски
1
Мне уже стукнуло 50, и с женщиной в постели я не был четыре года.
Друзей-женщин у меня не водилось. Я смотрел на женщин всякий раз, когда
проходил мимо на улицах или в других местах, но смотрел без желанья и с
ощущением тщетности. Дрочил я регулярно, но сама мысль завести отношения с
женщиной - даже на не-сексуальной основе - была выше моего воображения. У
меня была дочь 6 лет, внебрачная. Она жила с матерью, а я платил алименты.
Я был женат много лет назад, когда мне было 35. Тот брак длился два с
половиной года.
Моя жена со мной разошлась. Влюблен я был всего один раз. Она умерла от
острого алкоголизма. Умерла в 48, а мне было 38. Жена была на 12 лет
моложе меня. Я полагаю, сейчас она тоже уже умерла, хотя не уверен. 6 лет
после развода она писала мне длинные письма к каждому Рождеству. Я ни разу
не ответил...
Я не уверен, когда впервые увидел Лидию Вэнс. Лет 6 назад, наверное, я
только-только бросил службу на почте, где просидел двенадцать лет, и
пытался стать писателем. Я пребывал в ужасе и пил больше, чем обычно.
Пробовал писать первый роман. Каждую ночь, за работой, я выпивал пинту
виски и две полудюжины пива. Курил дешевые сигары, печатал, пил и слушал
по радио классическую музыку до зари. Я поставил себе целью десять страниц
в ночь, но всегда узнавал только на следующий день, сколько написал на
самом деле. Обычно я поднимался утром, блевал, потом выходил в переднюю
комнату и смотрел на тахту - сколько страниц. Свою десятку я всегда
превышал. Иногда там лежало 17, 18, 23, 25 страниц. Конечно, работу каждой
ночи нужно было либо чистить, либо выбрасывать. На первый роман у меня
ушла двадцать одна ночь.
Хозяева двора, где я тогда обитал, сами жившие на задворках, считали
меня сумасшедшим. Каждое утро, когда я просыпался, на крыльце у меня стоял
большой коричневый бумажный пакет. Содержимое менялось, но обычно внутри
лежали помидоры, редис, апельсины, зеленый лучок, банки супа, красный лук.
Время от времени по ночам я пил с хозяевами пиво, часов до 4-5 утра.
Старик отрубался, а старуха и я держались обычно за руки, и иногда я ее
целовал. В дверях всегда припечатывал ей по-настоящему. Она была ужасно
морщиниста, но что ж тут поделаешь. Она была католичкой и выглядела очень
славно, когда надевала розовую шляпку и воскресным утром отправлялась в
церковь.
Я думаю, что познакомился с Лидией Вэнс на своем первом поэтическом
чтении. Оно проходило в книжном магазине на Кенмор-Авеню - в Подъемном
Мосту. Опять-таки, я был в ужасе. Надменен, но в ужасе.
Когда я вошел, оставались только стоячие места. Перед Питером,
заправлявшим той лавочкой и жившим с черной девчонкой, лежала куча налички.
- Вот говно же, - сказал он мне, - если б я всегда мог их сюда так
напихивать, мне б еще раз на Индию хватило.
Я вошел, и они зааплодировали. Если говорить о поэтических чтениях, то
мне предстояло порвать себе целку.
Я читал 30 минут, потом попросил перерыв. Я еще был трезв и чувствовал,
как на меня из темноты пристально смотрят глаза. Подошли поговорить
несколько человек. Затем, во время затишья, подошла Лидия Вэнс. Я сидел за
столом и пил пиво. Она возложила обе руки на края стола, нагнулась и
посмотрела на меня. У нее были длинные коричневые волосы приличной длины,
выдающийся нос, а один глаз не совсем сочетался с другим. Но от нее
исходила жизненная сила - ее нельзя было игнорировать. Я чувствовал, как
между нами побежали вибрации.
Некоторые - замороченные и нехорошие, но вс. равно они были. Она
посмотрела на меня, я посмотрел на нее в ответ. На Лидии Вэнс была
замшевая ковбойская куртка с бахромой на вороте. Груди у нее были ничего.
Я сказал ей:
- Мне бы хотелось содрать с вашей куртки бахрому - с этого мы могли бы
начать.
Лидия отошла. Не сработало. Никогда не знаю, что говорить дамам.
Ну и корма же у нее. Я наблюдал за этой прекрасной кормой, когда Лидия
отходила.
Зад джинсов обнимал ее, и я следил за ней, пока она отчаливала.
Я закончил вторую половину чтений и забыл о Лидии, как забывал обо всех
женщинах, которых обгонял на тротуарах. Забрал свои деньги, подписал
несколько салфеток, несколько клочков бумаги, потом поехал назад, домой.
Я по-прежнему работал каждую ночь над первым романом. До 6.18 вечера
писать я никогда не садился. Именно в то время я отмечался на проходной
своего крыла терминала на почтамте. А они заявились в 6: Питер с Лидией
Вэнс. Я открыл дверь. Питер сказал:
- Смотри, Генри, смотри, что я тебе привез!
Лидия запрыгнула на кофейный столик. Джинсы сидели на ней еще туже. Она
мотала длинными коричневыми волосами из стороны в сторону. Она была
безумна; она была дивна. Впервые я рассмотрел возможность того, чтобы
действительно заняться с ней любовью. Она начала читать стихи. Свои. Это
было очень плохо. Питер пытался остановить ее:
- Нет! Нет! Никаких рифм в доме Генри Чинаски!
- Да пусть читает, Питер!
Я хотел поглядеть на ее ягодицы. Она расхаживала взад-вперед по
старенькому кофейному столику. Затем пустилась в пляс. Она размахивала
руками.
Поэзия была ужасна, тело и безумие - отнюдь.
Лидия спрыгнула.
- Как тебе понравилось, Генри?
- Что?
- Поэзия.
- С трудом.
Лидия замерла со своими листиками стихов в руке. Питер облапал ее.
- Давай поебемся, - сказал он ей. - Кончай, давай поебемся!
Она его оттолкнула.
- Ладно, - сказал Питер. - Тогда я уезжаю.
- Ну и вали. У меня своя машина, - ответила Лидия. - Я к себе и сама
доберусь.
Питер подбежал к двери, остановился и обернулся:
- Ладно, Чинаски! Не забывай, что я тебе привез!
Он хлопнул дверью и был таков. Лидия присела на тахту, поближе к двери.
Я сел примерно в футе и посмотрел на нее. Выглядела она великолепно. Я
боялся. Я протянул руку и коснулся ее длинных волос. Они были волшебны. Я
отдернул руку.
- И все эти волосы в самом деле твои? - спросил я. Я знал, что так оно
и есть.
- Да, - ответила она, - мои.
Я взялся рукой за ее подбородок и очень неумело попробовал повернуть ее
голову к своей. Я никогда не уверен в таких ситуациях, как эта. Я слегка
поцеловал ее.
Лидия подскочила:
- Мне надо идти. Я плачу няньке.
- Послушай, - сказал я, - останься. Заплачу я. Останься на немного.
- Нет, не могу, - ответила она. - Идти надо.
Она пошла к дверям, я следом. Открыла дверь. Потом обернулась. Я
потянулся к ней еще один, последний раз. Она подняла лицо и выделила мне
крохотный поцелуй. Затем отстранилась и вложила мне в руку какие-то
отпечатанные на машинке листки. Дверь закрылась. Я сел на кушетку с
бумагами в руке и стал слушать, как заводится ее машина.
Стихи были скреплены вместе, откопированы и назывались Еiiii. Я прочел
несколько. Интересны, полны юмора и половой чувственности, но плохо
написаны. Авторы - сама Лидия и три ее сестры, все вместе - такие
задорные, такие храбрые, такие сексуальные. Я отбросил листики и
распечатал пинту виски. Снаружи было темно. Радио играло, в основном,
Моцарта, Брамса и Б.
2
Через день или около того по почте пришло стихотворение от Лидии. Оно
было длинным и начиналось так:
Выходи, старый тролль, Выходи из своей темной норы, старый тролль,
Выходи на солнышко с нами и Позволь нам вплести маргаритки тебе в волосы...
Дальше поэма рассказывала мне, как хорошо будет танцевать в полях с
нимфообразными женскими существами, которые принесут мне радость и
истинное знание. Я убрал письмо в ящик комода.
На следующее утро меня разбудил стук в стеклянную панель входной двери.
На часах было 10:30.
- Уходите, - сказал я.
- Это Лидия.
- Ладно. Минутку.
Я надел рубашку, какие-то штаны и открыл дверь. Потом сбегал в ванную и
проблевался. Попробовал почистить зубы, но только блеванул еще раз: от
сладости зубной пасты вывернуло желудок. Я вышел.
- Ты болеешь, - сказала Лидия. - Мне уйти?
- О, нет, я в порядке. Я всегда так просыпаюсь.
Лидия выглядела хорошо. Сквозь шторы просачивался свет и сиял на ней.
Она держала в руке апельсин и подбрасывала его. Апельсин вращался в
солнечном свете утра.
- Я не могу остаться, - сказала она, - но я хочу тебя кое о чем
спросить.
- Давай.
- Я скульптор. Я хочу вылепить твою голову.
- Ладно.
- Надо будет прийти ко мне. Студии у меня нет. Придется делать у меня
дома. Ты ведь не будешь из-за этого нервничать, правда?
- Не буду.
Я записал ее адрес и как добраться.
- Постарайся подъехать часам к одиннадцати. После обеда дети из школы
приходят, и это отвлекает.
- Буду в одиннадцать, - пообещал я.
Я сидел напротив Лидии в обеденном уголке. Между нами лежал крупный ком
глины. Она начала задавать вопросы.
- Твои родители еще живы?
- Нет.
- Тебе нравится Лос-Анжелес?
- Мой любимый город.
- Почему ты так пишешь о женщинах?
- Как - так?
- Сам знаешь.
- Нет, не знаю.
- Ну, я думаю, стыдно человеку, который пишет так, как ты, просто ни
черта не знать о женщинах.
Я ничего не ответил.
- Черт возьми! Куда Лиза задевала...? - Она стала шарить по комнате. -
Ох мне эти девчонки, вечно убегают с маминым инструментом!
Нашелся другой.
- Приспособим вот этот. Посиди спокойно теперь, расслабься, но не
шевелись.
Я сидел к ней лицом. Она работала над комом глины какой-то деревянной
штукой с проволочной петлей на конце. То и дело она взмахивала ею в мою
сторону из-за кома. Я наблюдал за ней. Глаза ее смотрели на меня. Большие,
темно-карие. Даже ее плохой глаз - тот, что не совсем подходил к другому -
выглядел здЛрово. Я тоже смотрел на нее. Лидия работала. Шло время. Я был
в трансе. Потом она сказала:
- Как насчет прерваться? Пива хочешь?
- Прекрасно. Да.
Когда она направилась к холодильнику, я пошел следом. Она вытащила
бутылку и захлопнула дверцу. Стоило ей повернуться, как я схватил ее за
талию и притянул к себе. Я прильнул к ней ртом и телом. Она держала
бутылку с пивом на вытянутой руке, отставив ее в сторону. Я поцеловал ее.
Потом поцеловал еще раз. Лидия оттолкнула меня.
- Ладно, - сказала она, - хватит. Работать пора.
Мы снова сели, я допивал пиво, Лидия курила сигарету, а глина лежала
между нами. Звякнул дверной звонок. Лидия поднялась. Там стояла толстая
тетка с неистовыми, умоляющими глазами.
- Это моя сестра, Глендолина.
- Здрасьте.
Глендолина подтащила стул и заговорила. Говорить она могла. Она б
говорила, если б даже стала сфинксом, если б даже стала камнем, она бы
говорила. Я просто не знал, когда она устанет и уйдет. Даже когда я
перестал слушать, похоже было, что тебя избивают крохотными шариками от
пинг-понга. Глендолина не имела ни представления о времени, ни малейшего
понятия о том, что, быть может, помешала нам. Она все говорила и говорила.
- Послушайте, - сказал я наконец, - когда вы уйдете?
И тут начался сестринский спектакль. Они заговорили между собой.
Обе стояли, размахивая руками друг у друга перед носом. Голоса набирали
пронзительности. Они грозили друг другу физическими увечьями. Напоследок -
когда уже замаячил конец света - Глендолина совершила гигантский изгиб
торсом, выбросилась в дверной проем сквозь оглушительно хлопнувшую летнюю
дверь - и пропала из виду. Но мы по-прежнему слышали ее, заведенную и
стенавшую, до самой ее квартиры в глубине двора.
Мы с Лидией вернулись в обеденный уголок и сели. Она взялась за
инструмент. Ее глаза заглянули в мои.
3
Однажды утром, несколько дней спустя, я вошел к Лидии во двор, когда сама
